— Уедем, и все. Встречаться и в гостинице можно, правда? А здесь хлопот не оберешься. То ФСБ, то, извините, вы. А у меня жена, а у Машки муж. Нет, наоборот — у меня муж, а у Машки жена.
— Сидеть! — приказал Никита, и мужик послушно замер. «Оставаться в этой квартире нельзя, — подумал Никита. — Точно нельзя. Не знаю уж, что я там такого натворил, но сдаваться на милость победителю мне точно не хочется».
— Эй ты! — позвал Никита. — Может быть, еще что-нибудь вспомнишь?
— Я? Вспомнил! — радостно воскликнул мужик. — Вспомнил! Они, эти, которые из ФСБ, говорили, что еще зайдут сегодня с утра. Да, так и говорили.
— Что ж ты молчал, паскуда! — взревел Никита. — Я тебя! Утро! Сколько сейчас времени?
— Не надо! — запищал мужик, закрыл лицо руками, а вот коленками и в результате этих действий съежился едва ли не в половину нормального размера. — Я вам хотел все сразу сказать, а вы… За горло хватали и били. А я так не могу, когда бьют. У меня жена, и Маша, и муж.
Никита поглядел на настенные часы — около десяти утра. Он метнулся к двери, потом к зеркалу, протянул руку к фотографии, но внезапно вскрикнул.
Никакой фотографии не было. Вместо нее на подзеркальнике сидела большая крыса и насмешливо скалила ослепительно белые клыки.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Это сон. Это явь. Он в могиле. Он мерещится мне в забытьи.
«Где ты был? Мы тебя не забыли. Как промокли одежды твои!» Он стоит, не скрывая обиды, Опираясь на тот же костыль;
И по дому под ветром Колхиды Дождевая проносится пыль.
С. Чиковани
Глава 6
Позвольте представиться:
Я голодранец
Иного неба,
Бесплатный приют —
Пожалуйте, ангелы,
Пожалуйте, совы,
Дети утра
И дети ночи,
Мирно качайтесь
В пустом желудке.
Тацудзи Миеси

Да, странно, странно, очень странно, — повторял про себя Антон, бесцельно шляясь по осенним улицам. — Вот, скажем, раньше я был бандитом и веселым пацаном. Выпить, покурить, морду набить кому-нибудь — святое дело. В свободное от работы время. Да и работа моя мало чем отличалась от свободного времени. Тоже пил, курил и постоянно бил морды. А сейчас? Тянет на литературу и меланхолию. Меланхолия. Слово-то какое противное, тьфу. Откуда у меня этот идиотский жаргон? Нет, надо с этим кончать. Внешность у меня теперь другая, это понятно. Но внутренне-то я меняться не собираюсь. Не было такого уговора! Надо пойти и срочно набить кому-нибудь морду. Чтобы ощутить давно забытые ощущения.
Антон остановился, вынул руки из карманов и огляделся. Оказалось, что он забрел в какой-то парк или сквер. Пустой и по-осеннему голый. Антон глянул на наручные часы — половина одиннадцатого утра.
— Будний день, — негромко сказал он. — Утро. Все на работе. Никого нет вокруг.
Он медленно двинулся по аллее и очень скоро заметил какого-то гражданина довольно внушительных размеров. Гражданин этот сидел на асфальте, несмотря на то что рядом торчала из земли лавочка, и строил шалашик из опавших листьев и каких-то веточек. На небритой физиономии гражданина застыла детская сосредоточенность.
— Псих какой-то, — решил Антон. — Вот он-то по морде и получит. И правильно, чего он не в специализированном помещении находится, а на улице? Портит людям настроение, и вообще. Может быть, он опасен?
Скорым шагом Антон приблизился к гражданину, подошел вплотную и занес руку над склоненным затылком. Гражданин никакого внимания на Антона не обращал, полностью увлеченный своим дурацким делом.
С тяжелым вздохом Антон опустил руку.
— Не могу, — тоскливо проговорил он. — Не могу, и все. Какая-то ерунда в башке вертится. Относительно того, что нельзя обижать беззащитных. И злобы никакой на этого дурня нет. Вот если бы он бросился на меня.
Гражданин, достроив шалашик, насадил на длинную палочку большой желтый лист и, негромко что-то напевая, стал размахивать у себя перед носом палочкой, будто флажком. Антон присел рядом на скамейку и достал сигареты.
«Буду бороться сам с собой, — твердо решил он. — Не уйду отсюда, пока не получится у меня двинуть этого психа по башке. Или по шее. Хотя это и против принципа гуманности. Гуманность. Слово-то какое противное. Где я его только подхватил?»
— Эй! — крикнул Антон, легонько толкнув гражданина ногой. — Ты кто?
Гражданин поднял голову и долго, по-детски доверчиво смотрел на Антона.
— Я сторож Семенов, — проговорил наконец гражданин, — То есть я раньше был сторож Семенов, а теперь я просто мальчик Витя. А вы кто, дядя?
— Конь в пальто, — силясь вызвать в себе раздражение, ответил Антон.
Гражданин мальчик Витя открыл рот.
— Вы не похожи, дядя, — сказал он. —Что?
— Вы на лошадку не похожи, — захихикал гражданин мальчик Витя.
Антон вздохнул. С утверждением, что он не был похож на лошадку, поспорить было трудно.
— А сколько тебе лет? — спросил он у гражданина тем особенным голосом, которым люди обычно разговаривают с детьми.
— Не знаю, — беспечно ответил гражданин мальчик Витя. — Наверное, пять.
— Гм, — хмыкнул Антон. — Пять. Что ж ты тогда без мамы гуляешь? Не боишься?
— Не боюсь, — признался гражданин мальчик Витя и, изобразив плаксивую гримасу, выпятил подбородок, густо покрытый сероватой щетиной. — Я раньше много чего боялся: зомби, выходцев с того света, милицию, капитана Ряхина, «обезьянника», покойника в женской розовой ночной рубашке. А сейчас ничего не боюсь. Я построю себе шалашик и буду в нем жить. Вот.
— Ты же построил себе шалашик, — заметил Антон, кивая на произведение из веточек и павших листьев.
Массивное лицо гражданина мальчика Вити расплылось в улыбке, а глаза сверкнули веселым недоумением.
— Ты, дядя, наверное, немножко чокнутый, — сказал он. — Как же я буду жить в этом шалашике, если шалашик такой маленький, а я вон какой большой?
— Гм, — сказал снова Антон.
«Дурацкое положение, — закуривая, чтобы скрыть смущение, подумал Антон. — Разговариваю с психом, а тот меня чокнутым называет».
Он отвернулся от «мальчика» и посмотрел туда, где за невысокой оградой сквера начиналась городская улица с оживленным автомобильным и пешеходным движением. Машины, словно стремясь обогнать одна другую, катились по проезжей части. Прохожие, словно стремясь обогнать машины, бежали по тротуару, натыкаясь друг на друга, выныривая и снова пропадая в пестрой мешанине.
«Анна, — подумал Антон, — вот и она так же, как и все они, бежит по своим делам. А я словно из общей жизни выпал раз и навсегда. Когда я первый раз жил, все было в порядке, я понимал что к чему и меня понимали. А сейчас? Анна, которая два года назад не стала моей женой только потому, что меня убили в случайной драке, считает меня дураком, даже этот дурак считает меня дураком. Анна…»
Антону на мгновение показалось, что он увидел Анну, спешащую куда-то в людском потоке. Он даже вскочил со скамейки и открыл рот, чтобы ее окликнуть, но вовремя опомнился.
Конечно, это была не она. Не станет же Анна, его Анна, разгуливать по улицам в… Антон прищурился, всматриваясь. Ну да, в каком-то странном комбинезоне, похожем на те, которыми экипируются сантехники.
Это, наверное, совсем другая девушка.
Но как похожа. Она вновь исчезла в толпе, потом совершенно неожиданно появилась у широких двустворчатых дверей, над которыми бледными неоновыми огнями светилась надпись — «Рекламное агентство „ПОПКОРН“». Открыла двери и вошла.
«Попкорн», — Антон попытался припомнить, где он слышал это слово, но не смог, хотя почти уверен был, что слышал и слышал недавно.
* * *
А капитан Ряхин, вызванный в кабинет полковника Ухова, ужасно страдал. С одной стороны, Ряхин мучился мыслью, что вот его, как какого-то нерадивого штрафника, распекает старший по званию, распекает первый раз в жизни, стращает уставными наказаниями, ругаясь при этом неуставными словами; а с другой стороны, все же он, капитан Ряхин, раскручивая сложнейшее и, несомненно, важнейшее дело, вправе предпринимать даже самые смелые решения, чтобы в конце концов это дело раскрутить.
Все это и пытался высказать Ухову капитан, но Ухов, пока что находившийся в состоянии крайнего служебного негодования, ничего не хотел слушать.
— Бардак развели в отделении! — орал полковник. — Бордель развели! Это где это еще видано, чтобы из «обезьянника» задержанные бегали? Да я вас под статью подведу!
— Гражданин Семенов вовсе не задержанный, — угрюмо возражал капитан Ряхин. — Гражданин Семенов является проходящим по делу в качестве свидетеля, и поэтому…
— Тогда какого хрена его надо было в «обезьянник» запирать? — перебил полковник. — А если бы он заяву кинул на нас? Греха потом не оберешься.
— Гражданин свидетель Семенов, — пытался договорить Ряхин, — находился в наличествовавшем у него состоянии сильнейшей моральной травмы, приведшей его к также наличествовавшему состоянию легкого помешательства по причине вышеупомянутой травмы. Поэтому я посчитал целесообразным поместить его туда, где за ним был бы осуществляем надзор и уход.
— Хороший надзор осуществляли над ним, если он сбежал! — выкрикнул полковник. — Причины бегства установлены?
— Нет, — потупился Ряхин. — По свидетельству дежурных сотрудников Елина, Галыбко, а также сержанта Иванова, гражданин свидетель Семенов внезапно пришел в состояние крайней обеспокоенности, в связи с чем произвел несанкционированное передвижение по помещению отделения с неожиданным выходом из оного. Рапорта дежурных я принял.
— А сами рапорт написали? — отдуваясь, спросил полковник Ухов.
— Нет, — сказал капитан, и голос его дрогнул.
— Пишите! — приказал полковник. — Относительно бегства, ети твою бабушку в тульский самовар, и относительно того бардака, что вы в «обезьяннике» устроили! А иностранного инвестора кто оскорбил? — вспомнил полковник, глянув куда-то в бумаги, и побагровел. — Этот… Фил Мак-Фил два часа назад у меня был. Хотел на вас заявление писать в ООН. Насилу я его отговорил. И чего вы, спрашивается, с зарубежным гостем не поделили? Душевнейший человек. Подарил мне две бутылки водки, выпил со мной и песен попел. Смотри, Ряхин, — пригрозил толстым пальцем Ухов, оставляя тон официальной беседы, — смотри у меня! Служил ты хорошо, но что-то в последнее время своевольничать начал. Ох смотри! И объясни мне толком, по-человечески, что ты там такого еще натворил в «обезьяннике»? Мне дежурный только что звонил.
Лицо капитана Ряхина потемнело.
— Товарищ полковник, — начал он. — Взамен находящегося сейчас в розыске важного свидетеля Семенова мною был обнаружен не менее важный свидетель Ленчик. По странному Течению обстоятельств свидетель Ленчик также находится в наличествующем у него состоянии сильнейшей моральной травмы, приведшей его к также наличествовавши ую… щем.., состоянию легкого помешательства по причине вышеупомянутой травмы. Поэтому, как в случае со свидетелем Семеновым, я посчитал целесообразным поместить свидетеля Ленчика туда, где за ним был бы осуществляем надзор и уход.
— Опять в «обезьянник»? — взревел полковник Ухов.
— Свидетель лично просил поместить его в «обезьянник», — поспешил заверить Ряхин, — даже написал заявление, которое в письменном виде. Я распорядился создать свидетелю человеческие условия.
Полковник Ухов тяжело поднялся из-за своего стола и, не обращая больше внимания на капитана, трусцой выбежал из кабинета. Двигаясь с той скоростью, на которую только был способен, он миновал лестничные пролеты двух этажей, спустился в подвал и скоро достиг того участка отделения, где располагался «обезьянник».
Дежурный поспешно вскочил со стула и вытянулся во фрунт.
— Здравия желаю, товарищ полковник! — гаркнул он, растерянно моргая. — За время вашего отсутствия в «обезьяннике» никаких происшествий.
— Дурак, — пропыхтел задохшийся от непривычно торопливого передвижения полковник Ухов. — Когда это я в «обезьяннике» присутствовал? А ну открой.
Дежурный загремел ключами. Пока он открывал дверь, Ухов через решетку успел заметить перегораживающую половину камеры цветастую матерчатую ширму. Последний раз лязгнул замок, решетчатая дверь распахнулась, полковник влетел в «обезьянник» и оторопело остановился, увидев на ширме приклеенную табличку, на которой детским почерком было выведено: «Прошу стучаться».
Полковник пожал плечами и постучал костяшками пальцев в перегородку.
— Да-да, — ответили ему.
Осторожно отодвинув полог, полковник заглянул за ширму.
На нарах, покрытых голубеньким байковым одеялом, полулежал худенький мужичок в больничной пижаме и чихал газету. Голые ноги с оттопыренными розовыми пальцами мужичок грел у небольшой электроплитки, на которой весело посвистывал желтый эмалированный чайник. Под нарами изумленный полковник заметил тазик, где в мыльной воде плавала какая-то тряпка, выстиранные носки висели на веревочке, аккуратно протянутой от решеток окна к наморднику на лампе дневного света.
Заметив Ухова, мужичок отложил газету, зевнул и свесил ноги на пол, точно угодив ступнями в притаившиеся домашние шлепанцы.
— Ты кто? — прохрипел полковник.
— Важный свидетель, — ответил мужичок, — Ленчик меня зовут. Меня охраняют от покушения агентов ФСБ и поэтому содержат здесь, в специально предназначенном для этого месте. А ты кто?
— Я — полковник Ухов! — рявкнул Ухов, понемногу приходя в себя.
— Нормально, — оценил Ленчик и снова зевнул. Потом вдруг прищурился на полковника и проговорил: — Две свиные котлетки и баранье ребрышко. Диеты не соблюдаете, товарищ полковник. Много мясного очень вредно есть.
Обескураженный полковник отступил, опустив полог Ширмы, за которой тотчас раздался смачный зевок, и зашуршали газетные листы.
— Вот видите, — услышал за своей спиной Ухов. Полковник обернулся. Перед ним стоял капитан Ряхин.
— Вот видите, — повторил Ряхин. — Свидетель действительно очень важный. Уникальный свидетель.
— Он что, — спросил полковник, — и правда видит, что у человека внутри?
— Способность развилась вследствие полученной моральной травмы, которой он травмирован, — подтвердил капитан. — Должен еще добавить, что с помощью свидетеля Ленчика мною накануне раскрыт заговор шпулыциц-моталыциц с одноименного предприятия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44