Один мальчик меня спросил: «Сильвия, почему ты не играешь с нами?» – «Я не могу, мне только что сделали операцию». – «Где?» – «На животе». – «Дай посмотреть». Все мальчики собрались вокруг меня, я поднялась на могильную плиту, подняла платье, спустила трусики, медленно и томно сняла повязку и ко всеобщему восхищению, единодушному и шумному, продемонстрировала свой шрам. Они хотели увидеть его еще раз, они восхищались мной, и я, счастливая, в центре внимания, возвышалась на могильной плите, как на троне или на пьедестале. С тех пор я с него никогда не спускалась.
Нежная осенняя ночь. Автомобиль «порше» Жака стоит на улице Понтье перед клубом, где мы хотели провести вечер с друзьями. О тех, кого я особенно люблю: это люди в высшей степени сумасбродные, готовые на любые приключения, выходящие из заунывности повседневной жизни. Дверь клуба закрыта, как это обычно бывает, когда собирается элита. Для нас это непереносимо. Там было сборище каких-то колбасников. А истинные аристократы находились снаружи.
Мы были в джинсах и рубашках. Открылось окошко на двери: «Вы не можете войти в таком виде». – «Не подойдет?» – «Нет, в таком виде нельзя войти сюда». – «Ну что ж, мы сейчас изменим вид…» Мы вернулись в «порше», там Жак и я полностью разделись. Потом в одежде Адама и Евы вернулись и опять стали стучать в дверь. Нам открыли. «Ну что, надеемся, так подойдет».
Скандал, смятение, крики, шушуканье. Через несколько минут все танцующие в клубе вышли посмотреть на наше представление. На улице Понтье образовалась пробка от гудящих автомобилей. После такого приветствия мы сели в «порше», который повел Френсис. Жак, абсолютно голый, устроился на крыше автомобиля, я села у дверцы и высунула раздвинутые ноги в окно; мы раз пять проехали по Елисейским полям до площади Звезды с возгласами: «Да здравствует порно!» Вдоль рядов кафе нас встречали аплодисментами и вставанием. Два полицейских были настолько ошеломлены, что забыли засвистеть.
Это было во времена организованной угрюмости и слюнявой респектабельности. Эти ребяческие игры я нахожу очень забавными. Если вы не играете в жизни, тогда жизнь играет вами. Я предпочитаю лучшую сторону.
Я была настолько необузданной в 12 лет, что моя мать повела меня к психиатру, прежде чем поместить в исправительный дом. Несмотря на упорство моей набожной родительницы, эта затея ничем не закончилась. В 14 лет я с моим двухлетним братом и четырехлетней сестрой стали детьми разведенных родителей. Современные педагоги считают, что юная душа бывает глубоко потрясена расставанием родителей. В моем случае было по-другому. Мне было не только глубоко наплевать на это, но я даже была рада, что осталась с отцом. Он был, кроме всего прочего, гурман, что привило мне страсть к хорошей еде и винам. Для воспитания он часто лупил меня. Внешне я похожа на него, и именно он привил мне любовь к гастрономии, которая все-таки является хорошей прелюдией к жизненным удовольствиям и обучению утонченности.
Оглядываясь назад, я думаю, что мои родители меня по-своему любили, несмотря на все их запреты и великие принципы. Однако скоро я почувствовала, что их стиль жизни не может быть моим. Я должна была вбирать в себя мир открытыми глазами. Я родилась под знаком Водолея. И думаю, что именно от этого моя сила и жажда жизни и та энергия, которая дает мне возможность делать открытия во всех областях, которые составляют мое счастье. Я никогда не оправдываю себя. Все это субъективно.
Однажды, после развода моих родителей, я посмотрела фильм «Исчезнувшие из Сент-Ажиля». В нем я открыла для себя прелести жизни в интернате. Я мечтала теперь только об одном – жить в таком пансионе. Моя мать говорила: «Ты обезумела, это не для тебя, учись и постарайся успокоиться». Психиатр сказал ей, что я слишком умна и независима для исправительного дома. С тех пор я не отказывала себе ни в чем. Я стала безобразно вести себя с матерью. Но мне надоели побои и нотации. Меня попробовали завлекать карманными деньгами, затем стали запрещать выходить из дома, но я все взламывала и убегала. После этого они вынуждены были уступить. Наконец я оказалась в пансионе недалеко от Франкфурта, и мои бабушка с дедушкой по материнской линии приходили иногда навещать меня. Однако пансион урсулинок не был похож на Сент-Ажиль. Ночью я превращала спальню в средневековый замок и принимала гостей, задрапировавшись в одеяло. Настоятель, который был одновременно учителем рисования, некоторое время пытался удержать меня, но это было слишком трудно. Немецкая дисциплина и я оказались несовместимыми. Я стала жить у бабушки с дедушкой, где и пожинала, наконец, плоды дорого завоеванной свободы: вечером, когда мои предки, как обычно, рано ложились спать, я отправлялась во Франкфурт с битниками из нашего квартала.
По утрам мои бедные старики обнюхивали мою одежду и, учуяв запах дыма и алкоголя, оплакивали судьбу своей бедной внучки. А их бедная внучка думала только об одном – опять сбежать ночью. Я любила ночи. Мне нравилось проводить время с такими же, как я. Мы целовались, флиртовали. Я ненавижу это слово, но именно оно передает то, чем мы занимались. Это был секс типа «все, но не это». Ханжеское воспитание пансиона все-таки внушило мне некоторое уважение к капиталу, который называется девственностью, капиталу, гарантирующему будущее и служащему основной силой женской армии. Я встречалась тогда с юношей, который был на 10 лет старше меня. Я не была влюблена в него, но он был красив и нравился моим подругам, а этого было достаточно, чтобы меня к нему влекло. Кроме того, он был француз, и я одна могла бегло говорить на его языке. Как-то вечером, устав от моих вечных отказов, он меня буквально изнасиловал. С моего согласия, конечно. Боже, какое разочарование! Это была атака. Орды Аттилы на тропе войны. Натиск Роланда-оруженосца. Потом он стал обращаться со мной как с опытной танцовщицей в вальсе. Я была с ним всего неделю. Об этом времени у меня остались настолько возвышенные воспоминания, что после этого я не занималась любовью целых восемнадцать месяцев. Это было мое последнее отступление.
Между делом я обучалась во Франкфурте и получила степень бакалавра. Потом я сбежала с моими английскими друзьями. Мы проехали по всей Европе по автостопу. У меня был французский паспорт, и я могла ехать спокойно, несмотря на истерику моей матери. В Лондоне я поступила на экономический факультет. Лондон не нравился мне, но я проводила уик-энды в Париже. Моя мать давала мне средства к существованию, но, узнав, что я не веду монашескую жизнь, перестала помогать мне. Тогда я решила работать, используя свои четыре языка. Я устроилась в Париже в бюро переводов. Это было начало моей карьеры устного переводчика. Я занималась синхронным переводом на международных конференциях, в салонах готовой одежды, с которыми я и сейчас продолжаю сотрудничать. Я очень быстро стала зарабатывать много денег, которые тотчас же тратила на вещи, путешествия, театры. Деньги совершали круг в моих карманах и уходили на удовольствия.
Значение сексуальности в моей жизни я, очевидно, впервые поняла, когда начала получать истинное удовольствие. Пока я еще не осмелилась просить мужчину сделать мне то или это, заставлять реагировать его по моему желанию. Франсуа хотел узнать, клиторная у меня чувствительность или нет. Я ему рассказала о моем прошлом опыте, историю потери невинности. Он научил меня формулировать мои желания, и я устремилась в рай в капсуле «Ароllо». Аллилуйя!
Впервые в жизни я открывала огромное счастье умирания от наслаждения, и очень скоро появилось бесконечное разнообразие дорог, ведущих в сладострастный Рим моего оргазма. Бесчисленные возможности мужчин и женщин в сексе. С тех пор мое призвание выражено словами одного товарища из «Юманите»: «За счастье – ничто другое», а я добавлю: «За диктатуру клиторного пролетариата».
Я занималась любовью без передышки. Я все время была с моим «воспитателем». Пилюль я не принимала. От этого полнеют, это может вызвать заболевание. Я была во власти этой идиотской выдумки нашего времени. В 20 лет я забеременела. Первый аборт. Через полгода опять. Тогда я решила принимать таблетки и покинуть моего Жюля, который начал надоедать мне своей ревностью: он не хотел, чтобы я занималась любовью с другими, замкнувшись в махизме главенствующего начала. Очень скоро я поняла, что физическая верность не имеет никакого значения. Важно – духовное, эмоциональное, интеллектуальное содружество. Соединение с прекрасным телом, разделенное удовольствие, изысканное наслаждение – разрушают ли они супружескую пару? Только в том случае, если один замкнут в своем инстинкте собственничества и живет с плакатом внизу живота: «Собственность. Вход воспрещен». Только в том случае, если любовь для мужчины и женщины всего лишь контракт, заключенный по недвижимости удовольствий, запертых на висячий замок.
Я занималась любовью с мужчинами, едва знакомыми мне, потому, что чувствовала, что это может быть прекрасно. Отказывалась от других контактов, предчувствуя зеленую тоску этих функционеров. Все возможности мужчин я чувствую по их манере поведения, привычкам и выражению лица. Часто говорят о девушках в баре: «Посмотри, какая роскошная баба, она должна в постели вести себя как Наполеон». Почему женщины так не говорят о мужчинах?
В один прекрасный день мой кретин получил еще одно доказательство своей рогоносности. Он явился ко мне с мрачным лицом и с таким видом, что, казалось, сейчас объявит об открытии сыворотки бессмертия. После жалкой сцены ревности я сказала – хватит, пусть не страдает твоя добропорядочность. Так закончилась моя первая love story. Я его любила. Это была моя первая длительная связь, но с того момента, как начала подавляться моя личная свобода, я не переставала завоевывать ее снова и снова. В конце концов я оставила его с его ревностью. Недавно я встретила его опять. Он убеждал меня, что я единственная женщина, которую он когда-либо любил. Наверное, он мне льстил. Но после него я твердо решила, что никогда не буду предаваться любви в грусти и заниматься сексом от тоски. С тех пор мой девиз – стремиться к новым виражам. Но если мне что-то начинают упорно внушать, я начинаю артачиться. Может быть, в этом виноват мой эгоцентризм. Во всяком случае, отныне я ставлю мои удовольствия выше моих предубеждений. Но еще не наступило время, когда в постелях моих случайных возлюбленных будет выигрывать моя алая карта секса.
ПЕРВЫЕ РАДОСТИ СВОБОДНОГО ОБМЕНА
Я выбрала Париж в 20 лет, как другие выбирают свободу. Французские простыни казались мне больше возбуждающими эротические способности, чем британские. В постели подданные Ее Величества никогда не разговаривают, не рассказывают скабрезных историй, приятных для губ и холодящих кожу. Они действуют молча, целеустремленно, как в Трафальгарской битве или в деле Профьюмо. Я не хочу обобщать, но предпочитаю людей с воображением. Я люблю слово, когда оно помогает плоти. Впрочем, если порнография во Франции не сталкивается с большими проблемами, этого не скажешь об Англии. Однако не следует забывать, что развратом больше славился Версаль, чем Виндзор. Я не проповедую узколобый национализм, а говорю о сравнительной сексологии. В этом плане мне предстоят еще Греция и Африка, но не будем предвосхищать событий, как говорила мадам де Барри, входя в спальню к Людовику XV.
Именно с той прекрасной парижской поры я храню воспоминания о моих открытиях в групповой любви.
В одной из таких групп я встретила Аттилу, с ним скучать не приходилось: свободолюбивый, выпивоха, жуир, он научил меня любви втроем. Мы занимались любовью с девицами в кафе, дома устраивали минет перед принятием последнего бокала вина; вовсю заработала индустрия обольщения молодых девушек, чтобы без сопротивления можно было затащить их в постель. Мы стали опытными экспертами, повторяя наши номера с тонкостью Пьера Брассера и Марии Казарес на их четырехсотом представлении «Милого лжеца». У нас был, если можно так выразиться, «милый обольститель». Необходимо для этого добиться сексуальной освобожденности, отбрасывания табу, невообразимой глупости таких предрассудков, как верность: жизнь коротка, интенсивность мгновения предпочтительнее прогорклой вечности, легкие прикосновения, игра рук, натиск гуннов и – Аттила кончается, приходит в себя, переполненный страстью, щедро одаривая нас. Это был период обучения владению оружием для ведения партизанской войны массовой сексуальности.
Я вспоминаю первый коллективный сеанс, который оставил у меня неизгладимое впечатление. Я была с четырьмя мужчинами и одной женщиной. Это был ее бенефис. Она имела склонность к мазохизму, но до конца еще не постигла эту бесконечную область. Ей завязывали глаза и заставляли ласкать мужчин, называя части тела, до которых она должна была дотрагиваться пальцами. «Скажи, Карла, что ты делаешь сейчас?» – «Тереблю его член…» Ей со всей силы влепили пощечину. «Научись говорить правильно. Скажи – хвост, фаллос, повтори». – «Я накачиваю твой хвост, ласкаю твой фаллос». – «Вот так, продолжай».
И так продолжались игры, в которых пощечины перемежались ласками, мы разыгрывали сцены, создавали живые картины, играли в похищение сабинянок и воздвигали Шартрский собор. Я предавалась острому наслаждению проникновения в меня восемь, десять раз за вечер, сравнимому, может быть, с наслаждением Поля Валери, только что закончившего свою лучшую поэму. Я считаю, что объединение красивых раскрепощенных людей в ласках, проникновениях, творческих образах является наиболее благородным занятием Homo Sapiens.
Я начала посещать вечера у Мико, маленького шустрого грека, которому, без сомнения, можно присвоить титул барона Османа оргий. С самого начала я оказалась в центре внимания. Мико часто приглашал меня. Я была одной из немногих женщин, приходящих на вечера в одиночку. Обычно мужчины приводят женщин с собой. Сколько верных супруг и любящих женщин приходят на наши оргии, верные клятве следовать за своим господином и повелителем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10