Восьмидесятые годы характеризуются сознанием русской интеллигенции, что она совершенна бессильна побороть косность окружающей среды, что безмерно расстояние между ее идеалами и мрачно-серым, беспросветным фоном живой действительности народ еще пребывал в каменном периоде, средние классы еще не вышли из мрака «темного царства», а в сферах направляющих резко обрывались традиции и настроения «эпохи великих реформ». Все это, конечно, не было чем-нибудь особенно новым для чутких элементов русского общества, которые и предшествующий период семидесятых годов сознавали всю неприглядность тогдашней «действительности». Но тогда русскую интеллигенцию окрылял особенный нервный подъем, который вселял бодрость и уверенность. В 80-х годах эта бодрость совершенно исчезла и заменилась сознанием банкротства перед реальным ходом истории. Отсюда нарождение целого поколения, часть которого утратила свое стремление к идеалу и слилась с окружающей пошлостью, а часть дала неврастеников, «нытиков», безвольных, бесцветных, проникнутых сознанием, что силу косности не сломишь, и способных только всем надоедать жалобами на свою беспомощность и ненужность. Этот то период неврастенической расслабленности русского общества и нашел в лице Ч. своего художественного историка. Именно историка: это очень важно для понимания Ч. Он отнесся к своей задаче не как человек, который хочет поведать о глубоко волнующем его горе, а как посторонний, который наблюдает известное явление и только заботится о том, чтобы возможно вернее изобразить его. То, что принято у нас называть «идейным творчеством», т. е. желание в художественной форме выразить свое общественное миросозерцание, чуждо Ч. и по натуре его, слишком аналитической и меланхолической, и по тем условиям, при которых сложились его литературные представления и вкусы. Не нужно знать интимную биографию Ч., чтобы видеть, что пору так назыв. «идейного брожения» он никогда не называл. На всем пространстве его сочинений, где, кажется, нет ни одной подробности русской жизни так или иначе затронутой, вы не найдете ни одного описания студенческой сходки или тех принципиальных споров до беда дня, которые так характерны для русской молодежи. Идейной стороной русской жизни Ч. заинтересовался уже в ту пору, когда восприимчивость слабеет и «опыт жизни» делает и самые пылкие натуры несколько апатичными в поисках миросозерцания. Став летописцем и бытописателем духовного вырождения и измельчания нашей интеллигенции, Ч. сам, не примкнул ни к одному направлению. Он одновременно близок и к «Новому Времени», и к «Русской Мысли», а в последние годы примыкал даже всего теснее к органу крайней левой нашей журналистике, не добровольно прекратившему свое существование («Жизнь»). Он относится безусловно насмешливо к «людям шестидесятых годов», к увлечению земством и т. д., но у него нет и ни одной «консервативной» строчки. В «Рассказе неизвестного» он сводит к какому-то пустому месту революционное движение, но еще злее выставлена в этом же рассказе среда противоположная. Это то общественнополитическое безразличие и дает ему ту объективную жесткость, с которою он обрисовал российских нытиков. Но если он не болеет за них душой, если он не мечет громов против засасывающей «среды», то он относится вместе с тем и без всякой враждебности к тому кругу идей, из которых исходят наши Гамлеты, пара на грош. Этим он существеннейшим образом отличается от воинствующих обличителей консервативного лагеря. Если мы для иллюстрации способа отношения Ч. к обанкротившимся интеллигентам 80-х гг. Возьмем наиболее популярный тип этого рода – Иванова из драмы того же названия – какое мы вынесем впечатление? Во всяком случае не то, что не следует быть новатором, не следует бороться с рутиною и пренебрегать общественными предрассудками. Нет, драма только констатирует что таким слабнякам как Иванов, новаторство не по силам. Сам Иванов проводит параллель между собою и работником Семеном, который хотел похвастать перед девками силой, взвалить на себя два огромнейших мешка и надорвался.
Ту же неумолимую жесткость, но лишенную всякой тенденциозной враждебности, Ч. проявил и в своем отношении к народу. В русской литературе нет более мрачного изображения крестьянства, чем картина, которую Ч. набросал в «Мужиках». Ужасно полное отсутствие нравственного чувства и в тех вышедших из народа людях, которые изображены в другом рассказе Ч. – «В овраге». Но рядом с ужасным, Ч. умеет улавливать и поэтические движения народной жизни – и так как одновременно Ч. в самых темных красках рисует «правящие классы», то и самый пламенный демократизм может видеть в беспощадной правде Ч. только частное проявление его пессимистического взгляда на людей. Художественный анализ Ч. – как то весь сосредоточился на изображении бездарности, пошлости, глупости российского обывателя и беспросветного погрязания его в тине ежедневной жизни. Ч. ничего не стоит уверять на в «Трех сестрах», что в стотысячном городе не с кем сказать человеческого слова и что уход и него офицеров кавалерийского полка оставляет в нем какую-то зияющую пустоту. Бестрепетно заявляет Ч. в «Моей жизни», устами своего героя: «Во всем городе я не знал ни одного честного человека». Двойной ужас испытываешь при чтении превосходного психологически-психиатрического этюда «Палата №6»: сначала – при виде тех чудовищных беспорядков, которые в земской больнице допускает герой рассказа, бесспорно лучший герой во всем городе, весь погруженный в чтение доктор Андрей Ефимович; затем, когда оказывается, что единственный с ясно-сознанными общественными идеалами – это содержащийся в палате №6 сумасшедший Иван Дмитриевич. А какое чувство беспросветной тоски должно нас охватить, когда мы знакомимся с интимной жизнью профессора, составляющей содержание «Скучной истории». Ее герой – знаменитый профессор, не только сообщающий своим слушателям специальные сведения, но и расширяющий их умственный горизонт широкими философскими обобщениями, человек чутко относящийся к задачам общественно-политической жизни, друг Кавелина и Некрасова, идеальнобескорыстный и самоотверженный в сношениях со всеми, кому приходится иметь с ним дело. Если судить по внешним признакам, то одной этой фигуры достаточно, чтобы поколебать убеждения в безграничности пессимизма Ч. но в том то и дело, что за внешней заманчивостью кроется страшная внутренняя драма; тем то история и «скучная», что жизнь знаменитого профессора как он сам чувствует дала в результате нуль. В семейной жизни его заела пошлость и мещанство жены и дочери, а в своей собственной духовной жизни он с ужасом открывает полное отсутствие «общей идеи». И выходит, таким образом, что вполне порядочный человек – либо сумасшедший, либо сознающий бесцельность своей жизни. А рядом торжествуют хищники и себялюбцы – какая-нибудь мещаночка в «Трех сестрах», жена, дочь и зять профессора в «Скучной истории», злая Аксинья «В овраге», профессорская чета в «Дяде Ване». Треплев и его возлюбленная в «Чайке» и множество других им подобных «благополучных россиян». К ним примыкают и просто люди со сколько-нибудь определенными стремлениями, как напр. превосходнейший тип «Человека в футляре» – учитель гимназии Беликов, который весь город заставил делать разные общественные гадости только тем, что решительно ставил свои требования; брезгливые «порядочные» люди подчинялись ему, потому что не хватало силы характера сопротивляться. Есть, однако, пессимизм и пессимизм. Нужно разобраться и в чеховском пессимизме, нужно отделить его не только от того расхожего пессимизма, который, насмешливо относясь к «идиальничанью», граничит с апофеозом буржуазного «благоразумия», но даже напр., от пессимизма таких писателей как Писемский или многие из французских реалистов. У последних одно только злое и, главное, спокойное констатирование, а у Ч. все же чувствуется какая-то глубокая тоска по чему-то хорошему и светлому.
Было время, когда Ч. обвиняли в глубоком равнодушии. Н.К. Михайловский ярче всех формулировал этот упрек, сказав, что Ч. с одинаковым хладнокровием «направляет свой превосходный художественный аппарат на ласточку и самоубийцу, на муху и слона, на слезы и воду». Но пора этих упреков теперь более или менее миновала. Тот же Н.К. Михайловский усмотрел в «Скучной истории» некоторую «авторскую боль». Теперь едва ли многие станут спорить против того, что если у Ч. и нет определенного общественного миросозерцания, то у него, все-таки, есть несомненная тоска по идеалу. Он несомненно потому все критикует, что у него очень большие нравственные требования. Он не создает положительных типов, потому что не может довольствоваться малым. Если, читая Ч., и приходишь в отчаяние, то это все-таки отчаяние облагораживающее: оно поселяет глубокое отвращение к мелкому и пошлому, срывает покровы с буржуазного благополучия и заставляет презирать отсутствие нравственной и общественной выдержки.
Ср. Андреевич (Евг. Соловьев), «Книга о Горьком и Чехове»; Арсеньев, «Крит. этюды»; Батюшков, «Крит. очерки»; Вогюэ, «Revue d. deux Mondes» (1902, I) и порусски брошюра (М., 1902); Волжский, «Очерки о Чехове» (СПб., 1903 г.); Волынский, «Борьба за идеализм»; Гольцев, «Лит. очерки»; Меньшиков, «Крит. очерки»; Мережковский, в «Сев. Вестн.» (1881, 11); Михайловский, «Соч.» (т. VI) и «Рус. Бог» (1900 г., 4 и 1902, 2); Овсянико-Куликовский, «Вопросы психологии творчества» (СПб., 1902 г.); Протопопов, в «Русск. Мысли» (1892, 6); Скабичевский, «Соч.» и «Рус. Мысль» (1899, №4, 5 и 1901, №11); Струве, «На разные темы»; Всев. Чешихин, «Современное общество в произведениях Боборыкина и Чехова» (Одесса, 1894).
С. Венгеров.

Чехонь

Чехонь, чеша, чешка, шабля, сабляница, боковня (Pelecus cultratus L.) – рыба из семейства карповых. От других карповых Ч. легко отличается по форме тела: оно удлинено, сильно сплющено с боков, спина почти прямая, брюхо, напротив, очень выпукло и представляет острое ребро. Короткий спинной плавник сильно отодвинут назад и лежит над началом длинного подхвостового, грудные плавники длинные и лишь не много не достают концами до брюшных. Нижняя челюсть длиннее верхней и сильно заворочена кверху. Боковая линия извилистая и лежит близко к брюшному краю. Спина серовато-бурая, бока и брюхо серебристо-белые, спинной и хвостовой плавник серые, нижние плавники с красноватым оттенком; глаза серебристые, Ч. длиной до 11/2 фт. и весом до 11/2 фт., но есть указания на экземпляры до аршина и даже более. Водится преимущественно в реках Черного, Азовского, Каспийского моря, в этом последнем (редка в южной части), в Аральском море и среднем и нижнем течении Сыр-Дарьи. Северная граница области распространения Ч. проходит у нас по Финскому заливу, Неве, южной части Ладожского озера и Свири. В АвстроВенгрии водится в Дунае и очень многочисленна в Платенском озере, в Германии редка и встречается чаще всего у устьев рек. У нас на юге она наиболее многочисленна в низовьях и устьях рек, а также в море. Ч. держится преимущественно в больших реках, внутренних морях и больших озерах, придерживаясь в реках преимущественно глубоких и быстрых мест. Питается насекомыми и их личинками, а также молодью рыб. Растет быстро и становится способной к размножению, по-видимому, еще не достигнув двух лет. Ход Ч. весной в Волге начинается еще в феврале подо льдом, но крупная Ч. идет в марте и апреле. В нижней Волге нерест происходит, вероятно, в конце марта или апреле, в Средней России в мае. Ч. нерестится всегда в самой реке на перекатах, отмелях и косах; икра 2 мм. в диаметре, число икринок в самке средней величины до 100000. По окончании икрометания Ч. спускается к устьям. Осенью часть ее входит на зимовку в реки, часть остается на взморье. Зимует Ч. в нижней Волге в тихих местах, залегая косяками до нескольких десятков тысяч штук. Мясо вкусное и нежное, но костлявое. Ч. служит предметом значительного промысла и торговли, преимущественно в соленом виде.
Н. Кн.

Чечевица

Чечевица (сельскохоз., Ervum lens или lens esculenta Moench) – бобовое зерновое растение, по преимуществу яровое, с характерными круглыми, сплюснутыми с краев, но выпуклыми в центре семенами. Известны две разновидности– крупнозерная и мелкозерная Ч. Стебли первой вырастают до 28-35 стм.; плоды, листочки и прилистники нисколько крупнее, чем у второй, у которой стебли поднимаются всего до 18-28 стм. высоты; последняя, однако, большей частью дает высший урожай зерна и притом зерна более вкусного. К группе крупнозерной Ч. относятся сорта – крупная тарелочная Ч. (L. esculenta nummularia Alef., иначе столовая, пфениговая, гелеровая или полушечная белая) и обыкновенная или белая провансальская (L. esculenta vulgaris Аl.); к группе мелкозернистой – малая красная (L. esculenta erythrosperma К.) с красновато-коричневыми зернами, марсовская с светло коричневыми в коричнево-желтыми зернами и черная (L. esculenta aigra Alef.) с черными мало вкусными, но довольно крупными семенами. Кроме названных существует очень много сортов Ч., особых для каждой, несколько отличной по своим условиям местности Зап. Европы и Сев. Америки. Период развития Ч. 100-130 дней, в течение которых она требует 1500-1800° Ц. По новейшим сведениям, не особенно боится заморозков (вредна t° ниже – 6°), но плохо переносит недостаток влаги в почве. Отчасти вследствие последнего условия, для Ч. необходимы чистые, хорошо разделанные, не засоренные почвы и вместе с тем достаточно богатые известью, без чего нельзя рассчитывать на хорошие урожаи этого растения. У нас Ч. возделывается в средних губерниях, главным образом черноземных, но по преимуществу же в юго-западном крае. В более северных местностях ее сеют в огородах, а в южных она служит предметом полевой культуры. В недавнее время, при существовавшем спросе за границу, столовая Ч. высевалась на пространстве до 1/3 милл. дес. в губерниях Тамбовской, Пензенской и соседних с ними. Лучшее предшествующее для Ч. растение – картофель, но сеют ее и после разных хлебов. Ее сеют как в чистом виде, так и в смеси с овсом и ячменем, хотя в последнем случае, как растение со слабыми органами, она должна страдать от затенения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127