Конечно, излучение было жестким, и воображение человека, не привыкшего к количественному мышлению, могло бы сравнить таяние кометы, бомбардируемой заряженными частицами, с исчезновением снежного кома в доменной печи. Можно было подсчитать количество отражаемой и поглощаемой айсбергом энергии, точно так же было известно, сколько теплоты уходит на испарение льда, аммония и метана, составляющих тело кометы.
А испаряться было чему. Коэффициент осевого ускорения давно позволил ученым вычислить массу приютившего их космического тела: даже на расстоянии ста пятидесяти тысяч миль от Солнца и при известной плотности излучения требовалось время, чтобы растопить тридцать пять биллионов тонн льда.
Если ученые не ошибались в расчетах относительно порядка чисел, комета могла продержаться двадцать один час на расстоянии пяти миллионов миль от Солнца.
Сакко убрал двенадцатичасовую отметку с экрана эхолокатора. Показания прибора и без того отчетливо читались и перестали вызывать тревогу у экипажа, свыкшегося со своим положением.
Комета все глубже вдавалась в Солнце. Конечно, никто не мог видеть, что происходило снаружи. Но каждый с благоговейным ужасом бессознательно рисовал в своем воображении, как солнечное пятно, подобно огромной западне, смыкается вокруг корабля. Даже если бы космонавты смогли взглянуть на Солнце, они не сумели бы различить солнечное пятно на фотосфере: сила свечения превышала верхний предел чувствительности человеческого глаза. Люди отдавали себе отчет, что каждую секунду они могут войти в соприкосновение е солнечным диском. Но, не опираясь на показания приборов, они не могли сказать, когда именно это произойдет. Причем не каждый прибор наглядно отображал происходившее снаружи. Фотометры и радиометры продолжали информировать тех, кто умел их читать; магнетометры и измерители ионизации превосходно работали, а спектрографы, интерферометры и камеры жужжали, щелкали, тарахтели, но не выдавали ни одной подсказки об увиденном снаружи. Операторы не отрывали глаз от измерителей ускорения: если бы приборы зафиксировали хоть малейшее замедление, это означало бы неминуемую гибель, но ничего подобного не высвечивалось на экранах приборов.
Они находились в девятнадцати минутах от перигелия, когда корабль содрогнулся от неожиданного удара, стряхнувшего остатки самообладания с членов экипажа. Тревога не была объявлена, да и вряд ли при скорости триста двадцать пять миль в секунду можно предупредить опасность. На мгновение все замерло, космонавты бросились к приборам, исполняя возложенные на каждого обязанности, затем в течение трех секунд корабль трясло с неимоверной силой, металлические предметы сыпали искрами, приборы, находившиеся снаружи, все до единого вышли из строя.
Тряска прекратилась так же неожиданно, как и началась. На минуту на корабле воцарилась тишина. Потом раздался крик изумления, ужаса и боли. Многих опалила искра, один член экипажа пострадал от электрического шока. К счастью, автоматически включилось аварийное освещение, и порядок был восстановлен. Один из инженеров делал пострадавшему искусственное дыхание рот в рот: эстетично не эстетично, а в условиях невесомости выбирать не приходилось. Остальные занялись ликвидацией последствий происшествия.
Ни один из внешних приборов не уцелел, но большинство из тех, что находились на борту, продолжали функционировать и помогли быстро найти объяснение.
– Магнитное поле, – коротко объявил Мэллион. – Установить силу так же невозможно, как и объяснить, что его породило. Плюс ко всему мы прошли сквозь поле на скорости триста двадцать миль в секунду. Если бы корабль был металлическим, нас бы разорвало на части, в чем, кстати сказать, не было бы ничего удивительного: мы уцелели только потому, что на корабле не оказалось достаточно длинных проводников, за исключением панели управления. Интенсивность магнитного поля, предположительно, составила от десяти до ста гауссов. И, боюсь, что в прошлый раз мы сняли последние показания с внешних приборов.
– Но мы не можем прекратить работу, – в отчаянии простонал Донеган. – Нам нужны фотоснимки – сотни фотоснимков. Иначе как мы соотнесем показания внутреннего оборудования? Легко сказать, мол, то или иное событие произошло из-за солнечного пятна или электрического разряда, или что еще там у вас? Но так ли было на самом деле и каков был разряд, без камеры мы сказать не в состоянии.
– Я понимаю, сочувствую и соглашаюсь, но что конкретно вы предлагаете? Я бы побился об заклад, что кабель, протянутый через тоннель, сгорел, хотя, несомненно, что-то остановило волну, иначе сгорели бы и все приборы в кабине.
– Доктор Донеган, надевай свой скафандр, – реплика, безусловно, принадлежала Райсу.
Физик посмотрел на него и, словно прочитав его мысли, прыжком добрался до своей раздевалки.
– Что ты намереваешься делать, сумасшедший? – заорал Мэллион. – Прежде чем вы доберетесь до камеры, вас зажарит, как двух мотыльков на свечке, и это еще мягко сказано.
– Шевели мозгами, а не гипоталамусом, док, – бросил через плечо Райс.
Уэлланд промолчал.
Через две минуты пара сумасшедших стояла у люка, а еще через минуту неслась изо всех сил по тоннелю. Лампы перегорели, но, несмотря на многочисленные изгибы тоннеля, с поверхности проникало более чем достаточно света, так что космонавтам пришлось надвинуть на видовые стекла шлемов защитные фильтры еще прежде, чем они вышли на поверхность. Казалось, снег вокруг них сиял, что не так уж невероятно: солнечные лучи, преломляясь, проходили сквозь скопления кристаллоидов так же легко, как преодолевали колена тоннеля.
У первого изгиба Райс выбрался из алюминиевого щита. Со времени последнего выхода техника на поверхность в тоннеле оставалось немного ледяной крошки, и космонавты наполнили ей пространство между двумя слоями фольги. Прихватив несколько ледяных пластов с собой, они осторожно приблизились к выходу.
Самую крупную из снежных плит – около четырех квадратных футов – напарники несли перед собой, но она растаяла в нескольких ярдах до выхода. Проблема заключалась не в том, что щиты не защищали от жара, а в том, что они были слишком маленькими. Несмотря на то, что космонавты все ближе подходили к выходу, они не могли разглядеть неба: перед ними бушевал бескрайний огненный океан. Напарникам пришлось отступить, чтобы Райс мог переделать доспехи из фольги: согнув листы и перевязав их проволокой, он соорудил нечто вроде улья, израсходовав при сборке весь запас льда.
Закупоренный таким образом, техник вернулся к выходу и выбрался на поверхность. Связав из кабеля петлю, он зацепился за нее носком ноги и дотянулся до камеры. Во время аварии аппарат не пострадал. Корпус передал тепло серебряной подставке, которая, расплавившись, удерживала камеру в контакте с поверхностью. Под аппаратом подтаял лед, и вся конструкция погрузилась в яму глубиной около двух футов и шириной около восьми. В целом же следы испарения на рельефе были менее заметны.
Ножки камеры глубоко ушли в лед, но при отсутствии гравитации вытащить их оттуда не составило труда. Правда, тянули ее, не забывая о риске придать аппарату слишком большое ускорение. Райс, стараясь избегать резких толчков, высвободил камеру и подставку и поспешил вернуться в тоннель. Ему не пришлось отсоединять провод дистанционного управления: как Мэллион и предсказывал, оба кабеля сгорели, оставив глубокие шрамы в местах соприкосновения со стеной тоннеля. Райс с досадой отметил их исчезновение; они бы облегчили ему спуск в тоннель с такой ношей.
Не теряя времени, он спрятал камеру под щит; без контакта с землей теплоотводящая подставка не могла предотвратить нагревание. Комета неумолимо приближалась к перигелию, и отсутствие видеоконтроля становилось все более опасным.
Вернувшись в тоннель, Райс сымпровизировал еще один набор щитов для камеры и оператора, проверил запас льда в своей щите. Хотя и не весь лед растаял, однако остатков было прискорбно мало. Прижавшись шлемом к шлему Донегана – радиосвязь в условиях атмосферных помех, создаваемых близостью солнц, отказала, – он сказал:
– Ты не сможешь работать на поверхности, пока мы не наколем льда для щитов, и, кроме того, придется возвращаться в тоннель через каждые две минуты, чтобы восполнять его запас. Мне не сложно провести съемки, но ты, пожалуй, лучше знаешь, что нужно снимать. Надеюсь, шестисотпятидесятый фильтр, который я приладил к видоискателю, не помешает вам разобрать изображение. Я скоро вернусь.
Он стал спускаться к кораблю и на втором повороте тоннеля встретил человека в скафандре с огромным мешком колотого льда. Лицо космонавта скрывал фильтр, но по номеру на скафандре Райс узнал Поулака. Взяв у него мешок, он жестом поблагодарил приятеля. Поулак тем же манером объяснил, что пойдет и принесет еще, и принялся за работу.
Физик был немало удивлен столь скорым возвращением напарника, но не стал тратить время на расспросы. Космонавты набили щиты снегом, и Донеган вернулся к выходу, чтобы сделать необходимые снимки.
Сквозь фильтр пылающая звезда казалась огненно-рыжей. Движения плазмы отчетливо различались, хотя не всегда можно было с уверенностью сказать, что происходит на солнечном диске. Далеко в стороне угрожающе сжалось солнечное пятно.
Повернув голову, насколько позволял щит, Донеган мог охватить взглядом гораздо большее пространство, чем сквозь объектив камеры, но глаза его застилало голубое свечение, порождаемое преломлением лучей на отражающем слое фильтра. Ученый быстро приспособился регулировать длину волны в соответствии с углом съемки. Сначала он снял солнечное пятно и прилегающую область, по мере необходимости меняя длину волны на фильтре камеры. Затем, заметив что-то, напоминавшее кальциевые облака, отснял серию кадров. Все новые и новые объекты овладевали его вниманием, и он продолжал снимать, стараясь использовать полноволновой режим камеры с шагом пятьдесят ангстрем. Особенно его заинтересовали слои водорода и ионизированного гелия, но он не пренебрег и кальциевыми и натриевыми облаками.
Донеган прервал съемку, почувствовав, как что-то ударило его в ногу: Райс под защитой одного лишь щита поднялся на поверхность и предупреждал его, что пришло время сменить изолятор. Физик неохотно последовал за напарником, досадуя на потерянное время. Райс набивал снег под основание камеры, в то время как Донеган заполнял ледяной крошкой пространство между листами фольги, работая так быстро, насколько позволяли перчатки скафандра. Закончив работу, Донеган поспешил назад к выходу, который за это время значительно приблизился, и возобновил съемки.
Комета там временем почти достигла перигелия. Донегана это не интересовало. Его больше занимала камера: если делать один кадр в секунду, пленки хватило бы на полтора часа, и физик собирался заснять ее целиком. Он отсканировал поверхность солнца, полагаясь на собственный глазомер и разрешающую способность фильтра, по возможности снимая все привлекавшее его внимание. Донеган знал, что, хотя часть приборов на борту, вышла из строя, многие тем не менее продолжали работать. Он надеялся, что некоторые из аппаратов, установленных на поверхности, функционировали, несмотря на потерю связи с панелью управления. Это укрепляло его в намерении отснять на пленку все, что входило в поля чувствительности оборудования станции.
В это время под землей – в сущности, уже не так далеко от поверхности – Райс продолжал работать. В том уголке Вселенной, куда занесло экипаж, инженер приборного парка, похоже, среди прочего отвечал и за уборку снега, и, надо сказать, Райс не пренебрегал своими обязанностями. Работа не убывала. Поулак подносил все новые и новые мешки с ледяной крошкой. Из второго похода он вернулся с мотком проволоки, и при первой же возможности Райс обмотал один конец вокруг лодыжки Донегана. Приспособление служило двум целям: во-первых, теперь не надо было подниматься на поверхность, чтобы предупредить оператора, что подошло время подновить изолятор, а во-вторых, проволока позволяла ускорить съемки, так как космонавту больше не требовалось придерживаться за стены и умерять движения, чтобы при выходе на поверхность не вылететь в открытый космос.
Райс не прекращал работу. Поскольку радиосвязь прервалась, никто не знал, сохранял ли техник при этом молчание, однако никто не сомневался, что он продолжал ворчать даже сам с собой, а может, даже перебивая самого себя. Но и более сдержанный человек вряд ли удержался бы от сквернословия, окажись он подвешенным в снежном тоннеле, залитом ослепительным светом. Когда одной рукой нужно удерживать оператора с камерой, сделавшейся бесценной, а другой сгребать в мешки пульверизированное соединение льда, аммония и метана. Кучи его росли вокруг с каждой минутой.
Конечно, Донегану не удалось запечатлеть на пленку всю поверхность солнечного диска. Узкая панорама длиннофокусного объектива камеры не позволяла охватить все Солнце, не говоря о том, что горизонт кометы скрывал часть диска. Скорость, с которой они неслись по параболической орбите вокруг Солнца, составляла уже триста тридцать миль с секунду, и, несмотря на то, что ядро находилось в пятистах восьмидесяти тысячах миль от кометы, перемещение ощущалось невооруженным глазом. Объекты солнечного рельефа исчезали за горизонтом порой прежде, чем Донеган успевал направить на них объектив камеры. Когда физик пожаловался Раису, что не успевает отснять интересующий его материал, даже тот не знал, как помочь делу.
Положение Солнца по широте менялось быстрее, чем по долготе: скорость движения кометы по орбите превышала скорость ее вращения вокруг своей оси. В результате предсказать перемещение Солнца по небу было довольно сложно, тем не менее Донеган прикинул, что через час сорок после перигелия ядро долж но было пройти по широте, на которой находился вход в тоннель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40