У меня есть...
- Не надо. Не хочу начинать подобным образом. Я ничего не ответил, но
оглянулся на свой "дастер". У меня в багажнике лежали две камеры, и мне
казалось, что они как раз подходили для такого случая.
- Как ты думаешь, сколько будет стоить "гудиер" или "файрстон", если
они новые?
Я пожал плечами и призвал на помощь свой автоматический счетчик,
который подсказал мне, что Эрни мог бы купить новую несмятую резину за
тридцать пять долларов.
Он вынул две двадцатки и вручил их мне.
- Если будет больше - с налогом и всем прочим, - то я доплачу.
Я грустно посмотрел на него.
- Эрни, сколько недельных заработков ты уже потратил?
Он сощурил глаза и отвел их в сторону.
- Достаточно. - сказал он, Я решил попытаться еще раз - как я уже
говорил, мне было семнадцать лет, и я все еще находился под впечатлением,
будто людям можно растолковать то, что представляет их непосредственный
интерес.
- Ты уже почти все бабки угрохал на эту машину, - сказал я. - Я не могу
спокойно смотреть, как ты по любому поводу лезешь за бумажником. Это уже не
жест, а жизненная установка. И она тебя погубит. Прошу, Эрни, подумай еще
раз.
Его взгляд окаменел. У него было такое выражение, какого мне не
приходилось видеть у него прежде, и, хотя вы, наверное, подумаете, что я был
самым наивным подростком в Америке, я не мог припомнить подобного выражения
ни на одном другом лице. Меня охватило смешанное чувство удивления и
отчаяния - я почувствовал себя так, как мог бы себя почувствовать, если бы
внезапно обнаружил, что старался в чем-то убедить парня, который на самом
деле оказался лунатиком. Хотя позже я видел такое выражение: оно означает
полное отключение. Оно бывает у мужчины, когда ему говорят, что женщина,
которую он любит, трахается с кем попало за его спиной.
- Не надо, Дэнни, - произнес он. Я поднял обе руки.
- Ладно! Все в порядке!
- Можешь не ездить за этой чертовой покрышкой, если хочешь, - с
каким-то тупым упрямством добавил он. - Я найду выход.
Я уже собрался ответить и мог бы наговорить кучу грубостей, но внезапно
мой взгляд упал на газон, находившийся слева от меня. Там стояли два пухлых
ребенка и смотрели на нас. Их пальцы были выпачканы в шоколаде.
- Невелика трудность. - сказал я. - Я привезу покрышку и камеру.
- Только если сам хочешь. Уже довольно поздно.
- Ничего, не волнуйся, - сказал я.
- Мифтер? - сказал маленький мальчик, облизывая пальцы.
- Что? - спросил Эрни.
- Мама сказава, эта мафына кака.
- Да, - подтвердила девочка. - Кака-бяка.
- Кака-бяка? - переспросил Эрни. - Умно, ничего не скажешь. Твоя мама,
наверное, философ?
- Нет, - ответила девочка. - Она Каприкорн. А меня зовут...
- Я вернусь как можно быстрее, - сказал я, чувствуя себя неловко.
- Ладно.
- Не волнуйся.
- И ты не волнуйся. Я не собираюсь ни с кем ругаться.
Я побрел к машине. Садясь за руль, я услышал, как девочка спросила у
Эрни:
- А почему у вас такое лицо, мистер?

x x x

Я проехал полторы мили по Кеннеди-драйв - по словам моей матери,
выросшей в Либертивилле, раньше вдоль этой дороги стояли самые престижные
жилые дома. Может быть, переименование старой Барксуаллоу-драйв, что было
сделано в память о президенте, убитом в Далласе, было довольно неудачным
решением, потому что с середины шестидесятых на близлежащих улицах не
осталось и следа от бывших жилых строений. Теперь здесь были открытый
кинотеатр, где можно было посмотреть фильм, не вылезая из машины,
"Макдоналдс", несколько ресторанов и различных офисов. Кроме того, здесь
находилось множество станций обслуживания, потому что Кеннеди-драйв выходит
на магистраль, ведущую в Пенсильванию.
Купить для Эрни колесо было делом пустяковым, однако первые две
станции, попавшиеся мне по пути, оказались теми, что рассчитаны на
самообслуживание, и в них не продавали даже моторное масло. На третьей были
и камеры, и покрышки, и я смог купить резину, подходившую для "плимута" (мне
трудно было назвать машину Эрни - неодушевленную вещь - по имени), всего за
двадцать восемь долларов и пятьдесят центов вместе с налогом, но там был
только один паренек-рабочий, который взялся поставить камеру с покрышкой на
обод колеса и накачать его. Операция заняла сорок пять минут. Я предложил
парню свою помощь, но тот сказал, что босс убьет его, если узнает об этом.
К тому времени, когда я получил готовое колесо и заплатил парню два
бакса за его работу, ранние сумерки превратились в мутно-лиловый
августовский вечер. От каждого куста протянулась длинная тень, и, медленно
въезжая на улицу, я увидел, как последние солнечные лучи поочередно гасли на
верхушках молодых и старых деревьев, окружавших лужайку для игры в шары.
Я сам удивлялся тому паническому страху, который, как огонь по
древесному стволу, поднимался все выше к моему горлу. Тогда это чувство
охватило меня в первый - непонятный даже для того странного года, - но не в
последний раз. Мне трудно назвать причину моего состояния. Может, оно было
связано с тем, что кончалось 11 августа 1978 года и через месяц начинался
последний учебный год в школе, а значит - заканчивался самый долгий
спокойный период моей жизни. Нужно было становиться взрослым, и, может быть,
я каким-то образом подсознательно убеждался в этой печальной необходимости,
глядя на поток золотых солнечных лучей, стремительно таявших в высоких
кронах деревьев. Мне кажется, что я понял тогда: люди потому боятся
взрослеть, что не хотят расставаться с маской, к которой они привыкли, и
примерять другую. Если быть ребенком - значит учиться жить, то становиться
взрослым - значит учиться умирать.
Чувство подавленности и страха вскоре прошло, но после него я ощутил
себя разбитым и усталым. Никакое другое состояние не бывает столь обычным
для меня.
Разумеется, мое настроение ничуть не улучшилось, когда я увидел, что
муж толстухи и в самом деле вернулся домой и что Эрни стоял нос к носу с
ним, явно готовясь начать потасовку.
Двое ребятишек молча сидели поодаль, поглядывая то на Эрни, то на Папу,
точно зрители некоего апокалипсического теннисного матча, где проигравшего
должны были с радостью растерзать. Казалось, они ждали того момента, когда
Папа набросится на моего тощего друга, повалит на землю, а потом начнет
отплясывать какой-нибудь бешеный танец на его поверженном теле.
Я подрулил к ним и поспешил выйти из машины.
- Ты меня слышишь? - ревел Папа. - Убери ее - и немедленно!
Его нос почти светился в сумерках. Щеки тоже пылали, а под воротником
рабочей спецовки веревками вздулись крупные вены.
- Я не собираюсь ехать на ободах, - сказал Эрни. - Я же сказал. На
своей вы бы не поехали.
- Ты у меня поедешь на ободах. Прыщавая Рожа, - прорычал Папа, явно
намереваясь показать детям, как настоящие взрослые должны решать свои
проблемы. - Не надо было ставить эти вонючие обломки перед моим домом.
Убирай - или будешь плакать, детка.
- Никто не будет плакать, - сказал я. - Успокойтесь, мистер.
Объявляется брэйк.
Глаза Эрни благодарно скользнули по мне, и я понял, как он был напуган.
Вечный рохля, он чаете попадал в ситуации, когда сверстники или старшие
стремились выжать из него все соки. Должно быть, он и сейчас не ждал для
себя ничего хорошего - но в этот раз не поддался.
Глаза мужчины тяжело уставились на меня.
- Еще один, - проговорил он, будто удивляясь тому, что в мире так много
настырных задниц. - Вам обоим не терпится схлопотать? Не сомневайтесь, я
могу вам это устроить.
Да, я знал таких типов. Если бы ему было лет на десять меньше, он
вполне мог быть одним из тех школьников, которые считали ужасно уморительной
шуткой выбить из рук учебники или во всей одежде втолкнуть под душ, не
выключенный после урока физкультуры. Они никогда не меняются, эти ребята.
Они просто становятся старше и зарабатывают рак легких, потому что курят
слишком много дешевых "Лаки страйк", или умирают от закупорки сосудов лет в
пятьдесят пять.
- Нам не терпится поменять колесо, - сказал я. - У него лопнула камера.
У вас никогда не лопалась камера?
- Ральф, я хочу, чтобы они убрались отсюда! - свиноподобная супруга
Папы стояла не пороге. Ее голос дрожал на высокой ноте. Это было лучше, чем
шоу Фила Донахью. Несколько соседей подошли поближе, чтобы проследить за
развитием событий, и я опять с тоской подумал, что если кто-нибудь еще не
вызвал полицию, то скоро непременно сделает это.
- У меня никогда не лопалась камера так, чтобы я на три часа оставлял
кучу обломков перед чужим домом! - громко сказал Ральф.
- Прошел один час, - заметил я, - если не меньше.
- Лучше заткнись, детка, - сказал Ральф. - Не выношу таких болтунов,
как ты. Я зарабатываю на жизнь. Я прихожу домой усталым и поэтому не хочу
вступать в дискуссии. Я хочу, чтобы ее здесь не было - и все.
- У меня в багажнике есть запаска, - сказал я. - И нам нужно только
лишь поставить ее...
- И если бы у вас было хоть немного понятия о поведении в обществе... -
горячо начал Эрни.
Дело было почти сделало. Если в чем-нибудь наш приятель Ральф не
собирался быть оспоренным в присутствии своих детей, так это его поведение в
обществе. Он замахнулся на Эрни. Не знаю, чем это могло кончиться для Эрни -
вероятно, полицией и конфискацией его драгоценного автомобиля, - но каким-то
образом я успел схватить Ральфа за запястье.
Маленькая свиноподобная девочка завизжала и заплакала. Маленький
свиноподобный мальчик замер с широко открытым ртом. Эрни, который в школе
пробегал накуренное место со скоростью охотничьего пса, даже не моргнул
глазом. Он явно хотел, чтобы это случилось.
Ральф повернулся ко мне - его взгляд обжигал ненавистью.
- Ну ладно, маленькое дерьмо, - прошипел он. - Ты не первый.
Я напряг силы и удержал его руку.
- Не надо, дружище, - негромко сказал я. - Запаска в багажнике. Дай нам
пять минут, чтобы поставить ее и убраться с твоих глаз. Пожалуйста.
Через какое-то время удерживать его запястье стало немного легче. Он
оглянулся на детей - маленькая девочка всхлипывала, а маленький мальчик
смотрел на него широко раскрытыми глазами - и наконец принял решение.
- Пять минут, - согласился он и, опустив руку, бросил злобный взгляд на
Эрни. - Тебе чертовски повезло, что я не вызвал полицейских. Они здесь
забыли, что такое инспекция, и пускают в ход дубинки, когда им вздумается.
Я ожидал, что Эрни опять скажет какую-нибудь дерзость, но, вероятно, он
забыл не все, что знал о благоразумии, - Извините, - произнес он. - Я
погорячился, Ральф снова оглянулся на детей.
- А ну, живо домой! - заорал он. - Чего вам здесь нужно? А-та-та
хотите?
Дети вскочили с земли и побежали домой.
- Пять минут, - повторил он, недобро взглянув на нас.
Позже вечером, сидя за столом со своими друзьями и потягивая холодное
пиво, он мог бы рассказать им, как твердо держал себя с этим поколением
наркоманов и сексуальных маньяков: "Да, ребята, я сказал им, чтобы они
убирались прочь от моего дома, пока я не сделал им а-та-та. И вы не
поверите, с какой скоростью они подхватили свой дерьмовый драндулет и
пустились бежать без оглядки". А потом он мог бы закурить "Лаки страйк" или
"Кэмэл".
Разумеется, домкрат Лебэя не годился ни к черту, и мне пришлось сходить
за своим. Мы приподняли "плимут" (несколько ужасных секунд мне казалось, что
задний покореженный бампер вот-вот оторвется от проржавевшего кузова) и
сняли старое колесо. Затем мы поставили новое, затянули крепежные гайки и
опустили домкрат: Я с облегчением взглянул на машину, снова стоявшую на
дороге. И тут ко мне вернулось чувство, которое я испытал в гараже Лебэя.
Мой взгляд упал на новую шину "файрстон", высовывавшуюся из-под правого
заднего крыла. На резине еще оставались заводские наклейки и яркие желтые
отметки, нанесенные мелом парня со станции техобслуживания.
Я вздрогнул: передать чувство какой-то фатальности, овладевшее мной,
было бы невозможно. Это было так, точно я увидел змею, которая сбрасывала
старую кожу и уже начинала вылезать из нее, поблескивая новой чешуей.
Ральф стоял в дверях дома, посматривая на нас. В одной руке он держал
гамбургер, а в другой - банку пива.
- Ну, как тебе этот парень? - шепнул я Эрни, бросая в багажник его
испорченный домкрат.
- Настоящий Роберт Рэдфорд. - пробормотал он, и мы оба рассмеялись -
как люди, вырвавшиеся из довольно напряженной ситуации. Нам требовалась
какая-нибудь разрядка. Эрни был похож на ребенка, которому попала смешинка в
рот.
- Над чем это вы, подонки, смеетесь? - взревел Ральф. Он вышел на
крыльцо. - А? Вы хотите, чтобы у вас от смеха был рот до ушей? Подождите,
сейчас я вам это устрою!
- Быстро сматываемся, - бросил я Эрни и опрометью бросился к своему
"дастеру". Я все еще не мог удержаться от смеха, он лишь сильнее разбирал
меня. Я упал на переднее сиденье и включил двигатель. "Плимут", стоявший
впереди, взревел и окутался синим облаком выхлопных газов. Но даже сквозь
его грохот я мог слышать, как хохотал Эрни, который, судя по всему, был
близок к истерике.
Ральф, ругаясь, шел через газон. В руках он все еще держал гамбургер и
пиво.
- Над чем вы смеетесь, уроды? А?
- Ты, козел! - триумфально прокричал Эрни, и "плимут" подался вперед,
отсалютовав очередью оглушительных выстрелов. Я нажал на газ и резко
крутанул руль, чтобы избежать столкновения с Ральфом, который явно
намеревался совершить убийство. Я все еще смеялся, но это был уже нездоровый
смех. Теперь он больше походил на стон.
- Я убью тебя, урод!
1 2 3 4 5 6 7 8 9