С коллегами ничего не обсуждать, записей на столах не оставлять, телефонные разговоры, имеющие касательство к данному заданию, вести не из конторы. Ясно? Вопросы есть?Вопросов не было.— Тогда ступайте. По утрам, в девять, будете мне докладывать о результатах.Бауму было не по себе: вчера он тщательно, но впустую, просмотрел пять досье из архива и теперь его не оставляло чувство, что он допустил прокол, не заметил чего-то важного — где-то в этих серых папках кроется разгадка секрета, над которым он бьется столько дней. Есть еще надежда, хоть и слабая, на то, что детективы справятся с тем заданием, которое им поручено, но если и тут результатов не будет, то ему, Бауму, покоя не видать, все ему будет мерещиться, что плохо ребята старались, а старайся они как следует…Печень напомнила о себе, и он попросил у мадемуазель Пино воды, чтобы запить пилюли, бесполезные пилюли.— Надо бы вам обратиться к врачу, господин Баум.— Конечно, надо бы.— Вы всегда так отвечаете — надо бы, надо бы, а сами ничего не делаете. Лет десять уж.— Да что врач скажет? Печень — так я и сам знаю, без него. А лечить печень все равно никто не умеет.Он проглотил таблетки и попытался сосредоточиться на своих проблемах, но тут его вдруг осенило и он позвонил Алламбо:— Есть одна идея, — Алламбо слушал молча. — У нашего дружка Савари записан телефон Мустафы Келу — знаешь, это кто? Советник из сирийского посольства. Что-то это посольство мне житья не дает — не мешало бы последить за этим Мустафой хотя бы несколько дней, а? Просто чувствую, что это наш долг. У тебя найдется пара толковых ребят? Леон, может быть, со своим напарником — пусть присмотрят за ним.— Договорились.— Я хочу знать, с кем он встречается и где.
В тот же день Савари и Таверне встретились на Шато де Мадрид.— Придется поменять место свиданий, — предупредил майор. — Мы тут примелькались, а за мной ДСТ слежку установил. Такую сложную операцию разработали, такого агента ко мне приставили…— Что-нибудь им известно? — заволновался Таверне. — Должна же быть причина…— Скорее всего, ничего им неизвестно, но какие-то подозрения возникли.— Чего они добиваются? Как вы об этом узнали?— Стоит ли вдаваться в подробности — толку от этого никакого.— Но я должен знать, какая опасность нам грозит и с какой стороны, — попробовал было настаивать перепуганный партнер.— Сам разберусь и приму меры, — сухо ответил Савари. — Единственный риск, если они узнали ваш служебный телефон, да и то вряд ли. Предупредите на всякий случай сотрудников.— Вы хотите сказать, что лучше мне поменять место работы?— Со временем, может быть. Главное, чтобы в контрразведке никто не связал ваше имя с именем Жалю, — тут уж Баум не промахнется, схватит вашего братца.— Само собой. Что я должен предпринять?— Попробую выяснить, что им известно. Такая возможность есть. Если вашему брату грозит опасность, тут же дам знать.Таверне молчал, стараясь привести свои мысли в порядок, и неожиданно поймал на себе тяжелый взгляд собеседника:— Ну?— Что — ну? — снова заволновался Таверне. — Что вы имеете в виду?— Вы уже работаете над этим делом, так ведь? И братец ваш тоже?— Да.— Вы же не собирались этим заниматься, пока не поступит первый платеж. Короче говоря, я хочу получить свои комиссионные.— Но подтверждение из банка еще не получено.— А я не собираюсь его дожидаться. — Савари улыбнулся, однако улыбка эта показалась партнеру чрезвычайно неприятной. — Мне мои деньги нужны завтра утром.— Вряд ли к утру придет подтверждение.— Так заплатите мне из своих сбережений и восполните эту сумму, когда банковские процедуры закончатся.— Так не делают.— Мне плевать, делают или не делают. Эти свои еврейские штучки оставьте для других, а мне извольте заплатить, что положено.Таверне нахмурился:— Ну если вы так ставите вопрос…— Отступать не собираюсь, имейте в виду.Они разошлись, не попрощавшись. Таверне отправился повидать брата — их редкие встречи обычно назначались в кафе возле Пантеона — и пересказал ему неприятный разговор.— Жизнь становится опасной, — завершил он свой рассказ. — Савари то ли сам обманывается, то ли нас за нос водит — когда я попросил его объяснить подробней, что у него за проблемы с контрразведкой, он набычился и отвечать отказался. Но раз он требует свои комиссионные, да еще так настойчиво, значит, чувствует реальную опасность. Он больше знает, чем говорит.— Если контрразведка выйдет на тебя, я пропал, — отозвался брат, он старался казаться спокойным, но взгляд, которым он окинул кафе, выражал тревогу. — Если что — придется мне когти рвать. Ты перевел деньги в Женеву?— Перевел. Ты, кстати, еще не рассказал о результатах своей поездки, — напомнил Таверне.— Я только вчера вечером вернулся. Все идет по плану. В Мейрарге я обо всем договорился — проблем не будет. Самый удобный день 22 июля, у меня есть все транспортные схемы. Ты успеешь подготовить команду?— Успею. Я повидался с Караччи, он все устроит.— Понадобится всего человек шесть, они должны быть надежными. Автоматы для всех. Хорошо бы еще гранаты со слезоточивым газом — на всякий случай.— Это все достанем. Насчет машин тоже договорились.— Через пару дней я тебе сообщу точное место и подробный план действий.— Как он выглядит, наш товар?— Две плутониевых боеголовки, по пятнадцать килотонн каждая.Обсуждение деталей сделки как-то успокоило обоих — в сущности, ничего еще не потеряно, дело движется. Таверне так и сообщил Ханифу, прибегнув к услугам ливийской дипломатической почты.
— Пора уж тебе узнать все, — сказал Ханиф. — Тем более, что насчет Эссата ты оказалась права.Расмия по обыкновению выслушала его молча и даже на похвалу не отозвалась.— Да и с Саадом Хайеком зря я тебя не послушался, — такого профессор никогда еще не говорил, но девушка и тут не промолвила ни слова. — Почему молчишь?— Убили хорошего человека — что ж тут скажешь?— Не зацикливайся ты на этом. Ошибки у всех случаются. Если помнишь, я объяснял, что операции в Париже и Риме имеют значение разве что для самих исполнителей. Ничего они не изменили — ни наших границ, ни сионистской экспансии. Только отвратили от нас мировое общественное мнение — а оно и так было не за нас. Насилие можно победить только еще большим насилием, я всегда это говорил. Всякие там акции, набеги на чужие границы и даже локальные войны — сколько их было, а что толку? Сионисты до сих пор всегда оставались в выигрыше — и Семидневная война, и Иом Киппур — все в их пользу. Вот если они почувствуют, что могут проиграть, — тут держись. И атомную бомбу в ход пустят, ничто их не остановит. Пока обходилось без этого — их всегда выручали американцы. И впредь так будет — если не переломить ситуацию. Надо их поставить перед fait accompli — перед свершившимся фактом. А факт будет такой, что Израилю грозит полное уничтожение, если он не выполнит наших требований. Повиновения можно добиться, только если у нас будет собственная атомная бомба. Вот о чем были все эти хлопоты во Франции.— Вы собираетесь бомбу в самом деле взорвать?— Не знаю пока. Но если понадобится, взорвем. Если Израиль не подчинится, мы пойдем на все. Предстоит еще много дел. Завтра я еду в Триполи, оттуда во Францию. А тебе придется лететь в Израиль — и очень скоро.Он начал объяснять ей цель этой поездки — Расмия наперед знала, что если попросить его рассказать подробнее, он все равно скажет только то, что сочтет нужным, поэтому и не проявляла любопытства. Спросила только:— А Эссат — он знал ваши эти планы?— Я при нем даже не упоминал о них.— Прочесть он что-нибудь мог?— Кое-какие записи есть, но они в сейфе. И закодированы.— А в сейф он не мог заглянуть?— Исключено. Тебя что, эта идея напугала — насчет гибели Израиля?— Притворяться не собираюсь — у меня просто мороз по коже, когда представляю… Но главное — не дать страху овладеть твоей душой — правда ведь? Глава 25 Бен Тов вернулся домой к полуночи. Жена давно спала. Он уселся в гостиной, разложил на столе бумаги и попытался работать. Но сосредоточиться не смог. Снял с полки книгу и расположился в кресле поудобнее, но через полчаса захлопнул ее и взялся за телефон.Новостей пока нет, сказали ему, и раньше трех вряд ли будут. Он снова открыл книгу, убедился, что читать не может, пошел в кухню, достал из холодильника йогурт и яблоко, все съел. А он-то себя считал волевым человеком — но дошло до крайности и на тебе — ни страницы прочесть не может, яблоко это жалкое… Ему стало стыдно. Разбудить, что ли, жену? Все легче, чем ждать в одиночку. Но он не решился и вместо этого предпринял еще одну попытку прочесть хотя бы главу. Когда без четверти четыре зазвонил телефон, он вскочил так поспешно, что опрокинул кресло.— Ваш агент в безопасности, жив, — сообщил дежурный с базы Рамат Давид.— Поговорить с ним можно? Как он?— Плох. Но врач его уже осмотрел и говорит, что поправится, только в больницу надо поскорей.— Вызовите скорую, пусть отвезут его в Хадассу, я туда позвоню. Как его состояние? Они там спросят…Ему было слышно, как дежурный разговаривает с врачом:— Ожоги второй степени на большой части тела. Тепловой удар. Это так, на первый взгляд. Насколько с виду можно судить. Скорая приедет минут через пятнадцать.— В сознании он?— Нет, бредит. Доктор дал ему успокаивающее.Повесив трубку, Бен Тов тут же связался с клиникой в Хадассе и сразу взял самую высокую ноту:— Немедленно поставьте в известность вашу администрацию: через час или около того к вам доставят пациента, которому понадобится отдельная палата и максимальный уход — так распорядился министр обороны.Он вкратце объяснил, в каком состоянии пациент, и выслушал ответ, что тревожить начальство не обязательно: в клинике любой вправе рассчитывать на внимание и заботу.— А я вам говорю, предупредите заведующего, ему следует быть в курсе дела.Что-то такое прозвучало в его голосе — дежурный врач спорить не стал:— Хорошо, сейчас я ему позвоню.Бен Тов, сам не замечая, что улыбается во весь рот, погасил свет в гостиной, пошел в спальню и разбудил жену:— Мы его спасли, — сказал он торжествующе в ответ на ее недоуменный взгляд. — Вытащили его, он в порядке…Утром он первым делом заехал в клинику. Эссат еще толком не пришел в себя и встретил его только бледной улыбкой. Возле него хлопотала тоненькая, как прутик, медсестра, пытавшаяся напоить сонного пациента водой из поильника:— Это необходимо, — увещевала она. — Ну, еще глоточек.Бен Това, который топтался будто медведь, в сверкающей чистоте палаты, разглядывая больного почти отеческим взглядом, она через минуту выставила за дверь.Уходя, он увидел, как Эссат послушно глотнул воды, и вдруг спохватился:— Да, а где его одежда?— В шкафу, — буркнула заботливая сестричка.Эссат услышал и внезапно подал признаки жизни:— Ботинок, — прошептал он. Бен Тов успокаивающе дотронулся до его руки:— Понял. Поправляйся, я скоро вернусь.— Ну уж нет, — возразила медсестра. — Больному нужен покой. Раньше шести вечера и не думайте здесь появляться.Бен Тов понял, что тут главный — не он, и спорить не стал.У себя он осмотрел ботинки Эссата, достал из одного упрятанную под стельку записку — и ничего в ней не понял, но на всякий случай запер в ящик стола. Потом пошел к Мемуне.— Ну и что удалось узнать?— Пока не знаю — агент еще не в себе, только завтра сможет говорить.— Держи меня в курсе.— Ну конечно.— Ты понимаешь, естественно, что если информация окажется недостаточно ценной, то с министром возникнут большие трудности. Он уже высказал мне сегодня свои претензии.— Главное, надо было спасти парня от дамасских застенков. Слава Богу, удалось — так какие там еще претензии?— Министр ждет сведений, которые подтвердили бы, что «Шатила» действительно представляет реальную опасность.— Так и я, и наш премьер — все мы рассчитываем добыть такую информацию. Это было бы большой удачей. Получим ее — отлично. Не получим — будем продолжать действовать, искать. Гарантий я не давал — их и быть не могло.Мемуне даже растерялся от этакой наглости и приготовился было ответить, но пока он обдумывал достойный ответ, дверь за Бен Товом закрылась.А тот и не подумал возвращаться к себе; он вышел из здания и направился на улицу Абарбанел. Там ему пришлось проделать весь обычный ритуал, прежде чем он смог поговорить с Баумом.— Нам-таки пришлось того парня из «Шатилы» убрать — прямо из их лап выхватили. Ничего не поделаешь, это было необходимо: его выдали; они поймали одного из наших агентов, тот, видно, под пытками сломался…— Какие-нибудь полезные сведения твой беглец тебе доставил?— Кое-что, только точно не знаю, какие именно, он сам должен объяснить, но пока не в состоянии.— Можешь мне сказать?— Скажу, когда сам знать буду.— У тебя там больше нет никого?— Никого. Тем более я на тебя теперь рассчитываю.— Мы тут разрабатываем одну зацепку. Не могу сказать, что далеко продвинулись.— Постарайся, ладно?Они пожелали друг другу успехов, и Баум, тяжко вздохнув, повесил трубку. Он медленно направился к себе на улицу Соссэ и по дороге размышлял об услышанном и о том, что досье, на которые он так рассчитывал, столько надежд возлагал, не пожелали раскрывать свои секреты. Ему все казалось, что где-то он допустил промах. Двое его молодых сотрудников, которым он поручил разузнать все, добыли множество разнообразных фактов, но все они незначительны и к делу отношения не имеют. Как тут продвинешься вперед, да и есть ли вообще такая возможность? Одно ясно: не побывать ему на собрании клуба любителей кошек, который в воскресенье соберется в Шартре. Его пригласили, чтобы он рассказал о породе кошек с острова Мэн и для участия в жюри. Ему хотелось бы поехать — но как оправдать свое отсутствие на работе, когда он других вызывает в выходные дни? Тем более обидно, потому что в Шартре всегда подают прекрасный обед.Он снова не удержался от вздоха и, придя в свой кабинет, вызвал Алламбо: поговорить надо.— О чем? — осведомился Алламбо, усаживаясь. — Об этих германских делах?— Ради Бога, — попросил Баум, — ни слова о германских делах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44