ванна акриловая 170х70
– Здесь, может, и Земля, но нет на ней места. Погоди, мы еще станем прежними.
Он встал, всмотрелся в окружающую ночь и напряг волю. Канул куда-то Джон Уилберри. Грэм Троол, космонавт из завтрашнего дня этого проклятого мира стоял на берегу Темзы. И мир – сначала сопротивляясь, а потом все более и более покорно – ему подчинился. Росло тело Грэма, с треском лопалась на нем чужая одежда. Заляпанный штукатуркой и грязью редингот исчез, а вместо него возникли привычные синие брюки и красный свитер. У ног крутилась Дебора, возбужденная предстоящим бегством.
А теперь – воспоминания. Не свои – он знал уже, что неведомые "игроки" отняли у него прошлое. Он призовет на помощь воспоминания Джона Уилберри.
В последний момент на него накатил страх. Личность Джона Уилберри с небывалой силой подавила его собственную, и в этом таилась некая опасность. Но иного выхода не было, и Грэм сцену за сценой стал воскрешать память чужого ему, несчастного человека, которому жизнь нанесла жестокий удар. Заколебалась вселенная, но это его не пугало – он уже догадывался, что вынужден бродить по искусственным мирам, что это все фальшь, мыльные пузыри, лишь на миг вспыхивающие радужным блеском перед тем, как…
8
…и все труднее ему становилось ориентироваться среди множества личин, которые надевала на себя его подлинная личность. Из одной вселенной в другую попадал он, преодолев бесконечное, исполненное галлюцинациями пространство. Чтобы обнаружить… Что?
В голове теснился рой воспоминаний, принадлежавших незнакомцам, марионеткам, дергавшимся в каком-то непонятном спектакле, в котором и он вынужден был участвовать. Каждый следующий мир навязывал ему новый облик и новые чувства. Какой-то безумный, бессмысленный театр с Грэмом Троолом в десятках главных ролей – Джона Уилберри, Ханса Кайфера, викинга Рагнара, кроманьонца Рама…
Каждый раз он перевоплощался. Разве забыть тот леденящий ужас, что испытал он, пока бежал к спасительному кораблю, вот-вот собиравшемуся отвалить от рушащегося берега Атлантиды в ее последний день?
Помнил и как он – кроманьонец Рам – в одиночку вышел против орды косматых людей, а они, ревя и завывая, выкрикивая проклятья на своем примитивном языке, толпой набросились на него. Живо стояли перед мысленным взором взметнувшиеся каменные топоры, летящие копья, оскаленные полуобезьяньи лица. Его ноздри до сих пор хранили воспоминание о тяжелой кислой вони, исходившей от заросших густой шерстью тел. И еще… Еще он помнил, что сам наносил удары жестоко, безжалостно. В нем бушевал кроманьонец Рам, космонавт Троол был без остатка подавлен простейшим законом каменной эры – убей, а не то убьют тебя.
Не исчезнут из памяти и ледяные просторы Аляски, по которым он с трудом брел, изо всех сил налегая на постромки нарт. На нартах лежал его друг, он был при смерти. Собак они давно съели. Десны кровоточили от цинги. Спотыкался он на каждом шагу, а на каждом десятом падал и долго переводил дух, со свистом втягивая обжигающе-ледяной воздух. Их единственной надеждой был далекий форт Юкон, но до него оставалось еще сто двадцать миль, сто двадцать убийственных миль под равнодушной улыбкой северного сияния.
Навеки запечатлелась в душе рубка полуразбитой подлодки, раненые матросы, сидящие на полу теряющих герметичность отсеков, по стенам которых стекают невидимые в багровом полумраке струйки воды. В наушниках эхолота слышны звуки двигателей фашистских морских охотников, время от времени взрыв глубинной бомбы жестоко бьет по перепонкам. Все вокруг сдерживают дыхание, в этом единственное спасение: лечь безмолвно на дно и попытаться ввести противника в заблуждение, выбросив через торпедный аппарат обрывки писем, обломки дерева, рваные тельняшки и сотню литров солярки.
Запомнилось раннее утро кровавого дня, когда он повел свою крестьянскую дружину против крестоносцев. Узкое каменистое ущелье отзывалось эхом на крики, звон стали, тяжелый топот закованных в броню коней… С грохотом валились наземь самоуверенные, надменные рыцари. Страшным был тот день для Христова воинства, немногим удалось уйти от расправы, чтобы поведать, как отчаянно мстит народ за сожженные села, разграбленные амбары, вытоптанные нивы.
Грэм помнил эти искусственные, бутафорские миры все до одного – он уже не сомневался в их искусственности. Раз за разом воскрешал все прошлое очередного персонажа, чтобы сбросить с себя личину капитана Строгова, римского легионера Луциуса, еретика Джорджо, и отправиться на поиски следующего, может быть, того самого единственно подлинного мира, в котором ему уже не придется подчиняться чужой воле.
Постепенно все превращалось в рутину. Сначала он мобилизовывал память, навязанную ему "игроками", создавал разрушавшую мир перегрузку, затем облаком частиц проносился через загадочное, порождавшее галлюцинации пространство и распахивал дверь в новое бытие.
И вот – в который раз! – он скользнул в черную дыру, зажмурился от ударившего в глаза яркого света. Медленно и осторожно поднял веки. Еще один мир… Но какой? Бессмысленный, как Диснейград? Жестокий, как старинный Лондон? Или что-то еще невиданное?
Сейчас все выяснится.
Сердце екнуло от радости прежде, чем он успел осознать, где находится. По всему телу разлилось теплое чувство, знакомое каждому путнику, вернувшемуся в родной дом.
Ему отлично, до мелочей была знакома эта круглая кабина, белый подковообразный пульт, низкие кресла, экраны, циферблаты… Наконец-то позади все кошмары, наконец-то он в собственном мире, более того – в собственном корабле. Возможно, измотанные его упорным сопротивлением, "игроки" вернули ему свободу. Значит, они не всесильны! Значит, человек может одержать над ними победу! Теперь уже нечего бояться – надо просто определить координаты корабля, проложить курс к Земле и доложить о случившемся. Уж земные-то специалисты всему найдут объяснение и…
– Добрый день, – раздался у него за спиной полный иронии голос. – Чему обязан честью вашего визита?
Грэм резко обернулся. У двери шлюзовой камеры стоял русый атлет в белом скафандре без шлема. Его сопровождала молодая черная пантера в кожаном ошейнике, она угрожающе скалилась. Секунду-другую Грэм в полном недоумении вглядывался в эту пару, и вдруг его осенило.
Это же он! Вариант его самого!
Прижавшись к ноге хозяина, Дебора злобно рычала на свою двойницу. Опустив руку, Грэм крепко схватил ее за загривок. Попытался улыбнуться.
– Понимаю, мое появление для вас сюрприз… или для тебя? Черт, попробуй тут, разберись! Но надо все обдумать… происходит нечто необычайное.
Двойник улыбнулся без тени смущения, но в глазах у него таилась коварная сдержанность.
– Отчего же… Мне как раз кажется, что все ясно… Если не ошибаюсь… тебя… прислали… – теперь его голос хлестал резко, как бич, – с Черной планеты! Дебора, взять!
Пантера, носившая ошейник, взвилась в воздух, но Дебора – настоящая Дебора – успела прыгнуть ей навстречу. Захваченный врасплох, ничего не понимающий Грэм потерял несколько секунд – он только смотрел расширившимися глазами на ревущий черный клубок на полу рубки. А когда оторвал взгляд от разъяренных животных, двойник уже навел на него свой бластер.
Ситуацию он оценил молниеносно. Прежде чем удастся убедить этого идиота, что ни с какой Черной планеты его не присылали, обе Деборы искусают друг друга до смерти. Значит, действовать! И он бросился вперед и вбок. Луч бластера скользнул по плечу, опалив свитер, но Грэм уже упал в ноги противника, проводя прием, который годился только против вооруженного человека. Ведь вооруженный перестает контролировать что бы то ни было, кроме правой руки. Двойник тяжело рухнул на спину, выронив бластер, который Грэму удалось ногой отпихнуть в сторону. Но тот уже вскочил и в свою очередь атаковал. Грэм нанес удар и промахнулся. Кулак Грэма-II врезался ему в солнечное сплетение, заставил перегнуться пополам. Еще удар – на этот раз в челюсть. На глаза упала черная пелена. Вслепую он вцепился в противника, оба они покатились на пол, извиваясь, наугад молотя друг друга. Но у Грэма было преимущество – его движения не стеснял скафандр, чем он тут же воспользовался. Всего на секунду ему удалось вырваться из железной хватки, но этого оказалось достаточно, чтобы провести сокрушительный апперкот, от которого двойник обмяк. В изнеможении, Грэм приподнялся и глянул назад.
Пантера в ошейнике неподвижно лежала в луже крови. Рядом с ней, скуля, пыталась встать Дебора.
– Грэм, – чуть слышно произнесла она.
– Да, Дебора…
Пошатываясь, он сделал шаг вперед, протянул руки…
В рубке раздался яростный вопль, в котором не было ничего человеческого. Дебору пронзила молния, подбросила черное блестящее тело, заставила скорчиться. В бешенстве Грэм одним прыжком преодолел расстояние до двойника и нанес первобытно жестокий удар.
Немало минут утекло, а он все так же неподвижно сидел в кресле, сжимая бластер. Две мертвые пантеры лежали друг подле друга. Совершенно одинаковые, будто сестры. В глубине рубки с полу медленно поднимался его двойник, ощупывал распухшее лицо. Он потерпел поражение, но в его холодном взгляде читалось прежнее коварство. Грэм понял, что тот отнюдь не отказался от мысли вернуть себе оружие.
– Не вздумай подходить, – устало сказал Грэм. – Попробуй хоть немножко пошевелить мозгами. Неужели тебе мало… вот этого? – он мрачно кивнул в сторону трупов двух Дебор.
На двойника этот аргумент, кажется, подействовал, агрессивности у него поубавилось. Но, стоя у дверей шлюзовой камеры, он упрямо сжимал кулаки, катал желваки на скулах.
– Пошевелить мозгами? Все и так ясно – ты с Черной планеты.
Грэм готов был разреветься от отчаяния.
– Бог ты мой, да пойми: я и слыхом не слыхивал ни о какой Черной планете! Все, что здесь происходит, гораздо серьезнее!
Поспешно, захлебываясь, он принялся рассказывать. Мысли, воспоминания теснились, не поспевали друг за другом. Ему хотелось ничего не пропустить, поведать и о чужих мирах, и об "игроках", и о том, как вступил с ним в борьбу… Собственный рассказ увлек его, он как бы заново проходил через все перипетии – и перестал следить за двойником. Когда же снова глянул на него, кого считал своей копией, чуть не застонал. На него с издевкой смотрели глаза ничего не понимающего человека, вынужденного слушать нелепости, но отказывающегося верить хотя бы одному слову.
Теперь Грэм понимал, что снова обманулся: он попал не в свой мир. И двойник – это всего лишь кукла, фигура, понадобившаяся "игрокам" для осуществления каких-то стратегических планов. Просто пешка без собственных мыслей и чувств, годная лишь на то, чтобы безропотно совершать ход за ходом в непонятной игре.
Сейчас, перебирал крупицы воспоминаний, которые принадлежали действительно ему, Грэму Троолу, он приходил к пониманию, что до схватки с роботами был точно такой же покорной фигурой. Прежние его приключения строились на одном лишь действии: без мысли, без рассуждений, без понимания возможных последствий. Он просто реагировал в зависимости от обстоятельств. Кое от каких остатков этой духовной пассивности он не избавился и по сей день.
Грэм снова посмотрел на двойника. До чего же настоящим, живым он выглядел… Ему не доставало только одного: способности возвыситься над собой, выйти за тесные рамки заранее расписанной роли.
Грэм покачал головой. Наверное, он сам был фигурой в игре, куклой, марионеткой в одном из бесчисленных марионеточных миров. Но каким-то чудом ему удалось совершить проход пешки – шаг за шагом он добрался до противоположного края доски и превратился в ферзя. Теперь он желал невозможного. Стать "игроком".
Он сам знал, что это невозможно.
Но он попытается.
II. БЕСЕДА В СТУДИИ
1
В пятнадцать лет гимназист Адам Лемхович увлекся космосом. Комната его понемногу наполнялась моделями ракет, толстыми книгами и папками, набитыми вырезками из газет и журналов. По вечерам молчаливый близорукий юноша запирался, чтобы часами рассматривать фотографии, переданные на невероятные расстояния в миллионы километров. Безмолвные лунные кратеры, красные скалы и пески Марса, странные потоки, обнаруженные на поверхности Энцелада, загадочное темное полушарие Япета, трещины во льдах Ганимеда… Все это прямо-таки зачаровывало Адама, который, стоило ему закрыть глаза, мечтал о межпланетных полетах, о славе и подвигах.
Время внесло в эти мечты свои прозаические коррективы. Спустя еще пятнадцать лет Лемховичу стало ясно, что космонавтом ему никогда не быть. В шансы на совершение подвига он тоже перестал верить. От старой мечты осталось основное – жажда славы. Подобной всем молодым научным сотрудникам, он вынашивал несколько революционных идей, твердо веря, что рано или поздно они принесут ему Нобелевскую премию.
Идеи оказались несостоятельными. Они породили несколько статей, почти бесследно утонувших в море публикаций. И все же судьба была благосклонна к Адаму Лемховичу. В сорок пять лет – по прошествии третьего пятнадцатилетнего срока – его мечта сбылась самым блестящим образом: он не только получил Нобелевскую премию, но и завоевал шумную (как он тогда считал – вполне заслуженную) славу.
В шестьдесят Адам Лемхович мечтал лишь об одном: быть обыкновенным, никому не известным пенсионером.
Сидя в просторной гостиной безликого гостиничного люкса, он печально качал головой. С неудобствами славы он давно примирился и уже потерял надежду когда-либо от них избавиться. Влачить бремя всемирной известности до конца жизни – такой приговор ему вынесла судьба. Адам Лемхович, Лауреат Нобелевской Премии, Человек, Изменивший Наш Мир, Изобретатель Нового Искусства и прочее в том же роде… Он не жаловался, ибо давно заметил, что окружающие воспринимают его жалобы как кокетство капризной знаменитости, а в результате удваивают знаки внимания, вместо того чтобы оставить его в покое. Им, по всей видимости, трудно было понять, что значит почти не иметь личной жизни, целиком принести свою научную карьеру в жертву бессмысленным симпозиумам и коктейлям, отвечать на тошнотворно однообразные вопросы бесчисленных интервьюеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Он встал, всмотрелся в окружающую ночь и напряг волю. Канул куда-то Джон Уилберри. Грэм Троол, космонавт из завтрашнего дня этого проклятого мира стоял на берегу Темзы. И мир – сначала сопротивляясь, а потом все более и более покорно – ему подчинился. Росло тело Грэма, с треском лопалась на нем чужая одежда. Заляпанный штукатуркой и грязью редингот исчез, а вместо него возникли привычные синие брюки и красный свитер. У ног крутилась Дебора, возбужденная предстоящим бегством.
А теперь – воспоминания. Не свои – он знал уже, что неведомые "игроки" отняли у него прошлое. Он призовет на помощь воспоминания Джона Уилберри.
В последний момент на него накатил страх. Личность Джона Уилберри с небывалой силой подавила его собственную, и в этом таилась некая опасность. Но иного выхода не было, и Грэм сцену за сценой стал воскрешать память чужого ему, несчастного человека, которому жизнь нанесла жестокий удар. Заколебалась вселенная, но это его не пугало – он уже догадывался, что вынужден бродить по искусственным мирам, что это все фальшь, мыльные пузыри, лишь на миг вспыхивающие радужным блеском перед тем, как…
8
…и все труднее ему становилось ориентироваться среди множества личин, которые надевала на себя его подлинная личность. Из одной вселенной в другую попадал он, преодолев бесконечное, исполненное галлюцинациями пространство. Чтобы обнаружить… Что?
В голове теснился рой воспоминаний, принадлежавших незнакомцам, марионеткам, дергавшимся в каком-то непонятном спектакле, в котором и он вынужден был участвовать. Каждый следующий мир навязывал ему новый облик и новые чувства. Какой-то безумный, бессмысленный театр с Грэмом Троолом в десятках главных ролей – Джона Уилберри, Ханса Кайфера, викинга Рагнара, кроманьонца Рама…
Каждый раз он перевоплощался. Разве забыть тот леденящий ужас, что испытал он, пока бежал к спасительному кораблю, вот-вот собиравшемуся отвалить от рушащегося берега Атлантиды в ее последний день?
Помнил и как он – кроманьонец Рам – в одиночку вышел против орды косматых людей, а они, ревя и завывая, выкрикивая проклятья на своем примитивном языке, толпой набросились на него. Живо стояли перед мысленным взором взметнувшиеся каменные топоры, летящие копья, оскаленные полуобезьяньи лица. Его ноздри до сих пор хранили воспоминание о тяжелой кислой вони, исходившей от заросших густой шерстью тел. И еще… Еще он помнил, что сам наносил удары жестоко, безжалостно. В нем бушевал кроманьонец Рам, космонавт Троол был без остатка подавлен простейшим законом каменной эры – убей, а не то убьют тебя.
Не исчезнут из памяти и ледяные просторы Аляски, по которым он с трудом брел, изо всех сил налегая на постромки нарт. На нартах лежал его друг, он был при смерти. Собак они давно съели. Десны кровоточили от цинги. Спотыкался он на каждом шагу, а на каждом десятом падал и долго переводил дух, со свистом втягивая обжигающе-ледяной воздух. Их единственной надеждой был далекий форт Юкон, но до него оставалось еще сто двадцать миль, сто двадцать убийственных миль под равнодушной улыбкой северного сияния.
Навеки запечатлелась в душе рубка полуразбитой подлодки, раненые матросы, сидящие на полу теряющих герметичность отсеков, по стенам которых стекают невидимые в багровом полумраке струйки воды. В наушниках эхолота слышны звуки двигателей фашистских морских охотников, время от времени взрыв глубинной бомбы жестоко бьет по перепонкам. Все вокруг сдерживают дыхание, в этом единственное спасение: лечь безмолвно на дно и попытаться ввести противника в заблуждение, выбросив через торпедный аппарат обрывки писем, обломки дерева, рваные тельняшки и сотню литров солярки.
Запомнилось раннее утро кровавого дня, когда он повел свою крестьянскую дружину против крестоносцев. Узкое каменистое ущелье отзывалось эхом на крики, звон стали, тяжелый топот закованных в броню коней… С грохотом валились наземь самоуверенные, надменные рыцари. Страшным был тот день для Христова воинства, немногим удалось уйти от расправы, чтобы поведать, как отчаянно мстит народ за сожженные села, разграбленные амбары, вытоптанные нивы.
Грэм помнил эти искусственные, бутафорские миры все до одного – он уже не сомневался в их искусственности. Раз за разом воскрешал все прошлое очередного персонажа, чтобы сбросить с себя личину капитана Строгова, римского легионера Луциуса, еретика Джорджо, и отправиться на поиски следующего, может быть, того самого единственно подлинного мира, в котором ему уже не придется подчиняться чужой воле.
Постепенно все превращалось в рутину. Сначала он мобилизовывал память, навязанную ему "игроками", создавал разрушавшую мир перегрузку, затем облаком частиц проносился через загадочное, порождавшее галлюцинации пространство и распахивал дверь в новое бытие.
И вот – в который раз! – он скользнул в черную дыру, зажмурился от ударившего в глаза яркого света. Медленно и осторожно поднял веки. Еще один мир… Но какой? Бессмысленный, как Диснейград? Жестокий, как старинный Лондон? Или что-то еще невиданное?
Сейчас все выяснится.
Сердце екнуло от радости прежде, чем он успел осознать, где находится. По всему телу разлилось теплое чувство, знакомое каждому путнику, вернувшемуся в родной дом.
Ему отлично, до мелочей была знакома эта круглая кабина, белый подковообразный пульт, низкие кресла, экраны, циферблаты… Наконец-то позади все кошмары, наконец-то он в собственном мире, более того – в собственном корабле. Возможно, измотанные его упорным сопротивлением, "игроки" вернули ему свободу. Значит, они не всесильны! Значит, человек может одержать над ними победу! Теперь уже нечего бояться – надо просто определить координаты корабля, проложить курс к Земле и доложить о случившемся. Уж земные-то специалисты всему найдут объяснение и…
– Добрый день, – раздался у него за спиной полный иронии голос. – Чему обязан честью вашего визита?
Грэм резко обернулся. У двери шлюзовой камеры стоял русый атлет в белом скафандре без шлема. Его сопровождала молодая черная пантера в кожаном ошейнике, она угрожающе скалилась. Секунду-другую Грэм в полном недоумении вглядывался в эту пару, и вдруг его осенило.
Это же он! Вариант его самого!
Прижавшись к ноге хозяина, Дебора злобно рычала на свою двойницу. Опустив руку, Грэм крепко схватил ее за загривок. Попытался улыбнуться.
– Понимаю, мое появление для вас сюрприз… или для тебя? Черт, попробуй тут, разберись! Но надо все обдумать… происходит нечто необычайное.
Двойник улыбнулся без тени смущения, но в глазах у него таилась коварная сдержанность.
– Отчего же… Мне как раз кажется, что все ясно… Если не ошибаюсь… тебя… прислали… – теперь его голос хлестал резко, как бич, – с Черной планеты! Дебора, взять!
Пантера, носившая ошейник, взвилась в воздух, но Дебора – настоящая Дебора – успела прыгнуть ей навстречу. Захваченный врасплох, ничего не понимающий Грэм потерял несколько секунд – он только смотрел расширившимися глазами на ревущий черный клубок на полу рубки. А когда оторвал взгляд от разъяренных животных, двойник уже навел на него свой бластер.
Ситуацию он оценил молниеносно. Прежде чем удастся убедить этого идиота, что ни с какой Черной планеты его не присылали, обе Деборы искусают друг друга до смерти. Значит, действовать! И он бросился вперед и вбок. Луч бластера скользнул по плечу, опалив свитер, но Грэм уже упал в ноги противника, проводя прием, который годился только против вооруженного человека. Ведь вооруженный перестает контролировать что бы то ни было, кроме правой руки. Двойник тяжело рухнул на спину, выронив бластер, который Грэму удалось ногой отпихнуть в сторону. Но тот уже вскочил и в свою очередь атаковал. Грэм нанес удар и промахнулся. Кулак Грэма-II врезался ему в солнечное сплетение, заставил перегнуться пополам. Еще удар – на этот раз в челюсть. На глаза упала черная пелена. Вслепую он вцепился в противника, оба они покатились на пол, извиваясь, наугад молотя друг друга. Но у Грэма было преимущество – его движения не стеснял скафандр, чем он тут же воспользовался. Всего на секунду ему удалось вырваться из железной хватки, но этого оказалось достаточно, чтобы провести сокрушительный апперкот, от которого двойник обмяк. В изнеможении, Грэм приподнялся и глянул назад.
Пантера в ошейнике неподвижно лежала в луже крови. Рядом с ней, скуля, пыталась встать Дебора.
– Грэм, – чуть слышно произнесла она.
– Да, Дебора…
Пошатываясь, он сделал шаг вперед, протянул руки…
В рубке раздался яростный вопль, в котором не было ничего человеческого. Дебору пронзила молния, подбросила черное блестящее тело, заставила скорчиться. В бешенстве Грэм одним прыжком преодолел расстояние до двойника и нанес первобытно жестокий удар.
Немало минут утекло, а он все так же неподвижно сидел в кресле, сжимая бластер. Две мертвые пантеры лежали друг подле друга. Совершенно одинаковые, будто сестры. В глубине рубки с полу медленно поднимался его двойник, ощупывал распухшее лицо. Он потерпел поражение, но в его холодном взгляде читалось прежнее коварство. Грэм понял, что тот отнюдь не отказался от мысли вернуть себе оружие.
– Не вздумай подходить, – устало сказал Грэм. – Попробуй хоть немножко пошевелить мозгами. Неужели тебе мало… вот этого? – он мрачно кивнул в сторону трупов двух Дебор.
На двойника этот аргумент, кажется, подействовал, агрессивности у него поубавилось. Но, стоя у дверей шлюзовой камеры, он упрямо сжимал кулаки, катал желваки на скулах.
– Пошевелить мозгами? Все и так ясно – ты с Черной планеты.
Грэм готов был разреветься от отчаяния.
– Бог ты мой, да пойми: я и слыхом не слыхивал ни о какой Черной планете! Все, что здесь происходит, гораздо серьезнее!
Поспешно, захлебываясь, он принялся рассказывать. Мысли, воспоминания теснились, не поспевали друг за другом. Ему хотелось ничего не пропустить, поведать и о чужих мирах, и об "игроках", и о том, как вступил с ним в борьбу… Собственный рассказ увлек его, он как бы заново проходил через все перипетии – и перестал следить за двойником. Когда же снова глянул на него, кого считал своей копией, чуть не застонал. На него с издевкой смотрели глаза ничего не понимающего человека, вынужденного слушать нелепости, но отказывающегося верить хотя бы одному слову.
Теперь Грэм понимал, что снова обманулся: он попал не в свой мир. И двойник – это всего лишь кукла, фигура, понадобившаяся "игрокам" для осуществления каких-то стратегических планов. Просто пешка без собственных мыслей и чувств, годная лишь на то, чтобы безропотно совершать ход за ходом в непонятной игре.
Сейчас, перебирал крупицы воспоминаний, которые принадлежали действительно ему, Грэму Троолу, он приходил к пониманию, что до схватки с роботами был точно такой же покорной фигурой. Прежние его приключения строились на одном лишь действии: без мысли, без рассуждений, без понимания возможных последствий. Он просто реагировал в зависимости от обстоятельств. Кое от каких остатков этой духовной пассивности он не избавился и по сей день.
Грэм снова посмотрел на двойника. До чего же настоящим, живым он выглядел… Ему не доставало только одного: способности возвыситься над собой, выйти за тесные рамки заранее расписанной роли.
Грэм покачал головой. Наверное, он сам был фигурой в игре, куклой, марионеткой в одном из бесчисленных марионеточных миров. Но каким-то чудом ему удалось совершить проход пешки – шаг за шагом он добрался до противоположного края доски и превратился в ферзя. Теперь он желал невозможного. Стать "игроком".
Он сам знал, что это невозможно.
Но он попытается.
II. БЕСЕДА В СТУДИИ
1
В пятнадцать лет гимназист Адам Лемхович увлекся космосом. Комната его понемногу наполнялась моделями ракет, толстыми книгами и папками, набитыми вырезками из газет и журналов. По вечерам молчаливый близорукий юноша запирался, чтобы часами рассматривать фотографии, переданные на невероятные расстояния в миллионы километров. Безмолвные лунные кратеры, красные скалы и пески Марса, странные потоки, обнаруженные на поверхности Энцелада, загадочное темное полушарие Япета, трещины во льдах Ганимеда… Все это прямо-таки зачаровывало Адама, который, стоило ему закрыть глаза, мечтал о межпланетных полетах, о славе и подвигах.
Время внесло в эти мечты свои прозаические коррективы. Спустя еще пятнадцать лет Лемховичу стало ясно, что космонавтом ему никогда не быть. В шансы на совершение подвига он тоже перестал верить. От старой мечты осталось основное – жажда славы. Подобной всем молодым научным сотрудникам, он вынашивал несколько революционных идей, твердо веря, что рано или поздно они принесут ему Нобелевскую премию.
Идеи оказались несостоятельными. Они породили несколько статей, почти бесследно утонувших в море публикаций. И все же судьба была благосклонна к Адаму Лемховичу. В сорок пять лет – по прошествии третьего пятнадцатилетнего срока – его мечта сбылась самым блестящим образом: он не только получил Нобелевскую премию, но и завоевал шумную (как он тогда считал – вполне заслуженную) славу.
В шестьдесят Адам Лемхович мечтал лишь об одном: быть обыкновенным, никому не известным пенсионером.
Сидя в просторной гостиной безликого гостиничного люкса, он печально качал головой. С неудобствами славы он давно примирился и уже потерял надежду когда-либо от них избавиться. Влачить бремя всемирной известности до конца жизни – такой приговор ему вынесла судьба. Адам Лемхович, Лауреат Нобелевской Премии, Человек, Изменивший Наш Мир, Изобретатель Нового Искусства и прочее в том же роде… Он не жаловался, ибо давно заметил, что окружающие воспринимают его жалобы как кокетство капризной знаменитости, а в результате удваивают знаки внимания, вместо того чтобы оставить его в покое. Им, по всей видимости, трудно было понять, что значит почти не иметь личной жизни, целиком принести свою научную карьеру в жертву бессмысленным симпозиумам и коктейлям, отвечать на тошнотворно однообразные вопросы бесчисленных интервьюеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18