— Алан, — перебила я его решительно, — находясь в Австралии, я вышла замуж. Официально. Это пока никому не известно. Еще не сообщала даже. Но я и в самом деле замужем.
Он долго молчал, сидя рядом со мной, и смотрел в сторону; при лунном свете резче обозначились суровые черты его лица. Наконец он взглянул на меня и улыбнулся.
— Понимаю. Но ты несчастлива, верно?
Положив ладони мне на плечи, он слегка встряхнул меня и повторил:
— Ведь так, да?
— Нет, я вполне счастлива.
— Врешь! Думаешь, меня легко обмануть? Ведь ты бы не уехала от него, если бы все было в порядке. Ты добилась бы увольнения из армии и осталась бы в Австралии... или же, в крайнем случае, постаралась бы как можно поскорее вернуться к нему. Но ты, по твоему собственному признанию, вовсе не торопишься возвращаться, а намереваешься остаться и помочь в работе с бывшими военнопленными.
Мне нечего было ответить, а потому я даже и не пыталась. А он, взяв мою ладонь в свои руки и нежно поглаживая ее, продолжал:
— Отчасти в этом и моя вина, как я полагаю. Я расстался с тобой, не сказав ничего о моих чувствах к тебе. Но пойми, я был уверен, что ты знаешь, и, кроме того, было не известно, вернусь ли я или нет. Я хотел сделать тебе предложение, но момент показался мне не совсем подходящим — предлагать руку и сердце непосредственно перед заброской в глубокий тыл противника на планере войск специального назначения для осуществления операции «Бродвей», это уж слишком, по-моему. Ведь ты не станешь отрицать, что тогда я не мог поступить иначе. Возможно, я чересчур самонадеян, но, честное слово, Вики, мне кажется, что наши отношения достаточно много значили для тебя и в твоем сердце сохранились хоть какие-то чувства ко мне, как это произошло со мной.
Не имело смысла говорить ему, что они сохранялись до тех пор, пока я не увидела его имя в списках потерь почти год тому назад. Это бы только причинило нам обоим лишние страдания. Я вышла замуж за Коннора и — пока мне Джилл не сказала — не знала, что Алан жив. Но он все смотрел на меня — в печальных глазах застыл немой вопрос.
— Я не имела от тебя никаких известий, — проговорила я как-то неуверенно. — Не знала, что с тобой случилось. Я... я думала, что ты убит.
— Я не мог послать весточку, — заметил резко Алан. — Был в плену у японцев. Но я писал тебе из Комиллы — дважды.
— Писем я не получала. — Упрек в его глазах причинял мне почти физическую боль. — Они, вероятно, затерялись в Австралии.
— Вероятно, — жестким тоном проговорил Алан. — Твой муж их в конце концов обнаружит, вне всякого сомнения. Будем надеяться, что он их не прочитает. Я был в своих письмах, пожалуй, чересчур откровенным.
Помолчав, он затем спросил:
— Как его звать, Вики?
— Коннор Дейли. Он художник. Рисует карикатуры для сиднейских газет. Политические карикатуры. Как... как Джайлс из «Дейли экспресс».
— Ты его любишь?
— Да, люблю, — кивнула я.
— Понимаю. Не стану притворяться, Вики, что я не сожалею. Но, быть может, я сожалел бы меньше, если бы знал, что ты счастлива.
— Я в самом деле счастлива, — заверила я его, но он не обратил внимания на мою реплику.
— Почему же он отпустил тебя, дорогая? Что произошло?
Поняв тщетность дальнейших попыток ввести Алана в заблуждение, я просто ответила:
— Не знаю. Самой хотелось бы знать.
— Ты собираешься разойтись? — продолжал сверлить меня расспросами Алан.
— Пока не решила. Но я не хочу окончательно расходиться.
Он помолчал, размышляя над моими словами, потом проговорил:
— Ну, ради твоего благополучия я этого не желал бы, однако не скрою: мне хотелось бы, чтобы эго все-таки произошло. Скоро я уезжаю домой, Вики, — через день или два, полагаю. Как только выпишут из госпиталя. Если я оставлю тебе свой домашний адрес, ты мне напишешь, как сложится твоя семейная жизнь в дальнейшем? Мне очень хотелось бы знать.
— Тебе это нисколько не поможет, в любом случае.
— Вот тут ты ошибаешься, моя дорогая, — возразил Алан. — Если у вас ничего не выйдет и вы навсегда расстанетесь, я приеду за тобой, где бы ты ни находилась. Не совершу дважды одну и ту же ошибку; был бы просто набитым дураком. Пожалуйста, обещай, что поставишь меня в известность.
Скрепя сердце я пообещала, а он наспех написал свой адрес на листочке, вырванном из записной книжки, и вручил его мне.
— Мой домашний адрес, — пояснил он. — Посланное по этому адресу письмо всегда меня найдет. Моя мама довольно аккуратная в пересылке писем. Если я окажусь где-то в другом месте, она позаботится о том, чтобы я своевременно получал почту.
— Чем ты собираешься заняться, Алан, когда приедешь домой? — спросила я.
— Ну, как тебе сказать, — пожал он плечами. — Когда-то у меня была мечта: подготовиться к экзаменам на адвоката, но это было в далеком прошлом. Возможно, я так и сделаю, еще не знаю. В настоящий момент, мне кажется, я бы с удовольствием устроился где-нибудь в сельской местности — купил бы ферму, если бы смог сколотить необходимый капитал.
— Ну, что ж, — проговорила я как-то неуверенно, — надеюсь, что все будет хорошо и ты найдешь деньги.
— А я надеюсь, что у тебя все уладится, дорогая, — заметил в свою очередь ласково Алан. — Поверь мне, я искренне этого желаю. На твоем месте я вернулся бы в Австралию и попытался урегулировать свои отношения так или иначе. Уж наверняка бы не стал отсиживаться здесь, в Бирме. Это ведь чистое капитулянтство.
Возможно, подумала я, сознавая, что он прав. Но Коннор сам хотел, чтобы я возвратилась в Бирму. Во всяком случае, он и пальцем не пошевелил, чтобы остановить меня. Было бы совсем не просто, учитывая его поведение, урегулировать с ним в Австралии отношения, что бы там Алан ни думал. Или, быть может, я просто боялась вернуться...
Некоторое время Алан и я сидели молча, затем он с трудом поднялся и сказал:
— Думаю, что мне лучше уйти. Нет смысла оставаться дольше при таких обстоятельствах. А ты, вероятно, охотно потанцуешь.
С ужасным чувством я смотрела, как он захромал прочь от меня, но я ничем не могла ему помочь. Я сидела одна на террасе, почти не воспринимая музыки и веселых голосов, доносившихся из клуба. Где-то вдали пускали фейерверки, и я смотрела в ночное небо, расцвеченное яркими разноцветными огнями, усеянное мириадами блестящих звездочек.
Не было смысла оставаться здесь дольше и мне, но, во-первых, Маули сейчас совершенно обезлюдел, а во-вторых, до него было сравнительно далеко добираться. Наш транспорт, однако, отправится туда не раньше, чем соберутся все обитатели бывшего монастыря. А они по-прежнему от души веселились. Таким образом, мне оставалось только пойти на танцы, но я не тронулась с места.
Не знаю, как долго сидела я одна в темноте, перебирая мысленно шаг за шагом все те события, которые предшествовали моему знакомству с Коннором. Я воскрешала в памяти нашу семейную жизнь в отчаянной попытке найти причину разлада, причем старательно анализировала события под углом зрения Коннора. И, хотя я пыталась быть абсолютно честной по отношению к себе самой, я так и не смогла обнаружить ничего существенного. Мы были счастливы — Коннор и я, — любили друг друга безумно, до самозабвения, подходили друг другу и духовно, и физически, как только могут подходить два человека, поженившиеся после столь короткого знакомства. С момента нашей встречи ни я, ни он не обращали внимания на других мужчин или женщин, и если не считать моей короткой поездки в Мельбурн, мы все время были вместе, не желая никакой иной компании, кроме нас самих.
Ухаживая, Коннор демонстрировал подлинную страсть, и я знала — подобные вещи женщины инстинктивно чувствуют, что не разочаровала и не обманула его ожиданий как любовница. Я слишком любила его, чтобы отказать ему в удовлетворении любых его желаний. А ведь он был уже не мальчик, наоборот, опытный мужчина, который точно знает, что ему нужно. С самого начала мы открыто, без утайки и стеснения говорили друг с другом. Он непременно указал бы мне — в этом я нисколько не сомневалась — на любой мой промах в обращении с ним точно так же, как он уже в первые часы нашего знакомства выразил надежду, что я не стану рассказывать о войне, поскольку данная тема больно задевает его мужское самолюбие.
Я верила, что чем интимнее становились наши отношения, тем лучше я понимала его. Я старалась щадить его гордость, хорошо понимая, что чрезмерная чувствительность связана с пережитыми душевными муками. Я научилась любить вещи, которые ему нравились, получать удовольствие от книг, которые он читал, и от музыки, которую он охотно слушал. Я даже приучилась по утрам пить не чай, а кофе, потому что именно его предпочитал Коннор.
Я чувствовала, как к горлу подступают слезы. Быть может, я слишком раболепствовала, чересчур старалась угодить и потому слишком скоро наскучила ему? Но, честно говоря, я так не думаю. Коннор не очень умел скрывать свои подлинные настроения. Если бы ему в моем обществе было скучно, я сразу бы это почувствовала.
За время нашей короткой совместной жизни мы ни разу не поссорились и редко расходились во мнениях по какому-либо вопросу. Если не считать непонятного — для меня — нежелания Коннора настоять на том, чтобы я подала прошение об увольнении из армии и осталась с ним, между нами никогда не возникало даже ни малейшего недоразумения. Только в последнюю неделю, когда мне стало ясно, что он не хочет удерживать меня, в наших отношениях появилась известная напряженность. Его позиция больно задела и удивила меня, и я обнаружила в себе боль и обиду, уязвленная если не словами, то его поведением. Мы не говорили об этом, кроме как в последнее утро, и его объяснение потрясло меня. По его признанию, он не удерживал меня потому, что боялся полюбить меня слишком сильно и, следовательно, больше не принадлежать целиком самому себе. Мне все это было непонятно, и, наблюдая, как последние ракеты рассыпаются высоко в небе на множество сверкающих звездочек, я подумала о том, смогу ли я когда-нибудь понять ход его мыслей.
Вероятно, никогда. Проверить справедливость его рассуждений просто невозможно. Особенно в данный момент. А пока я останусь здесь, делая то, что умею и что нужно людям, в надежде, что если я проявлю терпение и выдержку, не предъявляя к Коннору никаких претензий, то он в конце концов изменит свое мнение. Из Шиллонга я послала ему два — нет, три письма. Должен же он ответить на них? Ведь он обещал писать. Возможно, уже завтра я получу от него весточку. Он должен хотя бы немножко скучать по мне после всего того, что было между нами и что мы друг для друга значили. Или, быть может, письма Алана попали ему в руки, и, если он их прочитал, вместо того чтобы переслать нераспечатанными мне, они могли возбудить в нем чувство ревности — ведь я все-таки была его законной женой. Мне очень хотелось, чтобы Коннор меня ревновал; по крайней мере, это была бы нормальная реакция. Нынешняя позиция Коннора, судя по его объяснению, представлялась мне абсолютно неестественной.
Затем я стала думать об Алане, испытывая жалость и искреннее раскаяние. Я плохо отнеслась к нему, или, во всяком случае, так должно было показаться. Поверив в его смерть, я, не ожидая подтверждения, поспешила выйти замуж за другого. И, тем не менее, вернувшись из известного ему одному невообразимого ада, он не ожесточился и не упрекнул меня ни в чем, а попросил только об одном: сообщить ему, если я и Коннор окончательно и бесповоротно разойдемся. Затем он ушел, предоставив мне возможность без помех разбираться в собственных запутанных проблемах, при молчаливом между нами уговоре, что, если я буду нуждаться в нем, он всегда придет мне на помощь, где бы я ни находилась.
Внезапно подул холодный ветерок, и я зябко передернула плечами. На мне было только легкое вечернее платье, и я даже не накинула на плечи шали. Было глупо продолжать сидеть в парке в одиночестве, но, если бы я вернулась в клуб, где танцы еще в самом разгаре, мне пришлось бы тоже танцевать, принимая приглашение любого, кто пожелал бы выбрать меня. Уклониться не представлялось возможным: женщин в XIV армии явно не хватало, и поэтому помимо прочего в наши обязанности входило посещать танцевальные вечера и различные празднества, организуемые для личного состава. От нас требовалось поднимать моральный дух своим присутствием, быть дружелюбными и приветливыми в компании мужчин, во многих случаях уже в течение трех-четырех лет оторванных от родных очагов и семей. Обычно я находила подобную обязанность довольно приятной, но не сегодня. И хотя это был день, которого мы все с нетерпением ждали и о наступлении которого горячо молились, я знала, что не смогу притвориться беззаботной и веселой, так что не следовало даже и пробовать. После встречи с Аланом у меня заметно ухудшилось настроение. Мною овладело чувство подавленности и тоски, мучила вина перед ним; очевидно, я все еще любила его, и мне было нестерпимо больно видеть произошедшие с ним перемены и в то же время отчетливо сознавать, что я не в состоянии ничем ему помочь. Что бы Коннор там ни говорил относительно нежелания держать меня в клетке, я больше не была свободной. Мои чувства к Коннору являлись, по существу, своеобразной клеткой, из которой не было спасения, хотя он и держал дверцу открытой.
Я встала и медленно двинулась по направлению к ярко освещенному клубу. Возможно, к этому времени некоторые уже утомились от танцев, думала я, и готовы уехать. Всем нам пришлось перед этим много и тяжело работать, многие из нас шли вместе с наступавшими дивизиями, которые продвигались с ожесточенными боями, и мы часто в последнее время повторяли, что нам теперь приятнее пораньше забраться в постель, нежели посещать вечеринки.
Я дошла до лестницы, ведущей в клуб, когда передо мной на ступеньках мелькнула чья-то тень. Как оказалось, она принадлежала одетому в форму защитного цвета американцу с крылышками пилота на мундире и погонами лейтенанта. Прежде чем я смогла повернуться и уйти, он решительно загородил мне дорогу и, твердо взяв за руку, сказал:
— Привет, пожалуйста, не убегайте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28