Оригинал: Sandra Marton, “Yesterday and Forever”
Аннотация
Во время учебы в Амстердаме молодая художница-американка Миранда Стюарт решается зарабатывать на жизнь и учение в качестве натурщицы. Но первый же сеанс у знакомого художника обернулся для девушки неприятностью: обнаженная красавица подверглась нападкам и оскорблениям незнакомца и упала в голодный обморок. Теряя сознание, девушка за прекрасной внешностью обидчика успела разглядеть маниакальные симптомы…
Чем кончилась эта неприятная история? Как сложилась дальнейшая жизнь Миранды? Обо всем этом читатель узнает из увлекательного романа Сандры Мертон.
Сандра Мертон
Роковая весна
Глава 1
«Можно ли раздеться догола, чтобы кто-то смотрел на тебя нагую? Можно — если любишь, и любима! А если за деньги? Господи, еще полгода назад, до приезда в Амстердам, такие мысли мне и в голову не приходили…»
Миранда шла по набережной Геренграхт. Ветер, налетая, морщил темно-зеленую гладь канала, влажной лапой касался кожи.
«Этот Мюллер, наверно, будет прикасаться ко мне?»
Вздрогнула.
«Не ходи… — подначивал внутренний голос. — Возвращайся, пока не поздно». Она замедлила шаг, потом и вовсе остановилась. Трезвонил, подъезжая к остановке, трамвай. «Не ходи! — заливался звоночек, — не-хо-ди-нь…»
«На набережной пустынно. Время завтрака… А кто, собственно, ей мешает повернуть обратно? До Художественного музея — быстрым шагом минут пятнадцать, а от него до студенческого кафе — рукой подать. Бутерброд с ломтиком ростбифа, чашка горячего шоколада… и всего за пару гульденов. Все уже там! На сердце стало легче…
Сердце ни при чем, дорогая Миранда! О желудке своем беспокоишься? Ничего, потерпит… В кошельке всего семь гульденов».
Вздохнула. Проводив взглядом хвост трамвая, энергично зашагала по мостовой, переходя на другую сторону улицы.
«Передай Эрнсту Мюллеру, что я согласна». Это же она сама сказала Майне? Сама… Тем более и выбирать было не из чего! Давно бы так! Кому нужно ее упорство, достойное лучшего применения? Скорее даже обыкновенная глупость, если не умеешь трезво оценить ситуацию, страшишься посмотреть правде в глаза. Без денег, но зато независимая! Семь гульденов и море отчаяния. Прелестно! В чужой стране живешь впроголодь и постигаешь тайны мастерства великих голландцев. Хотя, как ни странно, картины мэтров становятся яснее, проникновеннее и прекраснее, когда сосет под ложечкой…
А если она лишится крыши над головой? Майна сейчас заплатила за нее, теперь сама на мели. Стипендия, конечно, опять опоздает. Пока фонд раскачается, пока перечислит деньги из Нью-Йорка в Амстердам, пройдет дней десять, не меньше.
Час работы у Мюллера? Ну, натурщица! Ну и что? Сущий пустяк в сравнении с тем, что ждет впереди».
Миранда повеселела, но скоро снова впала в уныние. В центре было многолюдней, чем обычно. «Все улыбались, наверное, потому что пришла весна. Она могла бы тоже радоваться, если бы… Если бы не эта отчаянная тревога, она бы тоже шла не спеша, разглядывая витрины и улыбаясь. Так ждала весны! Самые трудные месяцы позади, а такая тоска! Щемило в груди…»
Когда с деревьев опали листья, и голые ветки беззащитно качались на ветру в холодном зимнем свете, она ждала, что придет весна, каналы очистятся ото льда, васильковым цветом расцветет небо, ласковое северное солнышко засверкает и отогреет все вокруг.
И, правда, в одно прекрасное утро Северное море проснулось и легонько вздохнуло. Зашумел, пронесся нежно-горьковатый ветерок с запахом раскрывшихся почек… и старый город обрадовался и помолодел. Расплылись в улыбке румяные рожицы тюльпанов. Таращатся на мир веселым глазом сквозь умытые окна цветочных магазинов, трогательно важничают в накрахмаленных воланах ослепительно белых занавесок…
— Правда, красивый город? — спросила Майна, когда, проснувшись, увидела свою подругу, прильнувшую к окну.
Миранда, облокотившись локтями на подоконник и обняв ладонями подбородок, стояла на коленях на скамейке перед окном и любовалась неброской, торжественно-спокойной красотой пейзажа.
«Говорят, Амстердам — Северная Венеция, — думала она. — Зачем нужно все обязательно сравнивать? Что за дурная манера! Венеция — это Венеция, Амстердам — это Амстердам, и другого похожего города быть не может».
— Впечатляет, — сказала Майна, уставившись в потолок. — Я думаю, такое мог бы написать только Рембрандт.
Миранда лукаво глянула на подругу:
— Именно Рембрандт и смог передать всю прелесть и тонкость жизни. Ты это хочешь сказать? Изумительный город!
Широко раскинув руки, будто желая обнять и подругу, и весь мир, Миранда отошла от окна.
— К ночи да на голодный желудок особенно изумительный, — зевая ответила Майна. — Вечером, часиков в десять, хотела бы я посмотреть на твои восторги, — она откинула одеяло, встала и сунула ноги в шлепанцы.
Миранда рассмеялась и села на свою кровать, забравшись с ногами под одеяло и подложив под спину подушку.
— Тебе не удастся испортить прелестное утро. Жизнь прекрасна и удивительна! — сказала она.
— Продолжай в том же духе. Стипендиальная комиссия обязательно поручит тебе написать очередную восторженную брошюру, — проворчала Майна.
— Ну зачем ты так? Центр Харрингтона так много для нас делает, — улыбнулась Миранда и, приложив ладонь к сердцу, сказала:
— Уважаемые коллеги! Мы делаем все, чтобы помочь начинающему художнику. Мы хотим, чтобы вы достигли мастерства, развили свой талант именно там, где жили и создавали шедевры великие мастера живописи. Наши студенты в течение года получат возможность побывать в крупнейших европейских центрах, где собраны…
— А также возможность жить впроголодь и спать под открытым небом в этих крупнейших центрах в порядке обретения мастерства, — продолжила Майна. — Как жаль, что комиссия не упомянула об этом.
Миранда перестала улыбаться, легла и принялась смотреть в потолок.
— Ты права, — сказала она. — Звучит красиво. Заманчиво. Действительно, будто они не знают, что их помощь всегда приходит с большим опозданием.
— Парень, которому я позирую, тоже сидел на Харрингтоне. Только два года назад. Он говорит, что все это дикая волокита. Пока соберут сведения, пока раскачаются, пока деньги переведут — уходит уйма времени, — говорила Майна, стаскивая пижаму. — Говорит, и тогда также было.
Миранда вздохнула и села на кровати, спустив ноги на пол.
— Может, есть смысл опять позвонить в Нью-Йорк, поговорить с секретарем?
— Зачем? Что нового она скажет? То же, что и на прошлой неделе?
— Задержка не по нашей вине. Чек мы давно послали, — передразнила Миранда. — Ты права. Помнишь старый анекдот о том, какие на свете три самые страшные не правды?
— Не знаю, анекдот это или нет, но то, что мы на пределе — это точно. Может, в посольство позвонить? — предложила Майна, откидывая со лба пряди коротко остриженных каштановых волос.
— До наших проблем им нет никакого дела, — покачала головой Миранда. — Посольство помогает только в исключительных случаях. Вот, если окажемся на улице без куска хлеба, тогда они купят билет на самолет…
— А у нас разве не исключительный? Это только на бумаге все гладко. Вот вам стипендия! Поезжайте, учитесь! Обратный проезд оплачен!
— Обратный проезд нам оплатят, когда будет официальный документ об окончании школы, — улыбнулась Миранда. — Конечно, если мы раньше не протянем ноги. Кстати, как этот парень выходил из положения? Ну, тот, которому ты позируешь.
Майна усмехнулась.
— Написал письмо папуле. У его папочки денег куры не клюют.
— Н-да!
Миранда подошла к старомодному гардеробу и, покопавшись, вытащила черную котоновую водолазку и широченную юбку, из плотной хлопчатобумажной ткани в рубчик.
— Я домой писать не буду, — сказала она. — Во-первых, у моих родителей нет лишних денег. Во-вторых, я не хочу, чтобы они знали, как мне трудно.
— Не хочешь их огорчать? Миранда улыбнулась:
— Они уже достаточно из-за меня настрадались. По их понятиям, только сумасшедшие мечтают стать художниками. Можешь вообразить, какие были баталии!
— Аналогичный случай был на водном транспорте, — засмеялась Майна, имея в виду своих предков.
— Зато с фигурой все в порядке, — сказала Миранда, поднимая с пола ночную рубашку. Стоило лишь расстегнуть верхнюю пуговку, и рубашка легко соскользнула, на секунду задержавшись на бедрах. — Диета голодающих студентов. Рекомендую: плотный завтрак по-голландски, ростбиф на обед и кружка горячего какао на сон грядущий.
— Завтрак и какао на ночь — куртуазные дары от щедрот мадам Мевров да Врис, — Майна сделала реверанс.
— Мисс, позвольте с вами не согласиться. Съедобный политес мадам входит в условия найма наших с вами апартаментов, — нараспев сказала Миранда, натягивая водолазку. — Посмотрите, очаровательная мисс, на это с положительной стороны, — продолжала она, застегивая молнию на юбке. — Ни грамма лишнего веса. Высокие выпирающие скулы придают особе, соблюдающей диету, Загадочный вид.
Майна подошла к треснувшему зеркалу, косо висевшему на гвозде рядом с полкой для посуды.
— Мои щеки пока из-за спины видны, — сказала она. — Придется сократить свой рацион.
— Не выдумывай, — Миранда подошла к подруге. — Ты единственная, кого я знаю, кто работает не покладая рук, да еще и позируешь, — сказала она, вдевая в уши серебряные сережки в виде колец.
— Мне, можно сказать, повезло! Многие художники любят натурщиц с рубенсовскими формами. Впрочем, есть и другие. Им подавай острых, как бритва. Тебя, например! — продолжила разговор Майна.
— Должна заметить, поклонников костей не так уж и много, — Миранда поправила на груди витую серебряную цепь. — В прошлом месяце мне предложили позировать всего два раза, — добавила она, выуживая из-под кровати черные кожаные сапоги на высоких каблуках.
— Когда это ты успела так прибарахлиться? — спросила Майна.
— О чем ты?
— Серьги, цепь, юбка. Да все, что на тебе. Туалеты с блошиного рынка?
— Ну, не от Диора же!
— Потрясающе! На тебе — все, как на картинке. А я, что ни надену, сразу видно, что ношеное.
— Есть отчего потрясаться! Обноски — всегда обноски. И вообще нам скоро придется ночевать на скамейках. И хотела бы я знать, кого это интересует? — сказала Миранда, натягивая сапоги.
«Стройные ноги, красивое лицо. А какая фигура!» — подумала она.
— А вот кое-кого интересует обнаженная натура!
Майна сказала это тихо, как бы между прочим, но Миранда поняла и резко обернулась.
— Прошу тебя, не начинай! Мюллер что ли?
— Да. Вчера, например, опять спрашивал.
— Настойчивый, однако, господин. Обыкновенный кадреж, только и всего, — заметила Миранда, поправляя постель.
— Кто о чем… Ты же прекрасно знаешь, что ему нужна ню!
— Вот-вот! Про него рассказывают не очень привлекательные истории.
— Да при чем все это! Мюллер — хороший художник и хорошо платит, между прочим.
— Я ему уже говорила, пусть поищет другую. Я не буду, — раздраженно сказала Миранда.
— Не заводись! Я ему то же самое говорила. Я тебя и сейчас не уговариваю, а лишь передаю его просьбу.
— Хорошо-хорошо! Извини. Скажи ему…
— Го-во-ри-ла! И не один раз. А он опять подходит и спрашивает, не передумала ли ты? Он считает, что у тебя необыкновенное лицо, — настаивала на своем Майна.
— Вот пусть лицо и рисует, сколько хочет. Сто раз, тысячу! — разволновалась Миранда, проводя щеткой по темным шелковистым волосам, падающим на плечи густыми волнами. — Все остальное — не для обозрения.
— Я говорила, — сказала Майна.
— И что? — спросила Миранда. Майна передернула плечами:
— Ничего. Говорит, что заплатит вдвое.
— Вдвое? — Миранда обернулась, распахнув синие глаза. — Ты шутишь?
— Да, вдвое. Я сама слегка прибалдела. У нас с тобой зашел разговор о деньгах, вот я и передаю его предложение, хотя не собиралась это делать, — продолжала Майна.
— Но… — было начала говорить Миранда и замолчала.
— Но этот номер не пройдет! Я так ему и сказала, заранее предвидев твою реакцию. — Майна улыбнулась своему отражению в зеркале. — Старина Эрнст, хитрый проказник, должен вбить себе в голову раз и навсегда: Миранда Стюарт считает, что раздеваться в присутствии чужого мужчины аморально, даже если между ними мольберт.
— Ну зачем так? Знаешь же, что я не считаю профессию натурщицы аморальной. Сама же художница! Как можно так думать? В конце концов сколько мне самой приходилось писать с натуры! — сказала примирительно Миранда.
— Ладно! Будем считать, что я сказала чушь. Просто эта работа тебе не подходит. Такая формулировка годится? — поддержала ее Майна.
— Да. Я… мне кажется… Я даже дышать не смогу. Может, я чересчур стеснительная… — Миранда помолчала. — А потом… Есть в нем что-то отталкивающее…
— Да брось ты! Сальный несколько, но этот Мюллер неплохой в общем-то дядька. Он пальцем до меня никогда не дотронулся. В буквальном смысле слова. Понимаешь… «Повернитесь направо, фрейлейн, поднимите подбородок, наклоните слегка головку». Он не из тех, кто прежде, чем купить, норовит пощупать товар руками.
— Может, у меня богатое воображение, но он как-то странно смотрит на меня. По-особому… Понимаешь, что я хочу сказать. Не знаю, как это выразить словами. По-моему, моя голова, как и мой желудок, ничего не варят, — зарделась от стыда Миранда.
— Поздравляю! — засмеялась Майна. — С чего начали, тем и закончили. Пора завтракать. Тогда, может, и головка врубится. Сейчас приду и возьму четыре порции яичницы. Интересно, заметит кто-нибудь?
— Завтраки, какао… Вчера фрау да Врис остановила двух девушек и предупредила, что пока не переведут деньги за пансион, кормить не будет. Питаться за наличные? А их всего семь гульденов — на один раз и то не хватит, — удручающе произнесла Миранда.
«Аморально раздеваться в мастерской художника… Чепуховина! Майна может, а она, видите ли, стеснительная очень. Предлагают заработать, а она не может, отказывается…»
— Мюллер в школе? Дай его номер телефона! — наконец решилась Миранда. И чтобы долго не раздумывать, сразу пошла к автомату и позвонила…
«…Вот теперь идет на первый сеанс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20