— Выходит, так. Меня же не спросили.
— Антон Викентьевич — превосходный человек. Ты за ним будешь спокойна и счастлива.
И богата, добавила про себя Маша.
— Я не люблю его, — сказала она вслух.
— Дорогая моя, что ты можешь знать о любви? — рассудительно сказала мать. — Поверь мне, не в ней счастье.
— А в чем?
— Счастье — это надежность и покой. Антон Викентьевич… Маша нетерпеливо махнула рукой.
— То ли вы мне говорили, маменька, когда рассказывали о себе и о папеньке!
— Ты тоже его полюбишь. Дай только срок.
— Не бывать этому! Он мне противен.
— Маша!
Губы матери вытянулись, отчего она стала похожа на резонерствующую гусыню. И отчего Маша раньше этого не замечала?
— Не станешь же ты перечить отцу? Кроме того, ты же знаешь…
Она не договорила. Маша спрятала лицо в ладони, чтобы мать, не дай Бог, не увидела его.
Деньги. Всему виной деньги. Имение в упадке, средств хватает только чтобы кое-как подлатать дыры. Состояние Трегубовича дает шанс спасти положение. Но какой ценой?
«Меня продают, — подумала Маша. — Как на базаре. Но я…»
— Но я же живая! — простонала Маша. — Меня нельзя продать.
— Какие возмутительные глупости! — вскричала мать, округлив глаза. — Подумать только! И отчего я должна все это слушать?
Маша встала, выпрямившись во весь рост. Губы ее трепетали.
— Вы правы, маменька. Вы этого вовсе не должны.
Она вышла и, поднявшись к себе, заперла за собой дверь.
Утро застало ее в дороге. Резвый бег Звездочки, как всегда, попадал в такт ее мыслям. Но жемчужная даль, открывавшаяся ее взору, не трогала ее сердце. Кудрявые купы деревьев, изумрудные квадраты полей, извилистые берега неторопливой речки не привлекали ее взгляда. Твердой рукой направляла она Звездочку в ей одной известное место.
Маленький охотничий домик на краю владений Хомяковых, надежно скрытый буйной растительностью от посторонних глаз, уже однажды служил местом их свидания. Туда и скакала сейчас Маша, почему-то надеясь встретить там Вадима.
Бессонная ночь не принесла облегчения, но, кажется, кое-что прояснила. По крайней мере Маше хотелось так думать. Если все дело в деньгах, то какая разница родителям, кто именно оплатит их счета?
Вадим, судя по всему, далеко не беден, хотя, конечно, не так богат, как Трегубович. Если она будет достаточно тверда, а твердости ей не занимать, то ей удастся уговорить родителей.
Еще издалека она увидела лоснящуюся холку Цезаря, любимого коня Вадима. Соскочив со Звездочки, она набросила поводья на столбик у крыльца и, замирая сердцем, распахнула дверь.
Вадим стремительно обернулся на звук шагов и замер, завороженно глядя на нее. Ее тонкая фигурка в дверном проеме, залитая утренним солнцем, была точно статуэтка, выполненная вдохновенным резцом мастера.
— Вы! — задохнувшись, вымолвил он. — Вы!
Они шагнули друг к другу. Вадим взял ее руки и припал к ним губами.
— Я не ждал вас, — проговорил он наконец, отрываясь от ее рук. — И так ждал! Мне так много нужно сказать вам.
Он усадил ее в кресло и опустился на пол подле ее ног. Чтобы скрыть охватившее ее волнение, Маша принялась стаскивать перчатки. Вадим взялся помогать ей, поминутно целуя каждый дюйм открывающейся его нетерпеливому взору нежной белой кожи.
— На балу я не осмелился говорить с вами об этом. Слишком много было вокруг любопытных глаз и ушей. Последние дни перевернули всю мою жизнь. Я и мечтать не мог о подобном, даже в самых отчаянных снах. Я люблю вас, Маша, и прошу стать моей женой. Я не тороплю вас, но знайте, что одним своим словом вы можете составить счастье или несчастье целой жизни.
Маша закрыла глаза. Его слова отдавались у нее в ушах сладкой музыкой.
— Вы молчите? О, не терзайте меня, умоляю! Скажите, смею ли я надеяться?
— Да. — Ее ответ прозвучал еле слышно.
— Значит ли это, что вы согласны? Что вы любите меня?
— Да, да, да! — упоенно повторяла Маша. — Я люблю вас. Люблю с первой встречи.
— О небо! — вскричал в восторге Вадим. — Благодарю тебя! Она моя, и мне нечего больше желать!
Перчатка соскользнула с ее колен и упала на пол. Маша потянулась за ней. Их руки снова встретились, губы слились в страстном поцелуе, сердца затрепетали от блаженства.
Фырканье лошадей за окном вернуло их к действительности. Маша с трудом оторвалась от него и выпрямилась.
— Вадим, — сказала она твердо, — есть одно обстоятельство, которое может помешать нам.
К ее изумлению, он ничуть не удивился. Лишь смутился и нахмурился:
— Значит, вам все известно?
— О чем вы? Я не понимаю.
Он внимательно посмотрел на нее.
— Нет, ничего. Я все объясню, но позже. Скажите сначала вы.
— Меня хотят выдать замуж за здешнего помещика Трегубовича. Я подозревала, что отец был бы рад такому исходу, но не знала, что дело зашло так далеко. Вчера вечером отец сообщил мне, что дело это решенное. О вас отец и слышать не хочет.
— Он знает обо мне?
— Я лишь сказала ему ваше имя.
— Этого довольно. Я боялся, что все так обернется, поэтому и не просил представлять меня вашему отцу.
— Что это значит? — вскричала взволнованно Маша. — Вы говорите загадками. Объяснитесь.
— Это касается одной истории, трагической истории из жизни вашей семьи. Ваш дед, через много лет после смерти вашей бабушки, женился вторично на девушке много моложе его.
— Боже мой! — прошептала Маша. — И я ничего об этом не знала.
— Она была из обедневшего старинного рода и подчинилась требованию родителей. Она была очень хороша собой, Маша, нежный белокурый ангел, возвышенный и мечтательный, который грезил о чистой, романтической любви, а вместо этого попал во враждебное окружение. Ваши родные приняли ее в штыки. Да и чему тут удивляться? Вашему отцу было почти столько же лет, сколько и ей. Они, очевидно, считали этот брак причудой стареющего отца.
Развязка не заставила себя ждать. Однажды на балу она познакомилась с блестящим молодым кавалергардом, кутилой, повесой, любимцем женщин. Любовь поразила их внезапно, и все полетело к чертям. — Он запнулся. — Простите меня. Так бывает, редко и только с избранными Богом людьми, но бывает, Маша.
— Я понимаю, — прошептала Маша. — О, как я их понимаю!
— Значит, вы не будете судить их слишком строго. Вся их дальнейшая жизнь с лихвой искупает ту боль, которую они причинили другим. Они пытались объяснить все вашему деду, но безуспешно. Ее хотели запереть, изолировать от окружающего мира, но ей удалось бежать со своим возлюбленным. Потом была дуэль, нелепая гибель вашего деда, скандал. Кавалергард был разжалован и удалился со своей любимой в деревню, где они и прожили долгие годы. Красиво прожили, Маша, очень красиво, — сказал он, глядя на ее смертельно побледневшее лицо. — Если правда, что браки совершаются на небесах, то это о них. В один вздох, в одну улыбку, в один поцелуй. Надо было видеть ее лицо, когда он, уже в годах.
седой, солидный, целовал ей руки. Его глаза, когда ее пальцы касались его щеки…
— И эта женщина… — прошептала Маша, уже догадываясь, но страшась ответа.
— Эта женщина была моя мать.
Петр Алексеевич, тяжело дыша, выбрался из автобуса и побрел по пыльной дороге. Увесистая сумка с книгами оттягивала руку и била по ноге. С каждым разом поездки в Москву отнимали все больше и больше сил.
На этот раз улов был богатым. Он выкупил в книжном на Кузнецком мосту последние тома собрания сочинений Соловьева, но не смог на этом остановиться и приобрел еще несколько книг. Теперь не то, что раньше, столько соблазнов, глаза разбегаются. Только плати.
Однако жарко сегодня. Духота, Грудь теснит, и сердце покалывает. Скорее бы добраться до дома. Сонечка даст чаю, залопочет о чем-то своем, уютном, домашнем, и сразу станет легче.
На дорогу рядом с ним упала чья-то тень. Кто-то идет следом. Ну, идет и идет. Оглядываться не хотелось.
— Эй, старик, ты здешний?
Петр Алексеевич остановился, опустил сумку с книгами на землю и подождал, пока тот, кто так бесцеремонно окликнул его, поравняется с ним.
Незнакомый худощавый парень в потертых джинсах и грязной, давно не стиранной футболке. Круглое, ничем не примечательное лицо под неровным ежиком волос. Парень как парень. Вот только тяжелый взгляд странных белесых глаз неприятно царапнул по лицу.
— Здешний. А вы кого-то ищете?
— Может, и ищу. Это ведь Апрелево? Неопределенный жест в сторону утопающих в зелени крыш.
— Апрелево, — согласно кивнул Петр Алексеевич. Что-то ему определенно в его собеседнике не нравилось, вот только понять бы, что именно.
— А другой такой деревни здесь нет? Может, Апрелевка или Апрелевское, или еще как?
— Насколько мне известно, нет.
Парень удовлетворенно кивнул. Его пустые, ничего не выражающие глаза на мгновение сверкнули и снова подернулись мутноватой дымкой.
— А Маша Антонова не здесь живет?
Петр Алексеевич лихорадочно соображал, что не так. Вроде обычный вопрос, ничего особенного. Но такая вдруг повисла вязкая, тяжелая тишина, что он растерялся. Чтобы скрыть смятение и выиграть время, он достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб вдруг дрогнувшей рукой.
Однако его состояние не укрылось от парня. Он неожиданно приблизился и, дохнув в лицо перепрелым запахом давно не чищенных зубов, врастяжку произнес:
— Не темни, старик. Не советую. И не таких обламывал. Сердце дернулось и заныло, будто тупая игла медленно, мучительно вошла в него. Петр Алексеевич вдруг понял, кто перед ним. Однажды они с Машей задержались в школе после уроков, разговорились, и она в порыве откровенности рассказала ему о пережитом кошмаре, о странном парне по имени Коля, который из-за нее убил человека и обещал вернуться за ней. О своих ночных страхах, о кровавых снах, которые, несмотря на прошедшие годы, все еще посещали ее.
Веселое тарахтение мотора заставило старика вздрогнуть. Поднимая тучи пыли, около них затормозил задрипанный грузовичок. Молодой шофер, сверкая белозубой улыбкой, высунулся из кабины.
— Петр Алексеевич, вы домой? Давайте подброшу.
На негнущихся ногах он доплелся до машины и, с трудом превозмогая боль в сердце, вскарабкался в кабину, унося в памяти прищуренный, недобрый взгляд парня.
— А сумочка-то не ваша?
Он конвульсивно дернул подбородком. Шофер выскочил из кабины, подхватил сумку и, скользнув глазами по лицу незнакомца, захлопнул за собой дверцу.
Машина бойко запрыгала по ухабам. Петр Алексеевич откинулся на спинку и закрыл глаза. Боль становилась нестерпимой.
— А кто это такой с вами был? Я его вроде раньше не видел.
— Маша… Предупредить… — прошептал Петр Алексеевич и потерял сознание.
Лиля с наслаждением вытянулась на кушетке, ощущая приятную тяжесть во всем теле. В воздухе расслабляюще пахло лавандой. Тихая протяжная музыка ласкала слух. Лиля прикрыла глаза в предвкушении удовольствия.
Она была частой гостьей в салоне «Афродита». Раз в неделю, самое большее в десять дней, устраивала себе праздник души и тела. Сауна, прохладный бассейн, массаж, замысловатые процедуры на умопомрачительном оборудовании. Это было почти так же хорошо, как секс. Каждый раз она выпархивала оттуда словно на крыльях.
Лиля почувствовала прикосновение сильных скользящих пальцев к спине. Ирма, массажистка. Высокая, широкоплечая, мускулистая, она выделывала с хрупким Лилиным телом поразительные вещи. Доставала каждую косточку, каждую мышцу, разбирала на составные части и собирала снова. Казалось, захоти она, и сможет в узел ее связать.
— Как ваши дела, Лилечка? — приглушенно донесся до нее хрипловатый голос Ирмы.
Этот низкий голос, обволакивающая музыка, теплые волны, исходившие от ее рук, как-то странно подействовали на Лилю. Ей вдруг стало ужасно жалко себя, такую красивую, молодую, соблазнительную. И еще этот отвратительный случай с рулеткой. Лиля почувствовала, как слезы закипают на глазах. Как несправедливо все!
— Я, кажется, ухожу от Вадима, — неожиданно для самой себя сказала она тоненьким, срывающимся голосом. — Вернее, он уходит.
— Дурак, — убежденно произнесла Ирма, не переставая массировать ее плечи. — Только дурак может уйти от такой красавицы, как вы. Он еще не раз пожалеет об этом.
Лиля тихонько вздохнула. Кажется, все понимают это, только не он.
— А с другой стороны, — продолжала Ирма, — можете считать, что вам крупно повезло. Что могут грубые, вонючие мужики понимать в женщинах? Как они могут их ценить, если все поголовно убеждены, что главный приз растет у них между ног?
Грубые, вонючие, главный приз… Это было совсем не похоже на Вадима и на их отношения, но Лиля почему-то почувствовала облегчение. Приятно было видеть себя жертвой чужого эгоизма.
Ирма тем временем принялась за ее ягодицы, ненароком соскальзывая в нежную ложбинку между ног. С каждым разом она задерживала руку чуть дольше, нащупывая и поглаживая чувствительные места.
Лиля вдруг почувствовала какое-то неприятное, противное возбуждение. Впервые существо одного с ней пола начинало с ней сексуальную игру. Ошибки здесь быть не могло. Уж слишком настойчивы становились ее пальцы. Никогда раньше она не позволяла себе ничего подобного.
Из-под полуопущенных ресниц она через плечо взглянула на Ирму. Ее обычно холодноватые серые глаза теперь были намертво прикованы к ее заднице. Острый язычок, как ящерка, высунулся изо рта и скользнул по тонким губам. На лице ее было написано такое откровенное вожделение, что Лиля даже растерялась.
Сейчас, впервые внимательно приглядевшись к Ирме, Лиля подивилась своей ненаблюдательности. Все в ней вполне могло бы принадлежать мужчине: широкие, мускулистые плечи, узкие бедра, плоская грудь, стрижка «под мальчика». И голос, и походка, и даже запах, не мужской, не женский, какой-то бесполый, унисекс, как сейчас стало модным говорить. Сама Лиля предпочитала ароматы тяжелые, чувственные, подобные сенлорановскому «Опиуму», которые одним дуновением своим будили сексуальные фантазии.
«Итак, Ирма лесбиянка, — решила про себя Лиля. — И недвусмысленно приглашает меня к любовной игре. Теперь дело за мной. Стоит мне поморщиться или каким-либо другим способом выразить недовольство, и она тут же перестанет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18