Она уткнулась лицом в добрые морщинистые руки, которые столько раз утешали и ласкали ее, прогоняли боль, лечили, холили, и вдруг с отчетливостью поняла, что никогда больше не увидит ее. Слезы брызнули у нее из глаз.
— Машенька, голубка моя, — шептала няня, гладя ее по волосам. — Не плачь. Теперь-то уж чего плакать. Ступай с Богом, кабы не хватились. А я уж помолюсь за тебя.
Маша накинула тальму и, стараясь не шуметь, спустилась в зал. Легкой тенью скользнула она к окну, прощаясь на ходу с любимыми, такими знакомыми и родными вещами, соскочила с подоконника и побежата к беседке.
Непогода обрушилась на нее со всей яростью, ветки хлестали по лицу Юбка сразу же намокла и облепила ноги, мешая идти. Будто все демоны ада вырвались на волю с одной только целью — остановить ее!
Когда она, задыхаясь и поминутно оскальзываясь на раскисшей земле, добралась до беседки, силы совсем покинули ее. Но самое страшное ждало ее впереди. Беседка была пуста.
Маша стиснула на груди насквозь промокшую тальму и огляделась. Никого. Холодный ужас заполз в душу. Он не пришел или был здесь и не дождался?
— Вадим! — позвала она. — Вадим!
Ослепительная молния разрезала небо, выхватив из темноты фигуру мужчины. Но это был не Вадим.
Он приблизился. Сатанинская улыбка кривила его рот. Маша пятилась от него, как от привидения, беспомощно прикрываясь рукой.
— Он не придет, — сказал он хрипло. — Я убил его. Маша страшно закричала и лишилась чувств. Последнее, что она услышала, был его дикий, безумный хохот.
Она не видела, как на крик ее бежали люди с фонарями, как Николай, все еще хохоча, чиркнул себя ножом по горлу, как в кустах нашли раненого Вадима. Она ничего уже не видела.
Дождь все усиливался. «Дворники» уже не справлялись с потоками воды. Сидоркин выматерился про себя и сбросил скорость. Еще не хватало самому попасть в аварию.
Вот ведь жизнь человеческая, висит на волоске и не знает, когда тот оборвется. И в каком обличье смерть придет, тоже не знает. Может, как положено, страшная, с косой, а может, с опухшей небритой рожей, как у сегодняшнего шоферюги. Гулял, сукин сын, всю ночь с дружками, а наутро, не проспавшись, за руль да по газам. «Я ведь всего на минутку и отключился, начальник». Хороша минутка! В результате два трупа, женщина, вся изломанная, в больнице, груда искореженного металла и битого стекла.
Пойдет теперь голубчик по этапу, небось неповадно будет спьяну за руль садиться. А толку? Людей-то этих все равно не вернешь.
На самом подъезде к деревне машина влетела в яму, подпрыгнула, взревела и рванула дальше, подрагивая на ухабах.
Зубы Сидоркина выбивали неровную дробь, отмечая каждую выбоину в асфальте. И куда только местные власти деньги девают? На хлеб намазывают, что ли? Ведь выделили им недавно приличную сумму на ремонт дороги и на благоустройство. И что же? Дорога как была разбитая, так и осталась. Фонарей нет как нет. Тьма, хоть глаз выколи, не знаешь, где голову свернешь.
А дождь все лил и лил. Разверзлись хляби небесные, как любила говорить его мать. На улице ни души. Оно и понятно. В такую погоду никого и насильно из дому не выгонишь. Только он один и мотается, как пес, ночь-полночь.
По обеим сторонам улицы уютно помаргивали светящиеся окна, как бы насмехаясь над ним. «Не надо было в ментуру идти, Федя, — сказал сам себе Сидоркин. — Сидел бы сейчас, как вес, в тепленьких носочках у телевизора и наливочку бы попивал. Не жизнь — малина! А кто-то другой, без обеда да без ужина, тыркался бы под дождем и обеспечивал тебе законное право отдыхать после трудового дня».
Но, как говорится, Богу Богово, а кесарю кесарево. Сам взвалил на себя этот воз, сам и вези.
«А куда я, собственно, еду? — подумал вдруг Сидоркин. — Я же адрес ее узнать забыл. Совсем заработался, старый дурак. Что ж теперь делать?»
Сидоркин совсем сбавил скорость и завертел/ головой по сторонам, высматривая случайных прохожих. Глупая, однако, затея. Кого сейчас встретишь? Если только пьяницу какого-нибудь подзаборного, которому что дождь, что снег, все едино. Да от такого хрен что узнаешь.
Да-а, впору по домам идти, невесело подумал Сидоркин. Он уже второй раз проезжал мимо местного магазина, и тут ему показалось, что где-то там вспыхнул огонек и моментально погас. Сидоркин остановил машину и всмотрелся. Точно, сквозь непрерывные потоки дождя он различил две светящиеся точки.
Сидоркин подрулил поближе. Под козырьком у бокового входа сидели двое и мирно курили.
— Давай, Вася, еще по одной, — услышал он. — За Клаву.
— Ну чё ты все, Миха, за Клаву да за Клаву. Надоело уже, — ответил другой голос, побасистее.
— Да ладно, не ерепенься. Тебе ж без разницы, за кого пить, а мне приятно.
— Уговорил. Поехали.
Раздался стук стекла о стекло, равномерное бульканье.
— А-а-а, хорошо пошла. Ой, гляди, мент! По нашу душу, что ль?
— Типун тебе на язык!
Сидоркин приблизился. Под козырьком на ящиках пристроились два мужика. Под ногами у них стояло несколько бутылок. Знакомые лица, подумал Сидоркин. Грузчики из магазина.
— Здорово, ребята! Что не дома?
— Твоими молитвами, Федор Иванович, — ответил тот, которого звали Васей. — У меня теперь дома такой матриархат, что ни сесть, ни встать.
Сидоркин усмехнулся в усы. Пару месяцев назад он самолично разбирал заявление его жены: бузеж по пьянке, разгром теплицы, нанесение телесных повреждений в виде синяка под глазом. Тогда Сидоркин ограничился внушением, но строго-настрого предупредил, что в следующий раз посадит за хулиганство как миленького. Видно, подействовало, да только, как всегда, своеобразно.
— Садись с нами, Федор Иванович, — пригласил второй, по имени Миша. — Выпьем за Клаву.
— Так я ж за рулем. Не положено. — Сидоркин вытащил сигарету и закурил. — А что за Клава такая?
— Артистка, — с готовностью ответил Вася. — Миха от нее балдеет. Фамилия у нее только странная, никак запомнить не могу. Чем крышу кроют. Рубероид, что ли?
— Шифер, балда, — беззлобно поправил его Миха. — Клавдия Шифер. Иностранка. И не артистка она вовсе, а су-пер-мо-дель. Одежки показывает.
— Во-во! — хохотнул Вася. — Ходит туда-сюда по доске, будто без нее не ясно, что нормальная баба такое ни в жисть не наденет. Срамотень одна. Ерундой, в общем, занимается, так ее и разтак.
Говорил он, впрочем, лениво, без агрессии. Сидоркин понял, что это для них привычный разговор.
— Ерундой не ерундой, а кучу денег с этого имеет. И по-красивше будет всякой артистки, — резонно заметил Миха и, повернувшись к Сидоркину, пояснил: — Передача по телику была «Наша Клава». Ну, я и запал на нее. На телевидение письмо написал, имею, мол, серьезное намерение познакомиться. Теперь ответа жду.
— Ты про жену, про жену-то расскажи, — напомнил Вася. «Так он еще и женат. Ну и дела!» — подумал Сидоркин.
— Я фотографию ее из журнала вырезал и над кроватью повесил, — продолжал между тем Миха. — Моя поскандалила, поплакала, а потом в желтый цвет выкрасилась и не ест ничего. Худеет.
— Чума! — простонал Вася. Сидоркин хохотал до слез.
— Ну, мужики, с вами не соскучишься! Так у тебя скоро своя Клава будет.
— А что? — важно ответил Миха. — Она — баба славная.
— Вы мне вот что скажите, — опомнился Сидоркин. — Где Мария Антонова живет?
— Это учителка, что ли?
— Она самая.
— На Пушкина, пятнадцать. Только ее уже спрашивал сегодня один, со старой усадьбы. Она с ним которую неделю хороводится. Тачка у него — опупеть!
— Куда он поехал?
— Туда, наверное, куда ж еще.
— Ладно, мужики, я погнал. А вы не увлекайтесь тут, а то как бы новое заявление разбирать не пришлось.
— Небось пуганые, — ответил Вася. Сидоркин пошел к машине.
— Ну, Вась, вздрогнули. За Клаву, — донеслось до него.
— За Клаву.
Не прошло и четверти часа, как он, насилу отбившись от взволнованных расспросов Машиной матери, гнал машину к усадьбе.
Маша проснулась как от толчка. Страшные видения еще клубились в ее мозгу, стирая грань между сном и явью. Мощный удар грома потряс дом. Маша вздрогнула, открыла глаза и от неожиданности вскрикнула.
Перед ней стоял Коля. Неподвижный и страшный, будто вышедший из ее кошмарного сна. Белые глаза его не мигая смотрели на нее. Мокрые волосы облепили череп. На ковер под его ногами набегала темная лужица.
Холодный ужас шевельнулся в сердце Маши, сдавил, стиснул горло. Она вжалась спиной в диванные подушки и кинула отчаянный взгляд на полуприкрытую дверь. Ни звука. Маша вспомнила, что, кроме них, в доме никого нет.
Коля проследил за ее взглядом и усмехнулся. Эта улыбка, больше напоминающая волчий оскал, снова вернула Машу в давешний сон.
— Он не придет, не жди, — хрипло проговорил Коля. — Я убил его.
— Нет, — прерывисто прошептала Маша. — Нет.
— Да. Я всех убил. Никого не осталось. Теперь ты совсем моя. Он рывком опустился перед ней на пол и положил голову ей на колени. Маша дернулась, пытаясь освободиться.
— Сиди! — Он крепко обхватил ее ноги. Она почувствовала прикосновение его горячих пальцев к своей босой ступне. — Приласкай меня. Я так устал.
— Ты все наврал, — с усилием проговорила Маша. — Признайся, ты все наврал. Его здесь не было.
— Он и сейчас здесь. Валяется, падаль, под дождем у своей тачки. Она ему больше не понадобится.
«Только не паникуй, — твердила себе Маша. — Спокойно». От ее выдержки зависит сейчас не только ее собственная жизнь, но, возможно, и жизнь Вадима. Если то, что сказал Коля, хоть отчасти правда, то Вадим, может быть, лежит сейчас, раненый, где-то там, на улице, и она сможет спасти его. «Господи, — взмолилась Маша, — сделай так, чтобы он был жив! Все что угодно, лишь бы он был жив!»
Маша украдкой огляделась. Лица Коли она не видела, лишь его стриженый круглый затылок. Значит, и он не видит, куда она смотрит.
На низком столике у дивана стоял канделябр на массивной бронзовой ножке. Маша на глаз прикинула расстояние. Дотянуться можно, но он слишком крепко держит ее за ноги. Надо, чтобы он ослабил хватку. Надо как-то отвлечь его.
С трудом преодолев омерзение и страх, Маша провела пальцами по его волосам. Коля пошевелился, поднял голову. Она заставила себя улыбнуться. Улыбка, наверное, вышла ненатуральная, но тут она уже ничего не могла поделать.
Маша медленно провела язычком по пересохшим губам и кокетливо посмотрела на него из-под полуопущенных век. Она очень надеялась, что выглядит соблазнительно. Судя по очумелым Колиным глазам, ей это удалось. Он отпустил ее ноги и переместил руки к ней на талию. Маша подвинулась к столику, как бы освобождая ему место рядом с собой.
Коля отогнул край топа и просунул под него руки.
Она почувствовала его руки на своей груди и вся сжалась. Тело покрылось гусиной кожей. «Держись, ради всего святого, держись!» — приказала она себе, ни на секунду не выпуская из поля зрения подсвечник. Мучительно медленно, сантиметр за сантиметром, приближалась она к нему.
Коля стянул топ к ее подбородку, обнажив грудь. Воздух с хрипом вырывался из его легких. Тело сотрясала крупная дрожь. Маша выгнулась ему навстречу и, будто невзначай, закинула руки за голову. Он глухо зарычал и набросился на нее.
— Сладкая, — бормотал он. — Сладкая. Жавороночек мой.
Его ненасытные губы целовали, мяли, терзали ее соски. Закусив до боли рот, Маша протянула руку и ощутила пальцами холодок металла. Ухватив канделябр покрепче, она изловчилась и обрушила его на голову Коли. Он захлебнулся и осел на пол.
Маша рванулась к двери, споткнулась, упала, шатаясь, поднялась и с ужасом увидела, что Коля уже на ногах и идет на нее, как робот, широко расставляя ноги. То ли удар вышел слишком слабым, то ли маньяки вообще нечувствительны к боли. Маша поняла, что пропала.
Глаза его налились кровью, на губах закипала пена.
— Сука проклятая, — прошипел он. — Убью!
В руке его блеснул нож. Маша пятилась от него, бессильно прикрываясь рукой. Он рванул на груди майку. Ткань с треском разошлась. Под левым соском чернели вытатуированные буквы: «КМК». Широко открытыми, остановившимся глазами смотрела Маша на эти страшные буквы. Кровь моя кипит. Коля и Маша Клюевы.
— Так, значит, это ты убил девочку на станции? — едва шевеля губами, спросила она.
— Я. И подружку твою курносую тоже я. И тебя…
Он вдруг чиркнул ножом по буквам. Грудь окрасилась кровью. Коля приложил руку к ране, потом поднес к лицу. С наслаждением вдохнул.
— А-а-а, все, жавороночка больше нет… Одна кровь, везде кровь.
Он шагнул к ней. Маша почувствовала, что у нее подгибаются колени. Она качнулась назад и ощутила лопатками гладкую поверхность двери. Рванула ручку и выбежала в коридор. Сзади за ее спиной раздался топот ног. Это Коля гнался за ней.
Задыхаясь, Маша выбежала на улицу. Ветер швырнул ей в лицо пригоршню дождевых капель, взметнул волосы, освежив подбодрил. В ослепительной вспышке молнии она увидела, что к ней через лужайку бежит какой-то человек.
— Помогите! — закричала Маша и тут узнала Сидоркина. Коля выбежал следом, что-то бессвязно крича и размахивая ножом.
— Стоять! — приказал Сидоркин. — Руки за голову!
Он выхватил из кобуры пистолет и направил на Колю. Тот на мгновение замер.
— Бросай нож!
Вдруг Коля ничком упал на землю, кубарем скатился со ступенек и в мгновение ока оказался возле Маши. Она даже не успела испугаться. Лезвие ножа закачалось перед глазами. Он прикрывался ею как щитом.
— Все, мент, теперь ты меня не достанешь. А дернешься, считай, что эта птичка свое отчирикала. Нарисую ей улыбку от уха до уха. Ты ведь не хочешь этого, правда?
Голос его звучал совершенно спокойно, будто не он только что бесновался и изрыгал проклятия. Он даже не слишком крепко держал ее, уверенный, что Сидоркин стрелять не будет.
— Не хочу, — устало ответил тот. — Твоя взяла, парень. Ты только не волнуйся. Я сейчас поставлю пистолет на предохранитель, и все…
Не переставая говорить, он прихватил свое запястье свободной рукой и как-то странно съежился, втянув голову в плечи. Все это он проделал, почему-то глядя на Машу. Ей показалось, что его телодвижения адресованы ей.
— Смотри сюда, — сказал он Коле. Голос его еле заметно переменился, окреп, что ли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18