– Он нетерпеливо дернул плечом. – Я понимаю, что это не такое уж большое достижение.Тут он замолчал. Элен спокойно смотрела на него.– Почему ты мне это рассказываешь?– Потому что до тебя дойдут слухи обо мне, если еще не дошли. И я хочу, чтобы ты знала правду. Понимаешь, я делал женщинам подарки, бывали времена, когда я был этим знаменит. Драгоценности моей фирмы – рубины, жемчуга, сама можешь все это представить. А когда связь кончалась…Он говорил небрежно, почти нетерпеливо, и Элен почувствовала, что ее сердце сковывает ледяная тоска.– Когда связь кончалась… – Она взглянула на кольцо. – А, понимаю.– Нет, не понимаешь. – Он наклонился и еще крепче сжал ее руку. – До сих пор я еще ни разу не дарил никому бриллиантов. Никогда. Эти камни я считаю самыми прекрасными, их больше всего любил мой отец. Я придерживал их при себе, как придерживал слова, хотел иметь нечто безупречное, то, что я могу отдать от искреннего сердца, с любовью. Когда наступит время.Воцарилось молчание. Он говорил спокойно, но Элен видела по его лицу, что в нем происходит борьба. Она перевела взгляд на кольцо и снова посмотрела ему в глаза. У нее слегка кружилась голова от внезапной, нерассуждающей радости, душа ликовала. На мгновение она снова очутилась перед церковкой, услышала детский крик, увидела цветной всполох в воздухе, а потом его лицо. Вот, стало быть, как видят будущее?– Я знала, – сказала она.– Я тоже знал.Он сжал ее руку, затем отпустил. Элен осторожно сняла кольцо с гермесовских перчаток. Надела его на палец – оно было холодным, твердым, ярким. Она подняла руку, и бриллиант ослепительно вспыхнул.Позже Эдуард сказал ей:– Ты должна остаться. Должна. Давай съездим за твоими вещами.– У меня один чемодан, – улыбнулась Элен, – и все. Один чемодан. Единственное мое имущество в этом мире.– Тогда давай съездим за ним. Поедем вместе.– Нет, – она покачала головой. – Это не займет много времени. Я должна сделать это сама.Эдуард принялся было возражать, но уступил, поскольку не смог ее переубедить.Она взяла такси до Парижа, вышла на Правом Берегу, перешла Сену и бежала бегом до дома, где снимала квартиру. К ее облегчению, ей никто не встретился, даже старая ведьма консьержка отсутствовала на своем обычном месте у дверей.Элен взбежала по лестнице и опрометью кинулась в каморку, где раньше ночевала. Секунда потребовалась ей на то, чтобы найти чемодан, еще одна – открыть его и забросить туда те несколько платьев, которые она привезла с собой.Она собралась закрыть его и остановилась. Откинувшись назад, стоя на коленях, она отложила в сторону мятую юбку и кофточку и посмотрела на связку бумаг и фотографий; посмотрела на Оранджберг, свою мать, свое прошлое.Она смотрела молча, ощущая разлом времени. Оранджберг, Билли, мать, Нед Калверт, Касси Уайет, Присцилла-Энн, она вспомнила, как лежала ночью в узкой постели, и тонкие занавески хлопали от свежего ветерка, и с реки плыл запах ила. Все это казалось нереальным, далеким, как кадры из когда-то виденного фильма. Три дня затмили шестнадцать лет. Вина и отчаяние заполнили душу. Она взяла одну из фотографий Вайолет и крепко прижала к груди. Закрыла глаза – и прошлое замелькало перед ней, как клочок бумаги, уносимый речным течением. Ее мать и мать Билли, обвиняющая ее в смерти Билли. Она увидела, как миссис Тэннер наклоняется над сыном и застегивает рубашку на его груди, как растопыривает пальцы, и начинается дождь.Ей снилась эта картина ночь за ночью, на протяжении недель, с тех пор как она уехала из Оранджберга. Из-за этого она боялась засыпать, и, когда сон приходил, она просыпалась, как от толчка, сидела в кровати, обливаясь холодным потом, убеждая миссис Тэннер и себя, что это не из-за нее Билли так умер.Она открыла глаза. Вайолет ласково смотрела на нее с фотографии, и губы ее были сложены наподобие лука Купидона. На ней была нелепая шляпка.Элен вздрогнула. Она положила фотографию обратно и закрыла чемодан. У нее было неясное чувство, что она должна им – им всем, Вайолет, Билли и миссис Тэннер, и еще не имеет права быть счастливой. Как только эта мысль оформилась в ее сознании, она тут же восстала против нее. Так просто немыслимо рассуждать; Билли понял бы ее, и мать бы поняла. Мать поступила бы точно так же. Все ради любви…Но и в этой мысли было нечто леденящее душу. Может быть, в конце концов она превращается в свою мать? Элен встала, подняла чемодан, поставила на узкую койку и посмотрела на него. Ей не обязательно возвращаться к Эдуарду, сказала она себе. Она может отослать кольцо обратно и больше не встречаться с Эдуардом. Может приниматься за все то, чем она собиралась заниматься. Может. Ведь может же?Она стояла и упрямо хмурилась, глядя на чемодан. Потом быстро и неловко подхватила чемодан, распахнула дверь и пустилась бегом по лестнице. Всю дорогу от дома до Сены она бежала и остановилась у моста Нотр-Дам. Блестела вода в быстро струившейся реке, на ярком свету вырисовывались высившиеся шпили Нотр-Дам, вдоль реки, по солнышку, в обнимку прогуливались парочки. Она остановила такси.Она приехала в Сен-Клу и увидела что Эдуард ждет ее перед входом. Он расхаживал взад-вперед по дорожке, усыпанной гравием, и когда увидел машину и ее, бегущую к нему, то протянул руки ей навстречу.– Я испугался, – сказал он, обнимая ее. – Не знаю почему, но я подумал, что ты можешь не вернуться…Элен уронила чемодан и спрятала лицо на его груди.– Я должна была вернуться, – сказала она Эдуарду, своей матери. Билли, всем. – Должна была.
– Что заставило тебя приехать в Париж? Раньше Эдуард не задавал этого вопроса, а теперь спросил внезапно, посреди долгого умиротворенного молчания. Был вечер, чудесный теплый парижский вечер, и они сидели на веранде кафе «Deux Magots» «Два фарфоровых китайца» (фр.)

. Перед ними, на маленьком круглом столике, стояли две рюмки перно. Эдуард добавил воды к прозрачному напитку, и Элен смотрела, как жидкость делается молочного цвета; ей нравился прохладный вкус аниса, разогревающее тепло, когда питье добиралось до внутренностей. Она чувствовала себя, как кошка, свернувшаяся на солнышке, в мире со вселенной.– Осторожней, – сказал с улыбкой Эдуард. – Это довольно крепкий напиток, Элен.Элен улыбнулась. Ей нравилось, когда он называл ее по имени. Он произносил его на французский лад, как всегда звала ее мать. Иногда это вселяло в нее чувство вины, потому что Эдуард все еще считал, что Элен Хартлэнд – ее настоящее имя; но в этом было что-то странно успокоительное – как будто Эдуард знал ее на самом деле, вопреки всей ее лжи.Сейчас ей казалось, что она хотела бы навсегда остаться здесь – наблюдать за непрекращающейся вереницей прохожих, ловить обрывки разговоров за соседними столиками. Она прямо подпрыгнула от его вопроса. – Моя мать любила Париж. Часто о нем говорила. Я никогда еще не была здесь… – Она не знала, что сказать, надеялась, что он больше ни о чем не спросит, сейчас ей ни за что не хотелось бы уклоняться от его вопросов. Она уже раскаивалась в том странном инстинкте, который побудил ее солгать в день их знакомства. Каждое утро она просыпалась в его объятиях и говорила себе, что сегодня все будет по-другому, сегодня она скажет ему правду. «Я выросла не в Англии, Эдуард. Я обманула тебя. Я выросла в Америке. На Юге. В Алабаме». Она часто репетировала про себя эти слова. Но, собравшись наконец их произнести, она тут же теряла мужество и молчала. Попала в ловушку собственной лжи – теперь Эдуард может оскорбиться или рассердиться. Ей придется объяснить, почему она солгала, и тогда нужно будет рассказать ему все: о матери и аборте, о Билли и Неде Калверте… Устыдившись последнего воспоминания, она вспыхнула и почувствовала, как жар охватывает ее шею и горит на щеках. Если бы он узнал, то, может, переменился бы к ней? Она отвернулась, ей показалось, что переменился бы.Эдуард заметил ее румянец, но понял его неверно, он улыбнулся и откинулся в кресле.– Если бы ты не остановилась взглянуть на церковь именно тогда… Если бы я поехал другим путем… если бы у меня было другое деловое расписание… если бы твоя мать не говорила с тобой о Париже… – Он пожал плечами. – Так много «если». Мне это нравится. Напоминает мне о том, что боги добры – иногда.Элен посмотрела на него. Взгляд его темно-синих глаз обратился к ней слегка дразняще, потом стал серьезным и пристальным. Шум вокруг стих; Элен почувствовала, как сдвигается мир и изменяется перспектива. Ни кафе, ни Парижа, ни Алабамы, ни прошлого, только они двое. Такой неподдельный восторг от одного лишь взгляда! Она почувствовала ликующую, внезапную, сумасшедшую радость, ей захотелось совершить что-нибудь безумное – петь, танцевать, кричать, обернуться к людям за соседним столиком и сказать им, что она влюблена и теперь понимает все – все рассказы, стихи, песни. Ее душа пела, в ней била жизнь, жила уверенность. Она наклонилась вперед и протянула ему руку, ладонью вверх.Эдуард потянулся к ней и положил свою руку сверху. Как только он дотронулся до нее, она почувствовала, что желает его, ожидание пронизало ее тело, ум обволокла теперь уже знакомая усталость.Она читала об этом желании в книгах, девочки говорили о нем в школе, но она все равно не была готова к этому чувству, его неотвязности, его особому ослеплению. Оно было острым и сладким, приятным и болезненным. И Эдуард тоже чувствовал его. Она научилась распознавать это в его глазах, а он – в ее, и их тайная связанность сводила ее с ума. Она тогда переполнялась веселым безрассудством, словно была и опьянена, и возбуждена одновременно. Она взглянула на Эдуарда, который с неожиданным нетерпением начал махать официанту, понимая, что он почувствовал точно то же, что и она, но никто другой этого не понял бы. Официанту, посетителям кафе он должен был показаться сдержанным, официальным, бесстрастным. Никто не мог бы расслышать их тайные переговоры, никто не видел Эдуарда таким, каким видела его она. Другие видели просто мужчину, она же – возлюбленного, ее возлюбленного, в безотлагательности их желания и тайне было ее торжество.Эдуард поднял глаза:– Да?Она кивнула, и он встал с решительным видом. Взяв ее за руку, он мгновение колебался, и как раз когда Элен думала: о, скорее, где-нибудь, неважно где, – он быстро вывел ее из кафе в лабиринт улочек за церковью Сен-Жермен-де-Пре. Он шел быстро, и Элен, догоняя его, спотыкалась.Переулок, маленькая площадь, затененная деревом, нагромождение скромных гостиниц с высокими узкими фасадами, ставни их прикрыты от лучей вечернего солнца. Банкноты скользят по старой полированной поверхности конторки красного дерева, закорючка подписи, тяжелый стальной ключ и владелец – толстяк, курящий сигару. Он даже не потрудился поднять на них глаза.Комната была на первом этаже, и Эдуард привлек к себе Элен раньше, чем открыл дверь. Потом он прижал ее к двери и припал к ней; она почувствовала его тяжесть, твердость его пениса, прижатого к ее животу и ногам. Она застонала, Эдуард расстегнул ее блузу, пальцы его путались в нетерпении. Она почувствовала его губы на шее, потом его язык на заострившихся кончиках сосков. Она в лихорадке потянула за его ремень; нет времени на раздевание, нет, нет, нет.Ее кружевные трусики были влажными. Эдуард стянул их с ее ляжек, раздвинул губы ее потаенного места, и она вскрикнула, прижимаясь к его ладони и пальцам, терлась об него, как зверек. Ей хотелось взять в руки его член, и она все пыталась высвободить его из одежды. Но, когда она наконец добралась до него, этого оказалось недостаточно. Ей хотелось, чтобы он был внутри ее, чтобы чувствовать, как он ее заполняет. Эдуард обхватил ее за бедра, лег на спину, опрокинув ее на себя – губы к губам, тело к телу.– Открой глаза. – сказал Эдуард, немного отстраняясь.Она открыла глаза и взглянула. Она видела это волшебное, бесконечное наслаждение соединения. Это было так возбуждающе – и видеть, и ощущать, это было восхитительно и непереносимо, то напряжение, когда он несколько отстранился от нее, и она увидела его – сверкающего и сильного, прежде чем он снова вошел в нее.Он всегда точно знал, когда она будет кончать. Сегодня этот момент был неистов и наступил очень скоро. Она лихорадочно прижалась к нему и на мгновение застыла, как всегда за секунду до конца. Он обожал выражение ее лица в этот момент, потому что она казалась такой же слепой, как он сам. Последнее долгое движение. Они содрогнулись в объятиях друг друга; с тех пор как они покинули кафе, прошло меньше десяти минут.Потом Эдуард лицемерно сказал:– Мы могли, наверно, подождать до возвращения в Сен-Клу.– Разве могли? – улыбнулась Элен.И тогда она отодвинулась от него и впервые оглядела комнату. Высокое, закрытое ставнями окно, гигантская, величественная кровать, покрытая розовым шелком, огромный начищенный шкаф. На полу коврик, в углу, за занавеской, биде.– Что это за место?– Гостиница. Своего рода. Далека от респектабельности. Здесь сдают комнаты по часам тем, у кого крайняя надобность. Мне точно не следовало приводить тебя сюда.– А я рада, что ты привел. Мне здесь нравится. – Элен повернулась к нему с вызовом. – Мне нравится этот смешной шкаф и смешная кровать. Мне все здесь нравится. У этой комнаты нет секретов. Она создана для любовников и гордится этим.– Можно было бы подобрать обои получше, – пробормотал Эдуард.– Пожалуйста, не критикуй, – напустилась на него Элен – Тут все замечательно, и я просто в восторге.– Здесь всегда можно остановиться… – Эдуард заулыбался. – Наверное, можно снять комнату на всю ночь, а не только на час. – Он решительно двинулся к кровати. – Раз тебе так понравилось здешнее убранство… – проговорил он, привлекая Элен рядом с собой на шелковое покрывало.На этот раз они любили друг друга медленно, под дружелюбное поскрипывание кроватных пружин. Когда стемнело, они вышли и пообедали в ресторанчике неподалеку, заполненном чинными, обедавшими в одиночестве французами, вкушавшими свою трапезу с большой серьезностью, с салфетками под подбородком. Никто не узнал Эдуарда;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37