вскоре она обнаружила, что может быть ему полезной. Не только как хозяйка дома – «меня только этому и учили», – однажды заметила она, скривив губы, – но и как советчица. Подобно мужу, она безошибочно «схватывала» людей с первого взгляда и сразу понимала, кому Эдуард может доверять. Но терпения и сочувствия в ней было больше, поэтому она сразу определяла и привлекала на свою сторону потенциальных помощников, которых сам Эдуард мог бы и проглядеть. Будучи англичанкой, она слабо разбиралась в достоинствах вин, предоставляя судить о том отцу. Тут она прислушивалась к Эдуарду. Но как женщина, да еще дочь своих родителей, она много знала о драгоценностях. И уж здесь, как Эдуард не преминул убедиться, она могла его поучить. Ее вкус, неизменно воздающий должное вещи, влиял на суждения Эдуарда, всегда склонного к известному пуританизму.– Я от него в восхищении, – говорила она, подняв тяжелое ожерелье из неограненных рубинов вперемежку с изумрудами и жемчугом.– Покорно благодарю. Вульгарно.– Не дуйся. Чудесное ожерелье. Языческое, чуть отдает примитивом, но драгоценности и должны быть такими. Откровенно соблазнительными и немножко вызывающими. По мне, даже в бриллиантах нет никакого смысла, если они не бросаются в глаза.Именно Изобел отыскала для Эдуарда гениального художника-ювелира, случайно преуспев там, где терпеливые многолетние поиски его «охотников за головами» ни к чему не привели.В старшем классе она подружилась с Марией, девушкой из богатой венгерской семьи; потом Мария эмигрировала в Париж в 1956 году, после советского вторжения. Денег она не захватила, но вывезла кое-какие драгоценности. Изобел помогла подруге обосноваться в Париже и найти работу. Однажды Мария спросила Изобел, не захотят ли де Шавиньи приобрести ее украшения.– Мне они теперь без надобности, – улыбнулась Мария. – Не понимаю, как я их раньше любила. А вот деньги придутся очень кстати.Она разложила украшения на постели в маленьком atelier астерская, ателье (фр.)

, которое снимала. Изобел бросила один взгляд – и позвонила Эдуарду.Их сделал для Марии польский эмигрант Флориан Выспянский, который осел в Будапеште после войны и которому не так давно исполнилось тридцать лет. Он большой искусник, объяснила Мария, они с матерью любят его работы, но он не очень преуспевает – у него всего лишь маленькая ювелирная мастерская. Поляку в Будапеште приходится трудно.Подойдя к выходящему на север окну, Эдуард в скудном свете осмотрел украшения одно за другим, сперва на глазок, потом вооружившись лупой. Изобел затаила дыхание.Он не поверил собственным глазам: несовершенные камни, это ясно, с пороками, некоторые не чистой воды, но огранены и оправлены с такими мастерством и выдумкой, что недостатков не видно. Ослепительное искусство. Одно из оригинальнейших и прекраснейших художественно-ювелирных решений за последние тридцать лет.Ему казалось, что он может проследить влияния – ювелир не просто талантлив, но еще и учился. Одно ожерелье – плоское, по-византийски роскошное – было явно подсказано неоклассическим стилем Фортунато Кастеллани и его ученика Джулиано, того самого, которого прадед Эдуарда однажды безуспешно попытался переманить к себе в Лондон. Обращение к эмали, потрясающее чувство цвета – все и вправду указывало на Джулиано, хотя у поляка и замысел, и рисунок был изящней и легче. Мария сказала, что это ожерелье из ранних работ Выспянского. Потом он отошел от классических форм, заинтересовавшись арабской школой ювелирного искусства, сообщила Мария, особенно искусством низать камни так изящно и естественно, что ожерелье составляло единое целое с тем, кто его носит. Вот это, сказала Мария, взяв ожерелье, – последнее, что она у него купила. По ее мнению, здесь сказались арабские веяния.Эдуард благоговейно принял от нее ожерелье – лучшее из всего, что Мария сумела вывезти, работу подлинного мастера. Тонкий золотой обруч, украшенный жемчугом и бриллиантами, причем бриллианты были огранены под цветы, а жемчужины свисали с их лепестков как капли росы. На рубеже веков Александр Риза создавал нечто подобное, но ему было далеко до столь хрупкого изящества.Эдуард окинул взглядом весь набор. Больше всего его восхищало, что все эти вещицы, столь разные и выдающие неукротимую тягу их создателя к художественному эксперименту, были отмечены авторством одного человека – Выспянского. Все они несли безошибочную печать гения, и всякому, кто хоть немного понимал в ювелирном искусстве, это сразу бросалось в глаза. Поглядев на них, Эдуард в ту же минуту понял – он нашел то, что так долго искал. Он медленно обернулся.– Ну как? – Голос Изобел дрожал от возбуждения.– Да. То самое.В наступившем молчании Изобел и Мария переглянулись.– Тут одна закавыка, – наконец выдавила Изобел. – Выспянский пока что в Венгрии. Вместе с семьей. Он бы хотел выехать, но его него не пускают. – Это несложно. Я его вызволю. Мария вздохнула: она не очень хорошо представляла возможности Эдуарда.– Увы, не получится. Два года назад – да. Всего лишь год – допускаю. Но теперь Советы все зажали. Тут ничего не поделаешь. – У меня получится.Через неделю он вылетел с Изобел в Москву. Еще через месяц молодая жена некоего заслуженного члена Политбюро ошеломила свой круг, явившись в ожерелье, серьгах и браслетах истинно царского великолепия. Поляк Флориан Выспянский, его жена и маленькая дочь получили визы на выезд из Венгрии.– Подкуп должностных лиц, – ядовито заметила Изобел, кутаясь в соболя, когда они поднимались по трапу в личный самолет Эдуарда, возвращаясь в Париж. Эдуард обиделся.– Сначала я пытался уговорить. Взывал к разуму. Предлагал торговые выгоды. Подкуп должностного лица был крайним средством.– Ты прибегал к нему раньше? – спросила она с любопытством.– Разумеется, когда другого выхода не было. – Эдуард нахмурился. – Этот метод из тех, что я больше всего ненавижу. Противно убеждаться, что каждого, почти каждого, можно купить.Прошел месяц. Выспянский с семьей должен был прибыть в Париж через неделю. Изобел размышляла об этом, прогуливаясь в парке Сен-Клу под осенним солнцем. Она обняла себя, чтобы унять тайную радость.Она только что вернулась из Парижа от своего врача. Тот наконец подтвердил то, во что она верила и о чем шилась последние полтора месяца, – у нее будет ребенок.Ребенок – и художник-ювелир, которого так долго искал Эдуард. Одно и другое разом. Изобел пританцовывала от великого счастья.«Теперь, – думала она, – Эдуард получит то, чего ему отчаянно не хватало и что я хочу ему дать. Ребенка. Наследника. Семью». И этот мрак, эта грусть, которую она по-прежнему улавливала порой в его взгляде, навсегда исчезнут.Внезапно ее охватило бурное ликование, она вскинула руки, ловя ладонями солнечное тепло. Солнце отливало на палой листве, в гладком рыжем золоте ее волос. Она обратила к нему лицо и безмолвно, бессвязно, не зная, к какому божеству взывает, возблагодарила богов, что были к ней так милостивы, и мужа, которого так любила. «Сегодня, – думала она, – нынче вечером, когда он вернется, я выбегу ему навстречу и первым делом все расскажу».
Но и через день Эдуард все еще не знал о ребенке.Изобел услыхала, как его автомобиль прошелестел шинами по гравию. Она быстро обогнула дом и выбежала к парадному, как собиралась. Шофер уже отъезжал в «Роллс-Ройсе», Эдуард широким шагом шел к дому. Изобел только раз на него поглядела – и прикусила язык. Они прошли в малую гостиную, которой всегда пользовались, когда бывали одни. Эдуард поцеловал ее, но как-то рассеянно, и принялся расхаживать по комнате. Он налил себе выпить, Изобел отказалась и стояла, не сводя с него глаз, понимая, что случилась беда. Ей хотелось заговорить, выпалить радостную новость, но она знала, что следует подождать.Наконец он присел и устало провел ладонью по лбу.– Прости, дорогая. Я думал, ты читала газеты или слушала радио. Но теперь вижу, что ошибался, верно?– Верно. Я ездила в Париж… на примерку. – Изобел подумала и села. – Потом… потом гуляла в парке…– Я его предупреждал. – Эдуард сердито поставил стакан. – Говорил Жан-Полю, что так и будет, почти два года назад говорил. Я знал, что этого не избежать. – Он сделал паузу. – Фронт национального освобождения взорвал вторую по величине жандармерию в Алжире. Тринадцать человек погибли на месте, еще двоих застрелили снайперы. Пятнадцать человек – за один день! Не говоря о девяти полицейских-французах, убитых за последний месяц. Воздаяние, как они объясняют, за полицейские налеты на Касбу. – Он безнадежно пожал плечами. – Вечером у меня состоялся короткий разговор по телефону с Мендес-Франсом Премьер-министр Франции в 1954 – 1955 гг.

. Будет еще хуже, Изобел, много хуже.– Но там же французские войска, Эдуард… – Она запнулась. – Разве они не положат этому конец? Конец террору?– Дорогая моя, это не террор, это революция. Если б ты побывала там, посмотрела страну, тебе бы стало понятно. ФНО не успокоится до тех пор, пока не выставит вон всех французов, до последнего colon Колонист (фр.)

.– Но это же французская колония…– Это арабская страна. – Он в сердцах встал. – Эпоха колониального владычества завершилась. Кончилась. До Жан-Поля эта истина не доходит и никогда не дойдет. Он убежден, что французы не допустили и малейшей ошибки. Они построили шоссе и мосты, проложили железные дороги. Возвели дома. Отели. Заводы. Создали гражданские службы и обучили арабов работать как французские чиновники. Жан-Поль считает, что французы принесли в нищую страну процветание, и будет так считать, поскольку осторожен и ни ногой за пределы европейского города. Поэтому он не видит бедности, не знает запаха нищеты. Ты не догадываешься, почему алжирские поместья Жан-Поля так процветают? Почему приносят доход, которым он любит похваляться? Потому что он платит своим рабочим-алжирцам жалкие гроши, вот почему. Они зарабатывают за год столько, сколько рабочий-француз получает в месяц. И все равно им живется лучше, чем другим арабам, которые не трудятся на французов. Так что он может выколачивать прибыли и в то же время чувствовать себя благодетелем. Изобел, когда я в первый раз побывал в Алжире, он мне очень понравился. Но бедность – и отношения, нетерпимость. Я все это возненавидел. И с каждой поездкой ненавидел все больше. А уж когда полюбовался на Жан-Поля, мне стало стыдно. Стыдно родного брата.Изобел молча слушала. Она редко слышала, чтобы он говорил с подобной горячностью, а таким рассерженным она его ни разу не видела.– Полтора года назад, – он опять повернулся к ней, – в 1956 году, когда стало ясно, что произойдет, Жан-Поль явился ко мне с предложением, чтобы компания вложила деньги в приобретение там новых поместий. Виноградников, оливковых плантаций. Купила земли у его приятеля, который решил поскорее удрать с тонущего корабля. Я тогда отказал Жан-Полю, и, представь, он и по сей день не может понять почему. – Эдуард сделал паузу и заговорил уже спокойнее: – Я сослался на финансовые причины. На деловые соображения. Их вполне хватало, и в конце концов он со мной согласился. Мы говорили о прибылях и убытках. Но отказал я ему совсем не поэтому. Истинная причина заключалась в том, что я не хотел иметь никаких связей с этой страной, пока она пребывает в нынешнем своем состоянии, и, когда б не Жан-Поль, я бы уже несколько лет как свернул там все наши дела. Изобел улыбнулась.– А Жан-Поль бывает упрямым как мул; ты и сам прекрасно знаешь – выложи ты все, что думал, он бы заартачился и уперся на своем. – Она вздохнула. – Ты, Эдуард, умеешь быть жутко хитрым.– Возможно. – Эдуард подумал и посмотрел на нее: – Ты считаешь, я поступил неправильно?– Не знаю, – тихо ответила Изобел и отвела взгляд. Наступило напряженное молчание. Эдуард подумал о семействе Изобел, ее дедах, дядюшках, двоюродных братьях, которые поддерживали империю и правили ею, сражались и властвовали в Индии и Африке. Ему представлялось маловероятным, чтобы она поняла его доводы. На какой-то миг он почувствовал отчужденность и сожаление, которое тут же прошло. Изобел же, опустив голову, подумала: «Не могу рассказать ему про ребенка; сейчас не могу». Она ощутила, как он отдалился, и медленно подняла глаза.– Эдуард, ты намерен туда отправиться?Его тронули ее сообразительность и самоотверженность. Забыв о сожалениях, он присел перед ней на корточки и ласково взял ее руки в свои.– Придется, милая. Я пытался дозвониться до Жан-Поля – безрезультатно. Придется отправиться самому. Нужно уговорить его возвратиться во Францию.– И удрать из Алжира? – Изобел от удивления широко раскрыла глаза. На какой-то миг ей даже стало противно. В ее семье мужчины никогда не увиливали от своих обязательств в колониях. Ей на память пришли многочисленные замечания отца по этому поводу, его возмущение, когда Индии была наконец дана независимость. Но она решительно выбросила политику из головы – в этом ей не хотелось перечить Эдуарду. Она вздохнула и сказала, тщательно выбирая слова:– Но он ведь ни за что не согласится, Эдуард, разве не ясно? Ты сам рассказывал, как ему там нравится. После увольнения из армии у него столько всего связано с Алжиром. Он никогда не бросит виноградники, свою землю…– Недолго ему ею владеть, уедет он или останется, – произнес Эдуард как отрезал. Он поднялся и прошелся по комнате. – Неплохо бы ему сейчас это понять. Пройдет два года, может, больше, даже пять, хотя я в этом сомневаюсь, и французы уберутся из страны. В отношении Жан-Поля ты, вероятно, права. Но я обязан попытаться. В Алжире любому французу грозит опасность, особенно такому, как Жан-Поль… – Он внезапно умолк, лицо его скривилось от отвращения; он допил налитое, пожал плечами и вернулся к разговору: – Итак, попробую его уговорить. Не более. Он мой брат, Изобел внимательно за ним наблюдала. Ей хотелось знать, что означает короткая резкая фраза про брата, но она понимала – не стоит об этом спрашивать.– Когда летишь? – спокойно осведомилась она.– Завтра.– Я полечу с тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37