Вы двое.
– Прости, – сказал Барри. – Надо было сказать раньше.
– Раньше? Вашу мать! И давно вы?.. Все трое поглядели на меня.
– Дэн – ты не... И Барри... Черт. Вы оба. Я не верю. – Я посмотрел на Луизу, надеясь, что она подтвердит: да, произошло нечто невообразимое, но она только улыбалась, глядя на меня так, будто хотела сказать: “Болван ты долбаный”.
– Болван ты долбаный, – сказала Луиза. – Как ты мог не заметить?
– Заметить – что? Ну, то есть, я теперь заметил, но как я мог заметить?.. То есть, что было?.. Как?.. Вы... вы были... вы?..
– Голубые? – подсказал Дэн.
– Да? – спросил я.
Они переглянулись, а потом взялись за руки. В желудке у меня что-то странно зашевелилось.
– Так вы двое... вы – двое...
– Боюсь, что так, – сказал Барри. – Еще с Рождества.
– Что? На той вечеринке? Черт! Я не верю.
– Все началось в шестидесятых, когда Барри даже еще не родился, – сказал Дэн.
– Правда, просто поцелуй. А сексом мы впервые занимались в окопах Первой мировой, – сказал Барри.
– Господи! Господи боже! Дэн – ты же мой брат? Как получилось, что я ничего не знал? То есть – и давно ты?.. Ну...
– Можешь сказать, это не больно.
– Гей. Ты давно гей?
– С рождения, дорогой мой.
– Но когда ты?..
– Я раскрылся только год назад в Кембридже. Правда, Барри – мой первый настоящий любовник.
– Господи! Невероятно! А Барри... ты... Барри... какого?.. То есть – ты кто? Что происходит? Ты?.. Ты?..
– Кто?
– Бисексуал – ты бисексуал?
– Не знаю. Думаю, на самом деле я вот такой. – Он коснулся Дэновой ноги. – В школе слишком давят, – наверное, я потому и был немного слишком восторженный. Вообще-то женщины мне не особо нравятся.
– Это фаза, которую он прошел, – сказал Дэн.
– Ха-блядь-ха. Очень остроумно, – сказал я. – Что ж это вы такие самодовольные? По-моему, вы надо мной издеваетесь.
Дэн внимательно посмотрел на меня. Я посмотрел на него. Вся троица сидела напротив меня: Луиза с Барри на диване, Дэн устроился на подлокотнике, положив руку Барри на плечи. Я внезапно почувствовал себя будто на каком-нибудь собеседовании при устройстве на работу или вроде того. Будто они все были членами какого-то клуба, а я умолял меня принять. Мое смущение мгновенно испарилось, и я просто разозлился.
Я мрачно посмотрел на Барри.
– Это отвратительно, – сказал я. – Вы оба отвратительны.
Повисло долгое напряженное молчание.
– Думаю, тебе стоит взять эти слова назад, – сказал Дэн. – Это очень обидно.
Я тяжело дышал. И не мог заставить себя моргать помедленнее.
– Что значит – взять слова назад? Вы же знаете, что я говорю правду.
– Какую? – спросил Дэн. Я видел, что он тоже начинает злиться.
– Это отвратительно. Это неестественно. Ты украл у меня лучшего друга, превратил его в голубого урода, а теперь вы тут сидите и самодовольно хихикаете, какие вы умные и оригинальные.
Барри встал.
– Ты ревнуешь, – произнес он. Спокойно, но я почувствовал, что он разозлился.
– Нет – просто мне противно. Вы противны.
– Марк, прошу тебя. Не надо так, – сказал он.
– Это отвратительно, – повторил я.
Они смотрели на меня так, словно я был гигантской незваной мразью.
– Ты жалок, – сказал Барри.
– Я жалок? Ну и шуточки у тебя.
– Я знаю, почему ты так, – сказал он.
Я хрюкнул.
– Помнишь, когда мы первый раз встретились? – спросил он.
– Нет.
– В раздевалке, после регби, я тогда только пришел в школу. Мы ничего не сказали, но с тех пор стали друзьями.
– Что ты несешь?
– Я переодевался, а ты смотрел, глаза на полвосьмого, язык высунут, а член тычется в портфель.
Я не знал, что сказать.
– Помнишь? – спросил он.
– Отвали.
– Ты же знаешь, что я это не придумал. Почему, думаешь, я тебя выбрал в друзья? Я с самого начала знал, что мы... похожи.
– Что ты мелешь? Это я тебя выбрал в друзья. Ладно, неважно... Что значит “похожи” – ты хочешь сказать, я гей?
– Нет – просто мы оба несколько запутались. Поэтому и привлекали друг друга.
– Привлекали?
– ДА!
– Я тебя привлекал? – спросил я.
– Не так, как я тебя, но ты был ничего. Признаться, я предпочитаю твоего брата.
– Я, блить, не могу поверить! Все сразу. Это слишком.
– Марк, – сказал Дэн, – сразу ничего не происходит. Это все исключительно медленно разворачивалось последние два года, но ты был слишком туп, чтобы что-нибудь заметить, пока тебя не ткнули в это мордой. Чем, блин, по-твоему, я занимался столько времени в Хэрроу? Любовался архитектурой?
– Невероятно! Это просто чересчур. Поверить не могу, что мой брат и мой лучший друг – оба геи. Невероятно!
– Вообще-то ничего удивительного, – сказал Барри. – Ты классическая чайка.
– Никакая я не чайка.
Опять наступило молчание, а они меня разглядывали.
– Что такое чайка?
– Чайка – это, строго говоря, женщина, – сказал Дэн, – но вообще это любой натурал, который тусуется с геями, пытаясь сбежать от сомнений в собственной сексуальности.
– Да идите вы все в жопу! Отвалите от меня все. Это же вы голубые, так с чего это вы вдруг разделываете меня? Со мной-то все в порядке.
– С нами тоже все в порядке, недоделок, – сказал Барри.
– В порядке, дальше некуда, – ты трахаешь моего дребаного братца.
Барри схватил меня за плечи и затряс, заорав мне в лицо:
– ПОВЗРОСЛЕЙ уже, а? Ты когда-нибудь ВЫРАСТЕШЬ ИЛИ НЕТ?
Потом оттолкнул меня и вылетел вон.
Я упал на диван. Через некоторое время я заметил, что дрожу и все лицо у меня мокрое.
Дэн попытался меня обнять, но я не дался.
Глава сорок пятая
Мы уехали из коттеджа на следующее утро. После того как Дэн вышел в Кембридже, мы за всю дорогу до Лондона не проронили ни слова.
Два дня я сидел дома, ничего не делал и пытался убедить себя, что всего этого не было. Как ни удивительно, благодаря валиумному воздействию дневного телевидения, мне это удалось.
К середине третьего дня, правда, у меня в глазах все стало расплываться и пошли чудные сексуальные галлюцинации про Скуби-Ду<Датский дог-сыщик, герой многочисленных мультипликационных и художественных фильмов. > и Энн Даймонд<Британская киноактриса (р. 1954), снималась в ряде телесериалов. >. Я успел выключить телик как раз вовремя, пока не наступила полная передоза. Не будь пульта, у меня бы это не получилось, и бог знает что бы случилось тогда.
Зрение вскоре вернулось, а за ним – и воспоминание о том, что по моей вине от меня отвернулись лучший друг, брат и девушка. Я пытался вспомнить хоть кого-нибудь на планете, кому бы я нравился, но в голову не приходило никаких кандидатов, кроме Скуби-Ду и Энн Даймонд. Я чуть снова не включил телик, но пульт, к счастью, завалился между диванными подушками, так что ничего у меня не вышло.
После пары батончиков “Марса” и нескольких чашек кофе я почувствовал, что вернулся к жизни, и решил позвонить Дэну в Кембридж и выяснить, нельзя ли все уладить. Я понимал, что единственный способ добиться прощения – сделать благородный жест, поэтому начал разговор с неотразимо униженного извинения, выложил всякие очевидные вещи про то, как я был потрясен и зол, и потому наговорил много такого, чего говорить не собирался.
– Я понимаю, – ответил он. – Наверное, мы просто тебе неправильно сказали. Я не думал, что ты будешь так ревновать.
Я чуть не начал спорить, но решил оставить как есть. Если он счастливее, думая, что я ревную, пусть думает и дальше. Кроме того, я никогда раньше не выказывал смирения и теперь порадовался, обнаружив, что оно, похоже, работает.
– Пожалуйста, прости меня, – сказал я.
– Ты не передо мной должен извиняться – я-то ладно. А вот Барри очень обижен.
– Почему?
– Ну... не считая Луизы, ты первый, кому он сказал.
– И тебе.
– Мне не пришлось говорить.
– Тогда как ты узнал?
– А ты как думаешь?
– Да не знаю я. Потому и спрашиваю.
– Я просто понял. Это было очевидно.
– Что, прямо сразу?
– Да.
– Ты что, хочешь сказать, что пришел на эту вечеринку, взглянул на Барри, который больше года мой лучший друг, и тут же понял, что он гей?
– Именно.
– Фигня.
– Это правда.
– Фигня.
– Честно. Это было очевидно. Думаю, мне понадобилась где-то минута, чтобы удостовериться. Но когда я с ним заговорил, тут-то все...
– Что все?
– Я понял.
– Врешь.
– Не вру, честное слово.
– Правда?
– Правда, честно.
– Поразительно. У вас, народ, секретные коды, что ли?
– Мы, народ? Есть ли у нас, народа, секретные коды? Если угодно, можешь именовать так. Это называется интуиция – концепция, гетеросексуальным мужчинам глубоко чуждая.
– Чепуха – у меня есть интуиция. Я просто предпочел применять ее к женщинам.
– Не смеши меня. Натуралы так мучаются, пытаясь понять самих себя, что понять других и не пытаются.
– Представь себе, ты ошибаешься. У меня мощнейшая интуиция.
– О, ну да. Вы с Луизой – просто телепаты.
– Может, и телепаты. Что ты об этом знаешь?
– Больше, чем ты думаешь.
– Что – опять интуиция?
– Нет, слухи. Еще надежнее.
– Что она тебе сказала? Что ты слышал?
– Слушай, ты вроде собирался прощения просить, а не выспрашивать у меня, какие унылые секретики твоего безнадежного романа мне известны. Ты, кажется, собирался спросить, расстроен ли Барри.
– Ах да.
– И – не хочешь спросить?
– Я спрашиваю, черт возьми. Въедливости этой не надо только.
– Он расстроен.
– Черт. Злится?
– Да, очень.
– Правда?
– Разумеется, правда. Какие тут шутки. Ты ухитрился в те две минуты до его ухода впихнуть все самое чудовищное, что только мог сказать.
– Правда?
– Может, хватит уже спрашивать? Я не вру.
– Извини.
– Ты его очень сильно обидел.
– Да.
– И ты должен извиниться.
– Да. Ты прав.
Я тут же позвонил Барри, но к телефону подошла Луиза, которая воспользовалась удобным случаем, чтобы поведать мне, как непростительно мое поведение, как я испорчен, и швырнула меня в трубке на рычаг.
После этого со мной не разговаривал никто, даже мать Барри, – услышав мой голос, они все бросали трубку.
Я позвонил Дэну и рассказал, что произошло, а он ответил, что мне следует подождать, пока Барри заговорит со мной сам, и тогда я перед ним извинюсь. Совет показался мне разумным.
В целом у меня была отличная неделя. Превосходная подготовка к экзаменам.
Больше всего меня нервировало то, что я больше расстраиваюсь из-за Барри, чем из-за Луизы. Я пытался заставить себя думать иначе, но ничего не вышло.
Глава сорок шестая
Первый день в школе после пасхальных каникул был кошмарен. Утром я пришел на автобусную остановку и впервые после ссоры увидел Барри. Попытался извиниться, но он не захотел разговаривать. Не захотел даже стоять рядом. Когда я приблизился, он просто развернулся и отошел.
Он подгадал так, чтобы я влез в автобус первым. Я сел сзади, а он устроился спереди. Мы вернулись туда, откуда начали почти два года назад.
Я собирался дать ему позлиться несколько дней, показать мне, как я его обломал, но все это затянулось на три недели и уже начинало раздражать. Едва заметив меня в коридоре, он разворачивался и уходил. Комедия.
Барри разработал сложную систему избегания меня в течение всего дня. Вечером, например, приходил к автобусу пораньше и садился там, где места вокруг были заняты, чтобы я не мог подсесть и завязать разговор.
Я просто не понимал. Он чуть ли не боялся меня.
Что хуже всего, я ни разу не замечал Барри одного. Он теперь тусовался с тем костлявым дегенератом на год младше, Робертом Левиным (вы помните – тем, который дрочил Джереми Джейкобса в джакузи).
* * *
Как раз в тот период, когда Барри считал, что у меня бешенство, я заметил, что больше друзей у меня нет. Выяснилось, что в последний год я и не пытался разговаривать ни с кем, кроме Барри, поэтому, когда Барри со мной разговаривать прекратил, мне вдруг стало абсолютно нечем заняться. Все, похоже, забыли, кто я такой. Я уже начал подумывать, не носить ли мне на груди табличку с именем. Или, например, плакат с надписью: “Конец близок, но, может, кому-нибудь пригодится друг на это время?”
Но вообще, признав, что одиночество – не мой конек и для меня нет ничего более неловкого, чем шарахаться по углам в поисках друзей, я решил оставшиеся до конца школы несколько недель играть в Клинта Иствуда. Я бродил по школе, грызя шариковую ручку (поскольку немного нервничал, что от спичек засажу себе в губу занозу), и испускал флюиды “даже не думайте со мной заговаривать”.
Я был несколько подавлен, обнаружив, что действует это до смешного успешно. Со мной не разговаривал никто. Вообще никто. И возможно, вовсе не потому, что все считали меня отчаянно крутым.
* * *
В старшем шестом классе от последнего семестра остается только половина, потому что в середине семестра всех отправляют в учебный отпуск (то есть на паническую предэкзаменационную подготовку). Что замечательно, при такой системе половина семестра такая короткая, что вообще ничего не успеваешь, и преподы стараются закончить лекции до пасхальных каникул, а на летний семестр выпадают прогулки, бдения на подоконниках и треп о том, как ты нервничаешь.
Эти причуды расписания совпали с моим клинт-иствудским периодом, от чего возникло ощущение, что меня в школе вообще нет. Мое тело находилось там, но со мной никто не общался, никто ничему не пытался меня научить, и, похоже, редко кто вообще останавливал на мне взгляд. По сути, меня там и не было.
Сюрреализма я не хотел, но – что тут сказать?.. Ощущалось это крайне странно. Потом однажды я проснулся бабочкой, съел на завтрак радугу и полетел в школу на гигантской горошине по имени Надежда.
Шутка. Не переживайте.
А если честно, я почти бросил смотреть телевизор и вместо этого принялся читать иностранные книжки. То есть мне было вот настолько странно. И раз уж я тут живописую странности, хочу вам рассказать про еще одну совершенно потрясающую перемену во мне. Вот она меня по-настоящему напугала. Все остальные в школе стали казаться немного нереальными, и я стал как-то неестественно ощущать, что преподы – человеческие существа. Во всяком случае, человеческие существа – скорее преподы, чем ученики.
Однажды я бесцельно слонялся, прогуливая какой-то урок, из которого все равно не получилось бы урока, и через окно увидел, как пятиклассник спорит с мистером Данфордом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22