https://wodolei.ru/catalog/stalnye_vanny/170na70/
Пока я облизывал и склеивал их вместе, Лиз сидела, откинувшись на спинку кровати. Затем я опустился рядом с ней, вложил готовый косяк ей в руку и достал зажигалку.
– Не соблаговолит ли мадам начать первой?
Она усмехнулась и очень медленно поднесла косяк со рту. Я зажег огонь и дал ей затянуться, млея от того, как сужаются ее глаза. В полной тишине, нарушаемой только потрескиванием сгоравшей травы, мы передавали косяк друг другу. Мир вокруг постепенно растворялся, и оставалось только ее лицо, ее руки и дымок, вьющийся вокруг ее губ.
Когда окурок начал жечь мне пальцы, я погасил его о пол, обнял Лиз за шею и поцеловал в губы. Я чувствовал вкус каждой складки ее рта и каждого бугорка на языке. Контраст между твердыми зубами и мягким ртом казался мне космическим чудом. Поцелуй заполнял вселенную.
Потом она принялась стаскивать с меня одежду, а я с нее, и до нас дошло, что мы еще никогда не заходили так далеко, и мы скатились с кровати, мгновенно разделись и запрыгнули обратно.
Сквозь туман вожделения я заметил, что трусики все еще на ней.
Пока мы покрывали друг друга новыми поцелуями, я попытался исправить положение и незаметно стянуть их с ее попки. В результате то, что было раньше “Мммм” вдруг превратилось в “Нннн”. Пришлось торопиться, чтобы успеть до того, как появится “Не”. В конце концов мои усилия увенчались мерзким звуком рвущейся материи, который мигом разрушил все чары.
– Нет, – сказала она. – Никакого секса.
– Но почему?
Вместо ответа она стала целовать меня с еще большей страстью.
– Никакого секса, – повторила она, вытирая слюну с подбородка.
– Почему? – спросил я, когда нам опять понадобилось перевести дыхание.
Вместо ответа она перевернула меня на спину и исчезла под простыней.
– Я люблю Джеймса, – сказала Лиз, и я ничего не мог на это возразить, потому что губы ее уже сомкнулись вокруг головки моего члена.
* * *
До конца недели мы почти не вылезали из “Радуги”, целыми днями курили, ели, болтали, изредка выползали на улицу и занимались почти-сексом.
Впервые мне нравилось в Индии. Наши флюиды постепенно выздоравливали, и здесь, в маленьком тихом уголке, где мы с Лиз так мирно и спокойно проводили дни, тяготы путешествия уже не казались такими неодолимыми и выматывающими.
Я также без сожаления пересмотрел свое отношение к индийскому йогурту, потому что попробовал “бэнг-лэсси” – напиток, приготовленный из молока, йогурта и смалки. Его можно было заказать прямо в отеле, что было особенно в тему, когда становилось лень сворачивать очередной косяк. Было не очень вкусно на самом деле, но я всей душой полюбил “бэнг-лэсси”, потому что когда надоедает курить траву, самое лучшее – это ее выпить.
* * *
В отеле жило много народу, со всеми можно было покурить, и это место стало нам казаться по-настоящему милым. Мы перезнакомились со всеми, и почти все вечера проводили за полукоматозной игрой в карты, когда главное было не карты, а косяк по кругу и разговоры о путешествиях. Я интересовался картами и травой, а Лиз с унылым энтузиазмом погружалась в философию.
Поразительно, но им не надоедало бесконечно трындеть об ах-Индии. Я не понимал, как тут можно теоретизировать, и кому вообще первому пришла в голову идея объяснять какую угодно страну, но у каждого из них была в запасе своя теория. Лиз, как и следовало ожидать, с жадностью на эти теории набросилась, и мое циничное ко всей этой херне отношение опять стало действовать ей на нервы.
Мужик по имени Иона путешествовал семнадцать лет без перерыва. Он утверждал, что уже десять лет не носит башмаков, и каждый раз заводил одну и ту же песню – как противно человеческой природе терять контакт с землей. Еще он говорил, что не дает нищим деньги, зато всегда их крепко обнимает.
По несколько часов подряд он развлекал народ историями о нищете, болезнях, наркомании и болячках на ногах. Рассказы эти были приманками, он заводил их только для того, чтобы собрать вокруг себя слушателей. И лишь тогда, когда размер аудитории казался ему удовлетворительным, он приступал к главной теме своих лекций – к Универсальной Теории Индии.
* * *
– Индия, – объявляет Иона, – это прекраснейшая и отвратительнейшая страна в мире, а индусы – самые добрые и самые жестокие люди на планете.
И хотя Иона только начал развивать тему, его перебивает Билл, американский хиппи, неизменно одетый в военный камуфляж.
– Индия, – говорит он, – прекрасная страна, но посмотрите в лицо фактам, друзья, – эти люди ее губят. Они помешались на деньгах. Им постоянно что-то надо. Они способны думать только о том, где что продать или купить.
– Ты скребешь по поверхности, парень, – говорит Инг, скандинав и, судя по телосложению, – жертва недорода, при том, что он постоянно что-то жует. (Лиз сказала, что у него, наверное, глисты.) – Коммерция – это современность, тонкая целлофановая пленка, постеленная на богатейший ковер индийской истории. Я хочу сказать, что эту страну завоевывали не раз и не два за все века ее трагической истории, но ее уникальная культура непременно побеждала. Капитализм – современный завоеватель, и когда он отступит так же позорно, как все его предшественники, народ этой страны вновь обретет ту духовность, которая никогда его не покидала.
– Здесь все дешево, – говорит Брайан из Ноттингема. – Много чего дешевого.
– Но... прости, забыл, как тебя зовут? – запинается Билл.
– Инг.
– Инг?
– Инг.
– Нет, Инг, капитализм не исчезнет, как другие завоеватели. На этот раз Индия проиграла. Ее характер растворяется. Самый последний дурак не рискнет сегодня утверждать, что современная Индия – духовная страна.
– В Англии, – говорит Брайан, – один банан стоит двадцать пенсов, а здесь можно купить связку из десяти или пятнадцати бананов всего за тридцать пи. Большая экономия.
– Не будем забывать, – говорит Бёрл (дружок Билла), – что Индия так и не оправилась от британской колонизации. Должны смениться два, может, даже три поколения, прежде чем индусы начнут сами за себя отвечать. Но, боюсь, будет поздно.
– Я люблю ее такой, – говорит Иона, – но я ненавижу ее такой. – Он мудро кивает головой.
– А я, – говорит Инг. – ненавижу ее такой. Но я люблю ее такой. – Он кивает еще более мудро, чем Иона, который немного обижается и старается наполнить свой кивок еще большей мудростью. У него ничего не выходит, потому что слишком заметна обида, и тогда он отказывается от борьбы кивков и принимается скручивать новый косяк.
Пользуясь моментом, свою теорию грузит Ксавье.
– Индия мало денег большой страна страдает и разрушится своим весом. Мало берега, очень много своего людей. Это смертельное оружие для недобровольного самоубийства.
Все внимательно на него смотрят.
– J'aime l'Inde. Mais je la deteste, – говорит он с пафосом.
Все мудро кивают, чтобы показать, что понимают по-французски.
– Правда интересно? – шепчет мне в ухо Лиз, и лицо ее горит от возбуждения.
– Хуйня, если ты хочешь знать мое мнение.
– Как ты можешь так говорить?
– Очень просто. Потому что это хуйня.
– Но ... Эти люди объездили весь мир, и теперь делятся своим опытом. Неужели ты не понимаешь, как нам повезло?
– Нам повезло, что мы не похожи на них – надеюсь.
Она поворачивает мою голову и долгим взглядом смотрит мне в глаза.
– Пожалуйста, Дэйв. Для меня – только для меня – если тебе не трудно, оставь пожалуйста свой европейский цинизм. Пожалуйста. Для нас это возможность расширить горизонт. Мы не имеем права ее упускать.
Я тоже смотрю на нее. В ее взгляде такая отчаянная искренность, какая бывает в глазах людей, которым срочно требуется транквилизатор. Не зная, как выкрутиться, я решаю, что проще солгать.
– ОК. Прости. Я постараюсь.
– Обещаешь?
– Я постараюсь перестать быть европейцем.
К счастью, она не замечает сарказма.
Настоящая Индия.
Спустя неделю манальской жизни произошла катастрофа. Появился Джереми.
– Так и знал, что вы здесь, – объявил он с противоположного конца аллеи.
– Ж-ж-ж! – завопила Лиз, вскочила со стула и помчалась целоваться.
– Здорово, Дэйв, – провозгласил он, наверно забыв, что мы успели возненавидеть друг друга до самых печенок.
– Ммм.
– Значит, ты уже отведал местного яду?
– Нет, я курю траву.
– Ж! Как ты был прав насчет этого отеля. Здесь просто замечательно! – верещала Лиз.
– Отель и есть Манали, все очень просто, – ответствовал он. – Ну и где же наша травка?
Даже не спросясь, Лиз забрала у меня косяк и протянула Джереми. Он зажал его между пальцев у самых костяшек, скрутил руку в кулак и втянул дым, припав губами к основанию большого пальца.
Следующим номером в программе шло обучение этому трюку Лиз.
– Обрати внимание, многие местные курят именно так, – говорил он при этом.
* * *
Через два дня Джереми затеял экскурсию. Он оповестил население отеля, что на полпути к горам есть пещера, в которой живут садху, и что все, кто желает на них посмотреть, должны собраться утром на веранде.
Идея мне не понравилась только потому, что она исходила от Джереми. Однако, я так давно сидел на одном месте, что перспектива долгого пешего похода показалась очень даже привлекательной. И потом, если я хотел удержать расположение Лиз, нужно было время от времени проявлять интерес к чему-нибудь восточному. Пещера и пещера, если вы хотите знать мое мнение, но поскольку эта святая дыра, по мнению Лиз, способствовала расширению горизонта, то отчего бы и не заработать несколько лишних очков. Я решил идти.
К десяти часам вся толпа была в сборе: Бёрл, Билл, Инг, Иона и еще один парень, Рэндж, коренной индус, между прочим.
* * *
Не успели мы выйти из отеля, я увидел как Лиз (которая шла во главе колонны рядом с Джереми) трогательно обнимает нищего. Бедняге явно не понравилось такое обращение, и я, чтобы скомпенсировать, дал ему несколько рупий. Я не видел лица Лиз, но свободно читал по изменившейся походке, как вдохновило ее это объятие. Она словно говорила каждым своим движением: “Смотрите на меня – я теперь такая просветленная – до боли и до усрачки”.
Через милю выяснилось, что Иона знает короткую дорогу. Надутый от важности Джереми сник, что сразу привело меня в отличное настроение, и теперь Лиз плелась в хвосте группы, пытаясь его утешить. А я всю дорогу проболтал с Рэнджем.
Рэндж, как выяснилось, был из Патнея. Вместо обычного барахла, в котором ходили туристы (и которое даже я, в конце концов, себе накупил) на нем были ливайсы и тонкая свежевыстираная футболка, плотно обтягивающая накаченные мускулы. И еще волосы у него были причесаны как-то по-особому – до Манали я такого никогда не видел.
Он сказал, что предки тащат его обратно в семью, но что семья ему остопиздела, и он удрал от них куда подальше. Еще он сказал, что его родители по-настоящему богаты, куча агентов ищет его по всей Индии, и чтобы я никому не проболтался, что знаю, где он.
– Жуть, – сказал я.
– Все равно найдут. Куда бы я ни свалил, найдут и припрут обратно.
– У тебя точно не паранойя? Такая большая страна.
– Ты не понимаешь. У родни везде руки. Стоит мне где-нибудь назваться, все сразу поймут, из какой я семьи, и через час за мной придут. Богом клянусь. И тогда я буду по уши в говне.
– Почему?
– Ну, ебена мать. Потому что я удрал.
– Скажи им, что ты просто хотел погулять с рюкзаком.
– Погулять с рюкзаком? Ты думаешь, они дадут мне погулять с рюкзаком? Болтаться, как последний ханыга в грязных штанах, спать с тараканьих ночлежках с вонючими хиппи? Они скорее сдохнут. Да еще один! Господи! Они решат, что я свихнулся.
– Все гуляют, и ничего.
– Ага, куча моих друзей. Но только не я. Мне нельзя.
– Но почему?
– Потому что я индус. Это занятие не для приличного индуса.
– Туристы – очень приличные люди.
– Пфф! Туристы – это мусор.
– Но мы же богатые. Мы же европейцы.
– Ну и что?
– Мы платим.
– И?
– И то, что люди нас, кажется, уважают.
– Именно. Вам кажется, что они вас уважают. На самом деле – ни хуя. Они считают вас грязными жлобами, и клеются к вам, потому что хотят денег. Заруби на носу. Ни один индус в этой стране никогда не станет твоим другом. Что бы кто тебе ни говорил, все будет враньем – им нужны твои деньги, и все.
– Зачем ты так? Это расизм.
– Конечно расизм. Я ненавижу индусов, чувак. Они варвары и мудаки. Все, что им надо, это деньги, деньги, деньги. Я целый ебаный месяц слушал, как десять тысяч моих родственников день изо дня пиздят о стерео, машинах, виски и ценах на землю. Ты бы знал, чувак, как это меня заебало. Поэтому я от них удрал. Мне насрать на это говно. Мне насрать на ебаный папашин бизнес, и пошли они все на хуй, даже если все их барахло развалится на куски. Все это херня. Материальная херня.
– А я думал, Индия – духовная страна, и все такое.
– Поэтому я тут и шляюсь. Я ищу настоящую Индию. Мою духовную родину.
– Вроде Манали?
– Точно.
– Особенно отель “Радуга”.
– Точно. Оно и есть, чувак. Святые пещеры и весь этот хлам. Оно и есть.
– Ты прав, – сказал я. – Впечатляет.
Некоторое время мы шли молча, любуясь окрестностями.
– Смешно, – сказал я.
– Что?
– Ты говоришь, Манали – это хорошо.
– Ага.
– То есть, ты проходишь через все эти стрессы и вымогательства, а потом, попадаешь сюда – и сразу понимаешь, что нашел настоящую Индию, и все такое.
– Ага.
– Очень странно, потому что за все время, пока я здесь, ты первый индус, с которым я разговариваю.
– И что?
– Хуй знает – получается, что самое клевое место – в котором больше всего Индии – это там, где нет индусов.
– Ебена мать, чувак, так и есть. Ебена мать.
* * *
Позже вечером я попытался изложить эту теорию Лиз – в ответ она чуть не сожгла меня на костре, как еретика. Никогда не видел, чтобы она так бесилась. В результате этой беседы Джереми был назначен королевским фаворитом, а я невоспитанной болонкой.
Как раз цель – дерьмо.
Рэндж стал первым человеком в Индии, который мне понравился. Мы сразу прониклись друг к другу симпатией, и чем сильнее Лиз вязла в том говне, которое рамазывал вокруг нее Джереми, тем больше времени я проводил с Рэнджем. У меня никогда раньше не было друзей из южного Лондона, но эти люди всегда очень интересовали меня, потому что совершенно иначе смотрели на жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Не соблаговолит ли мадам начать первой?
Она усмехнулась и очень медленно поднесла косяк со рту. Я зажег огонь и дал ей затянуться, млея от того, как сужаются ее глаза. В полной тишине, нарушаемой только потрескиванием сгоравшей травы, мы передавали косяк друг другу. Мир вокруг постепенно растворялся, и оставалось только ее лицо, ее руки и дымок, вьющийся вокруг ее губ.
Когда окурок начал жечь мне пальцы, я погасил его о пол, обнял Лиз за шею и поцеловал в губы. Я чувствовал вкус каждой складки ее рта и каждого бугорка на языке. Контраст между твердыми зубами и мягким ртом казался мне космическим чудом. Поцелуй заполнял вселенную.
Потом она принялась стаскивать с меня одежду, а я с нее, и до нас дошло, что мы еще никогда не заходили так далеко, и мы скатились с кровати, мгновенно разделись и запрыгнули обратно.
Сквозь туман вожделения я заметил, что трусики все еще на ней.
Пока мы покрывали друг друга новыми поцелуями, я попытался исправить положение и незаметно стянуть их с ее попки. В результате то, что было раньше “Мммм” вдруг превратилось в “Нннн”. Пришлось торопиться, чтобы успеть до того, как появится “Не”. В конце концов мои усилия увенчались мерзким звуком рвущейся материи, который мигом разрушил все чары.
– Нет, – сказала она. – Никакого секса.
– Но почему?
Вместо ответа она стала целовать меня с еще большей страстью.
– Никакого секса, – повторила она, вытирая слюну с подбородка.
– Почему? – спросил я, когда нам опять понадобилось перевести дыхание.
Вместо ответа она перевернула меня на спину и исчезла под простыней.
– Я люблю Джеймса, – сказала Лиз, и я ничего не мог на это возразить, потому что губы ее уже сомкнулись вокруг головки моего члена.
* * *
До конца недели мы почти не вылезали из “Радуги”, целыми днями курили, ели, болтали, изредка выползали на улицу и занимались почти-сексом.
Впервые мне нравилось в Индии. Наши флюиды постепенно выздоравливали, и здесь, в маленьком тихом уголке, где мы с Лиз так мирно и спокойно проводили дни, тяготы путешествия уже не казались такими неодолимыми и выматывающими.
Я также без сожаления пересмотрел свое отношение к индийскому йогурту, потому что попробовал “бэнг-лэсси” – напиток, приготовленный из молока, йогурта и смалки. Его можно было заказать прямо в отеле, что было особенно в тему, когда становилось лень сворачивать очередной косяк. Было не очень вкусно на самом деле, но я всей душой полюбил “бэнг-лэсси”, потому что когда надоедает курить траву, самое лучшее – это ее выпить.
* * *
В отеле жило много народу, со всеми можно было покурить, и это место стало нам казаться по-настоящему милым. Мы перезнакомились со всеми, и почти все вечера проводили за полукоматозной игрой в карты, когда главное было не карты, а косяк по кругу и разговоры о путешествиях. Я интересовался картами и травой, а Лиз с унылым энтузиазмом погружалась в философию.
Поразительно, но им не надоедало бесконечно трындеть об ах-Индии. Я не понимал, как тут можно теоретизировать, и кому вообще первому пришла в голову идея объяснять какую угодно страну, но у каждого из них была в запасе своя теория. Лиз, как и следовало ожидать, с жадностью на эти теории набросилась, и мое циничное ко всей этой херне отношение опять стало действовать ей на нервы.
Мужик по имени Иона путешествовал семнадцать лет без перерыва. Он утверждал, что уже десять лет не носит башмаков, и каждый раз заводил одну и ту же песню – как противно человеческой природе терять контакт с землей. Еще он говорил, что не дает нищим деньги, зато всегда их крепко обнимает.
По несколько часов подряд он развлекал народ историями о нищете, болезнях, наркомании и болячках на ногах. Рассказы эти были приманками, он заводил их только для того, чтобы собрать вокруг себя слушателей. И лишь тогда, когда размер аудитории казался ему удовлетворительным, он приступал к главной теме своих лекций – к Универсальной Теории Индии.
* * *
– Индия, – объявляет Иона, – это прекраснейшая и отвратительнейшая страна в мире, а индусы – самые добрые и самые жестокие люди на планете.
И хотя Иона только начал развивать тему, его перебивает Билл, американский хиппи, неизменно одетый в военный камуфляж.
– Индия, – говорит он, – прекрасная страна, но посмотрите в лицо фактам, друзья, – эти люди ее губят. Они помешались на деньгах. Им постоянно что-то надо. Они способны думать только о том, где что продать или купить.
– Ты скребешь по поверхности, парень, – говорит Инг, скандинав и, судя по телосложению, – жертва недорода, при том, что он постоянно что-то жует. (Лиз сказала, что у него, наверное, глисты.) – Коммерция – это современность, тонкая целлофановая пленка, постеленная на богатейший ковер индийской истории. Я хочу сказать, что эту страну завоевывали не раз и не два за все века ее трагической истории, но ее уникальная культура непременно побеждала. Капитализм – современный завоеватель, и когда он отступит так же позорно, как все его предшественники, народ этой страны вновь обретет ту духовность, которая никогда его не покидала.
– Здесь все дешево, – говорит Брайан из Ноттингема. – Много чего дешевого.
– Но... прости, забыл, как тебя зовут? – запинается Билл.
– Инг.
– Инг?
– Инг.
– Нет, Инг, капитализм не исчезнет, как другие завоеватели. На этот раз Индия проиграла. Ее характер растворяется. Самый последний дурак не рискнет сегодня утверждать, что современная Индия – духовная страна.
– В Англии, – говорит Брайан, – один банан стоит двадцать пенсов, а здесь можно купить связку из десяти или пятнадцати бананов всего за тридцать пи. Большая экономия.
– Не будем забывать, – говорит Бёрл (дружок Билла), – что Индия так и не оправилась от британской колонизации. Должны смениться два, может, даже три поколения, прежде чем индусы начнут сами за себя отвечать. Но, боюсь, будет поздно.
– Я люблю ее такой, – говорит Иона, – но я ненавижу ее такой. – Он мудро кивает головой.
– А я, – говорит Инг. – ненавижу ее такой. Но я люблю ее такой. – Он кивает еще более мудро, чем Иона, который немного обижается и старается наполнить свой кивок еще большей мудростью. У него ничего не выходит, потому что слишком заметна обида, и тогда он отказывается от борьбы кивков и принимается скручивать новый косяк.
Пользуясь моментом, свою теорию грузит Ксавье.
– Индия мало денег большой страна страдает и разрушится своим весом. Мало берега, очень много своего людей. Это смертельное оружие для недобровольного самоубийства.
Все внимательно на него смотрят.
– J'aime l'Inde. Mais je la deteste, – говорит он с пафосом.
Все мудро кивают, чтобы показать, что понимают по-французски.
– Правда интересно? – шепчет мне в ухо Лиз, и лицо ее горит от возбуждения.
– Хуйня, если ты хочешь знать мое мнение.
– Как ты можешь так говорить?
– Очень просто. Потому что это хуйня.
– Но ... Эти люди объездили весь мир, и теперь делятся своим опытом. Неужели ты не понимаешь, как нам повезло?
– Нам повезло, что мы не похожи на них – надеюсь.
Она поворачивает мою голову и долгим взглядом смотрит мне в глаза.
– Пожалуйста, Дэйв. Для меня – только для меня – если тебе не трудно, оставь пожалуйста свой европейский цинизм. Пожалуйста. Для нас это возможность расширить горизонт. Мы не имеем права ее упускать.
Я тоже смотрю на нее. В ее взгляде такая отчаянная искренность, какая бывает в глазах людей, которым срочно требуется транквилизатор. Не зная, как выкрутиться, я решаю, что проще солгать.
– ОК. Прости. Я постараюсь.
– Обещаешь?
– Я постараюсь перестать быть европейцем.
К счастью, она не замечает сарказма.
Настоящая Индия.
Спустя неделю манальской жизни произошла катастрофа. Появился Джереми.
– Так и знал, что вы здесь, – объявил он с противоположного конца аллеи.
– Ж-ж-ж! – завопила Лиз, вскочила со стула и помчалась целоваться.
– Здорово, Дэйв, – провозгласил он, наверно забыв, что мы успели возненавидеть друг друга до самых печенок.
– Ммм.
– Значит, ты уже отведал местного яду?
– Нет, я курю траву.
– Ж! Как ты был прав насчет этого отеля. Здесь просто замечательно! – верещала Лиз.
– Отель и есть Манали, все очень просто, – ответствовал он. – Ну и где же наша травка?
Даже не спросясь, Лиз забрала у меня косяк и протянула Джереми. Он зажал его между пальцев у самых костяшек, скрутил руку в кулак и втянул дым, припав губами к основанию большого пальца.
Следующим номером в программе шло обучение этому трюку Лиз.
– Обрати внимание, многие местные курят именно так, – говорил он при этом.
* * *
Через два дня Джереми затеял экскурсию. Он оповестил население отеля, что на полпути к горам есть пещера, в которой живут садху, и что все, кто желает на них посмотреть, должны собраться утром на веранде.
Идея мне не понравилась только потому, что она исходила от Джереми. Однако, я так давно сидел на одном месте, что перспектива долгого пешего похода показалась очень даже привлекательной. И потом, если я хотел удержать расположение Лиз, нужно было время от времени проявлять интерес к чему-нибудь восточному. Пещера и пещера, если вы хотите знать мое мнение, но поскольку эта святая дыра, по мнению Лиз, способствовала расширению горизонта, то отчего бы и не заработать несколько лишних очков. Я решил идти.
К десяти часам вся толпа была в сборе: Бёрл, Билл, Инг, Иона и еще один парень, Рэндж, коренной индус, между прочим.
* * *
Не успели мы выйти из отеля, я увидел как Лиз (которая шла во главе колонны рядом с Джереми) трогательно обнимает нищего. Бедняге явно не понравилось такое обращение, и я, чтобы скомпенсировать, дал ему несколько рупий. Я не видел лица Лиз, но свободно читал по изменившейся походке, как вдохновило ее это объятие. Она словно говорила каждым своим движением: “Смотрите на меня – я теперь такая просветленная – до боли и до усрачки”.
Через милю выяснилось, что Иона знает короткую дорогу. Надутый от важности Джереми сник, что сразу привело меня в отличное настроение, и теперь Лиз плелась в хвосте группы, пытаясь его утешить. А я всю дорогу проболтал с Рэнджем.
Рэндж, как выяснилось, был из Патнея. Вместо обычного барахла, в котором ходили туристы (и которое даже я, в конце концов, себе накупил) на нем были ливайсы и тонкая свежевыстираная футболка, плотно обтягивающая накаченные мускулы. И еще волосы у него были причесаны как-то по-особому – до Манали я такого никогда не видел.
Он сказал, что предки тащат его обратно в семью, но что семья ему остопиздела, и он удрал от них куда подальше. Еще он сказал, что его родители по-настоящему богаты, куча агентов ищет его по всей Индии, и чтобы я никому не проболтался, что знаю, где он.
– Жуть, – сказал я.
– Все равно найдут. Куда бы я ни свалил, найдут и припрут обратно.
– У тебя точно не паранойя? Такая большая страна.
– Ты не понимаешь. У родни везде руки. Стоит мне где-нибудь назваться, все сразу поймут, из какой я семьи, и через час за мной придут. Богом клянусь. И тогда я буду по уши в говне.
– Почему?
– Ну, ебена мать. Потому что я удрал.
– Скажи им, что ты просто хотел погулять с рюкзаком.
– Погулять с рюкзаком? Ты думаешь, они дадут мне погулять с рюкзаком? Болтаться, как последний ханыга в грязных штанах, спать с тараканьих ночлежках с вонючими хиппи? Они скорее сдохнут. Да еще один! Господи! Они решат, что я свихнулся.
– Все гуляют, и ничего.
– Ага, куча моих друзей. Но только не я. Мне нельзя.
– Но почему?
– Потому что я индус. Это занятие не для приличного индуса.
– Туристы – очень приличные люди.
– Пфф! Туристы – это мусор.
– Но мы же богатые. Мы же европейцы.
– Ну и что?
– Мы платим.
– И?
– И то, что люди нас, кажется, уважают.
– Именно. Вам кажется, что они вас уважают. На самом деле – ни хуя. Они считают вас грязными жлобами, и клеются к вам, потому что хотят денег. Заруби на носу. Ни один индус в этой стране никогда не станет твоим другом. Что бы кто тебе ни говорил, все будет враньем – им нужны твои деньги, и все.
– Зачем ты так? Это расизм.
– Конечно расизм. Я ненавижу индусов, чувак. Они варвары и мудаки. Все, что им надо, это деньги, деньги, деньги. Я целый ебаный месяц слушал, как десять тысяч моих родственников день изо дня пиздят о стерео, машинах, виски и ценах на землю. Ты бы знал, чувак, как это меня заебало. Поэтому я от них удрал. Мне насрать на это говно. Мне насрать на ебаный папашин бизнес, и пошли они все на хуй, даже если все их барахло развалится на куски. Все это херня. Материальная херня.
– А я думал, Индия – духовная страна, и все такое.
– Поэтому я тут и шляюсь. Я ищу настоящую Индию. Мою духовную родину.
– Вроде Манали?
– Точно.
– Особенно отель “Радуга”.
– Точно. Оно и есть, чувак. Святые пещеры и весь этот хлам. Оно и есть.
– Ты прав, – сказал я. – Впечатляет.
Некоторое время мы шли молча, любуясь окрестностями.
– Смешно, – сказал я.
– Что?
– Ты говоришь, Манали – это хорошо.
– Ага.
– То есть, ты проходишь через все эти стрессы и вымогательства, а потом, попадаешь сюда – и сразу понимаешь, что нашел настоящую Индию, и все такое.
– Ага.
– Очень странно, потому что за все время, пока я здесь, ты первый индус, с которым я разговариваю.
– И что?
– Хуй знает – получается, что самое клевое место – в котором больше всего Индии – это там, где нет индусов.
– Ебена мать, чувак, так и есть. Ебена мать.
* * *
Позже вечером я попытался изложить эту теорию Лиз – в ответ она чуть не сожгла меня на костре, как еретика. Никогда не видел, чтобы она так бесилась. В результате этой беседы Джереми был назначен королевским фаворитом, а я невоспитанной болонкой.
Как раз цель – дерьмо.
Рэндж стал первым человеком в Индии, который мне понравился. Мы сразу прониклись друг к другу симпатией, и чем сильнее Лиз вязла в том говне, которое рамазывал вокруг нее Джереми, тем больше времени я проводил с Рэнджем. У меня никогда раньше не было друзей из южного Лондона, но эти люди всегда очень интересовали меня, потому что совершенно иначе смотрели на жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21