Это значило, что должен был существовать неизвестный до сих пор закон природы, в соответствии с которым человеческие существа при определенных обстоятельствах десубстанцинировались. Это был, наверное, ужасный закон природы, но он был – если Антон Л. не сошел с ума или не спал – фактом, а из этого в свою очередь следовало, что, вероятно, должен был существовать и обратный закон природы, в соответствии с которым все люди вдруг снова появятся…
Антон Л. решил хоть немного прибрать в квартире. Гостиная, и он вынужден был это признать, была позором. То. что он выбросил старые горшки и лохмотья с веранды, должно было, скорее, радовать старых Хоммеров; к тому же, он кормил Соню – Соня – за доставкой продуктов он снова о ней забыл. Сыра он с собой не взял, потому что весь сыр так и кишел червями. Антон Л. насыпал в банку маленькие, очень аппетитно начищенные картофелины. Это был настоящий деликатесный картофель, кроме того, единственное в деликатесном магазине, что не было залито уксусом, маслом или другими консервантами. Он достал самую большую картофелину и бросил ее в террариум к Соне. Соня повернула голову в направлении картофелины и посмотрела прямо по касательной мимо картофелины. «Она-таки ее сожрет, – подумал Антон Л., – иначе мне придется принести ей сыр; возможно, она любит червей». Затем он снова отправился в гостиную. Он поднял осколки стекла со столика у софы и собрал их в деревянную миску, края которой были украшены колосьями. Между колосьями виднелась грубая надпись, тоже вырезанная: «Да будет нам сегодня наш хлеб насущный».
Наступил вечер. Мысли больше нельзя было сдерживать. Ночь придет. Меньше чем через два часа ночь неизбежно сюда придет. Для Антона Л. это было подобно неотвратимо надвигающемуся времени казни. Он поставил миску с «хлебом насущным», в которой теперь были стеклянные осколки, на письменный стол рядом с телевизионной программой. Серые тени заполнили комнату. Еще когда он в последний раз вез продукты, небо на западе стало затягиваться тучами. Тем не менее жара стала почти невыносимой. Антон Л. снял рубашку. Ему казалось, что нижняя рубашка была пропитана медом. Страх вызывает процессы сокращения. Душа сдает одну взрослую позицию за другой, отходит все ближе к центру и наконец защищает лишь ядро существа, которое зародилось уже тогда, когда человек был еще ребенком.
Телевизионная газета посвящала каждому телевизионному дню две страницы. На титульной странице стоял понедельник, 25 число. Сегодня была среда или четверг. Антон Л. в сумерках еще мог читать: четверг, 28-е, был последним днем, программа которого была в этом выпуске, после этого должен был прийти новый номер. Антон Л. посмотрел на часы. Он поставил часы очень приблизительно, по солнцу. Часы показывали девять часов, но на самом деле время было, вероятно, более ранним. «Сыновья Пророка. Израиль – старый или молодой? Документальный фильм» – по первой программе. По второй: «Дерево-виселица», американский художественный фильм производства 1953 года с Гарри Купером. Такого господин Хоммер наверняка бы не смотрел. Какого-то там Гарри Купера он любить не мог. Третья программа: «Антология. Дискуссия и проблемы». Господин Хоммер, конечно, переключил бы на австрийскую программу, но по ней тоже шло «Дерево-виселица». Хотя, может быть, господин Хоммер все-таки эту программу посмотрел бы. Антон Л. включил аппарат. Он, естественно, не работал.
Было невыносимо жарко. Антон Л. распахнул окно. Снаружи воздух казался еще более горячим, чем в комнате. Не чувствовалось ни дуновения. Небо было черным. Антон Л. был мальчишкой лет десяти или одиннадцати. Он хотел побежать куда-то, где были люди, убежать отсюда и добраться куда-нибудь, тяжело дыша, но добраться спасенным, туда, где был свет и люди. Но людей не было нигде.
Он выбежал на балкон. Там рядом с пистолетами он положил полицейский фонарик. Он его включил. Мощный луч упал на Соню, которая, ослепленная, отскочила от картофелины. Антон Л. снова выключил свет. Если фонарь будет гореть у него всю ночь, сядут батарейки. Вдруг действительно что-то произойдет, а у него не будет света? Кто знает, что за зверье уже бродит по городу. Нужно было раздобыть свечи. Непростительное упущение. В магазине плетеных товаров была целая пирамида из свечей. Но сейчас на охоту выходит медведь. «Будет лучше, если окна в гостиной я закрою, кто знает…»
Ужас поднялся в душе Антона Л. Он забежал в гостиную. У него вырвался крик и волосы встали дыбом: огромная птица сидела на подоконнике. Это была лишь занавеска, зажатая в окне. Подул едва заметный ветер. Антон Л. обшарил светом всю комнату, лишь затем вошел в нее и закрыл окно. Но теперь он почувствовал себя, словно в палате сумасшедшего дома. Он снова распахнул окно. Это был не ветер, то, что доносилось тогда; это нельзя было назвать ветром; сонные слои воздуха вяло накрывали друг друга.
«Они должны вернуться, – подумал Антон Л. А если они рассердятся, увидев хаос в гостиной? Я должен принести свечи. Может быть, свечи есть у „Штерра“ („Штерр“ был магазин деликатесов). Он выскочил наружу, но не успел добежать еще до второго этажа, как вдруг вспомнил о стаях собак. Снизу вверх по дому и с самого верха, от ужасного уже самого по себе чердака надвигался туман ужаса. Антон Л. испугался, что он его раздавит. Он включил фонарь и быстро забежал обратно в квартиру. Створки окон, которые он оставил открытыми, хлопали. Антон Л. решил спастись у себя на кровати, накрыться одеялом с головой и попытаться пережить эту ночь – но это была лишь одна из тысячи ночей. Но в кровати лежит змея, точно, в кровати лежит змея; змеи всегда лежат в постелях – тысяча ночей это даже меньше трех лет. Тридцать лет – это десять тысяч ночей. Каждая ночь нагромождает свои ужасающие квадры на предыдущие, пока не поднимется вавилонская башня страха: каждая последующая ночь будет еще хуже, сегодняшняя – самая мягкая…
Антон Л. выбежал на балкон, посветил на скамейку, взял один из пистолетов, потряс им, ощупал все, что двигалось (только затвор он не передернул), приставил ствол к виску и нажал на курок. Раздался ужасающий грохот, но снаружи – одновременно сверкнула молния. На город после дневной жары обрушилась сильная гроза. С первым ударом грома пошел дождь, сначала отдельными тяжелыми каплями, но затем полило как из ведра. Воздух стал прохладнее. Антон Л. чувствовал себя изможденным, как будто он носил блоки из песчаника. (Он ведь действительно перенес в квартиру шесть тележек консервов.) В кровати змеи не было. Антон Л. заснул. Правда, фонарь из руки он так и не выпустил.
VII
Наследие Пфайвестля
Сам Антон Л. машины не имел. У Хоммеров, Антон Л. это знал автомобиля тоже не было. Если ему не изменяла память, машина была у семьи Дерендингеров, которая жила на первом этаже. В доме жили две семьи Дерендингеров. Старые Дерендингеры обитали на четвертом этаже, они жили в доме почти так же давно, как и Хоммеры. Однажды показалось, что на землю снизошли сразу все святые, когда старый Дерендингер зашел к господину Хоммеру. Случая, чтобы господин Хоммер поднимался к господину Дерендингеру, Антон Л. припомнить не мог. Старый Дерендингер был старше господина Хоммера и уже долгое время пребывал на пенсии. Кем был Дерендингер раньше, Антон Л. не знал. Уже много лет назад, когда на первом этаже освободилась квартира, молодая семья Дерендингеров отделилась. (Еще одна семья Дерендингеров отделилась и переехала в тот дом, где находился магазин деликатесов, в котором Антон Л. «закупился».) Молодой Дерендингер, который тоже не был уж совсем молодым, когда Антону Л. стали понятны связи, конечно же, еще не достиг пенсионного возраста, но тем не менее кем он работал, тоже никто не знал. Это не было нечто, покрытое тайной, но Антона Л. факт сей просто не интересовал. Антон Л., наверное, вообще не соприкоснулся бы с молодыми Дерендингерами, если бы у молодого Дерендингера не было одной специфической склонности: эта склонность касалась спорта, а точнее говоря, футбола, а еще точнее: непосредственного и опосредованного наблюдения за футбольными матчами. «Склонность» – это, конечно же, сказано слишком мягко. Для молодого Дерендингера не существовало в жизни ничего больше, кроме футбола, весь мир состоял из футбола, футбол придавал жизни единственный смысл, структура мира состояла для него из запутанных хитросплетений местных, региональных, национальных и мировых лиг, дивизионов, кубков и чемпионатов, такие названия, как Милан, Мадрид, Варшава, Кипр, Ирландия значили для него только лишь определенные места в таблице футбольных чемпионатов; страны мира, в которых в футбол не играли, то есть Китай или Северная Америка, для него не существовали. Бог был для него, если он, конечно, над этим задумывался, воплощением первичного духа, облаченным в форму футбола. Все это было упоением Дерендингера. Любовь Дерендингера предназначалась лишь одному футбольному клубу, который назывался «Бело-Синие». Нежность и полноту этой любви просто невозможно было себе представить в полной мере. Чувственная, земная любовь, любовь пылчайших патриотов к отечеству, любовь художника к искусству были ничем по сравнению с всеобъемлющим, пустившим корни в каждой клетке его тела, непроходящим и нерушимым чувством Дерендингера, которое он испытывал к футбольному клубу «Бело-Синие». Дерендингера, если можно так сказать, вопросы теологии вообще-то не беспокоили, но когда футбольный клуб «Бело-Синие» побеждал, он верил, что Бог существует. Проигрышей же футбольного клуба «Бело-Синие» не существовало: существовали неблагоприятные погодные условия и плохое состояние поля, пристрастные судьи, предвзято настроенные к противникам болельщики, всевозможные стечения неблагоприятных обстоятельств, которые могли отнять победу у футбольного клуба «Бело-Синие», но они ни в коем случае не могли поколебать веру молодого Дерендингера в этот футбольный клуб. Дерендингер, который без малейших раздумий променял бы на футбольный клуб «Бело-Синие» свою жену и всех юных Дерендингеров (которых было трое, если не четверо, вероятно, сделанных во время летних перерывов в чемпионатах), если бы это принесло клубу хоть какую-то пользу, даже себя самого; он мог, не моргнув и глазом, если бы этим ему удалось заработать единственный решающий для матча гол, дать сварить себя в кипящем масле.
Совершенно ясно, что такое определяющее всю жизнь увлечение должно было находить выход наружу. Юных Дерендингеров мужского пола еще в совсем нежном возрасте брали с собой на футбольные матчи. Старшему из юных Дерендингеров, ему было примерно лет четырнадцать, молодой Дерендингер смог привить любовь к футболу, нб не любовь к футбольному клубу «Бело-Синие». Старший из юных Дерендингеров болел за местного соперника, спортивный клуб «Дойче Айхе». Это была личная дерендингерская проблема отцов и детей, которая принимала особенно болезненное и иногда даже слышимо рукоприкладное выражение, когда футбольный клуб играл против спортивного клуба.
Молодой Дерендингер был человеком, достаточно поездившим по свету. Он неоднократно бывал во всех больших городах Германии, кроме того, в Вене, Цюрихе, в крупных итальянских городах, в Барселоне, в Глазго, даже в Москве и Мехико, но свое мировоззрение он обогатил лишь знаниями о распределении футбольных мест.
Представить себе человека, который не интересовался бы футболом, для Дерендингера было вещью совершенно невозможной. Четвертое измерение тоже можно понять с немалым трудом и чисто теоретически – чувственно представить его себе нельзя никак. Не интересующийся футболом человек для Дерендингера был уродом, мнимо существующим. По этой причине женщины были для Дерендингера уродами, пусть даже они старались стать мягче по отношению к футболу, потому что они не были способны испытать весь восторг от этого вида спорта. Его испытывал Дерендингер. Женщины были для него тем же, чем и для истинного мусульманина: бездушными существами, ценность которых заключалась в довольно приятном половом органе и том факте, что они могли готовить еду. Если футбольный клуб Дерендингера «Бело-Синие» выигрывал, он в фазе эйфорического спада напряжения выплескивал на свое окружение все подробности хода матча. К окружению при этом причислялся каждый, кто попадался ему в это время на пути. Так и Антон Л., уже вскоре после того, как он переселился к Хоммерам в качестве поднанимателя, вступил в контакт с совершенно незнакомым ему молодым Дерендингером. Футбол был той страстью, которая Антона Л. не занимала еще никогда. Но Дерендингер в потоке своего восторга этого не заметил. А так как Антон Л. кивал головой, слушая гимны Дерендингера во славу подвигов героев футбольного клуба «Бело-Синие», он предстал в глазах Дерендингера как единомышленник.
Старый Дерендингер, вспоминал Антон Л., однажды рассказывал господину Хоммеру – это было на лестничной клетке, Антон Л. совершенно случайно подошел в это время, – что его сын купил новую машину. Антон Л. вспомнил еще, что вскоре после этого видел молодого Дерендингера садящимся в субботу с самым юным Дерендингером в красный «фольксваген». У них с собой были всевозможные клаксоны, дудки и трещотки, а кроме того, они взгромоздили на, видимо, специально приспособленный для этого на крыше багажник странный агрегат. Агрегат представлял собой большой крест, на поперечной и продольной планках которого крепились целые батареи сигнальных рожков. Агрегат был полностью автоматическим, работал на электричестве и мог плавно доходить до душераздирающей силы звука. Молодой Дерендингер придумал эту шумовую гаубицу и изготовил ее дома, пойдя на немалые затраты. Вообще-то этот агрегат, узнал Антон Л. из разговора старого Дерендингера и господина Хоммера, был применен один-единственный раз. Он настолько перекрыл все шумовые приспособления остальных болельщиков, что одного из игроков тут же схватила нервная судорога икроножной мышцы. Молодому Дерендингеру было в письменном виде запрещено в будущем брать агрегат с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34