, – что я никогда не встречал эту женщину». Толстое золотое колье лежало на сиденье… Антон Л. рукой залез в трубку-платье. Паутинка блестела. Цвет ладони четко виднелся сквозь паутинку. «Может, я смогу себе это представить – подумал Антон Л. Он вытянул паутинки одну из другой. Запах духов на какое-то мгновение усилился – Дагмар бы это не подошло. Она была не очень стройной. Была бы Дагмар тоже здесь, если бы мы поженились?»
Антон Л. держал блестящую, прозрачную паутинку в руке, он был почти готов сунуть ее в карман, но затем все-таки бросил назад, в разбитую машину. Платье легло на сиденье, как змеиная кожа.
«Змеи! – подумал Антон Л. Змеи были животными, которые вызывали в нем такое отвращение, что он не мог смотреть даже на картинки с ними в энциклопедии. – Надеюсь, что змеи хотя бы не понаползают». Он пожалел, что не взял с собой хоммеровский нож-топор, хотя при одной мысли о том, чтобы разрубить змею, его чуть не стошнило.
Не должно было быть никаких змей, которые бы встретились Антону Л.
По пути в город на глаза ему попалось лишь несколько автомобилей, не припаркованных аккуратно у тротуаров. На Медеаштрассе одна машина стояла прямо на проезжей части. Чуть дальше, перед витриной магазина плетеных изделий, стояла радиофицированная полицейская машина. У обоих автомобилей тускло горели фары. Антон Л. когда-то – под, как он впоследствии говорил, мещанским влиянием Дагмар – брал уроки вождения. Правда, водительских прав он так никогда и не получил (помолвка с Дагмар расстроилась, как этого и следовало ожидать, но не из-за водительских прав), но он все еще помнил основы вождения автомобиля. Он обошел вокруг первого автомобиля и заглянул внутрь. На сиденье висел серый костюм.
«Те двое были в театре, а после этого в баре, – подумал он, – но что делает среди ночи на улице этот парень в сером костюме?» С некоторым трудом и после нескольких попыток ему удалось открыть багажник, в котором оказалась запасная канистра, лопата, пучок ремней и теннисная ракетка. Антон Л. снова захлопнул крышку. Затем он, уже не испытывая никаких угрызений совести и со своим обычным презрением почти ко всему, в данном случае – к неизвестному ему человеку, вышвырнул на улицу серый костюм и все белье, которое в нем находилось. После этого он сел на место водителя. Ключ зажигания торчал в замке. Антон Л. попытался завести машину. Мотор вяло крутнулся лишь один раз, после чего безжизненно замер.
Водитель испарился прямо во время езды, то есть педаль газа была отпущена, машина по инерции еще некоторое время катилась, мотор заглох, потому что скорость все еще сохранялась. Зажигание осталось включенным, фары тоже: ведь была ночь. Так что аккумулятор сел совершенно. Другая машина, та, в которой ехали господа в смокинге и в змеиной коже, наверное, нарушала и ехала на слишком большой скорости, в результате чего у нее сохранилась еще достаточная инерция, чтобы протаранить афишную тумбу. Патрульная машина, конечно же, тоже мчалась как угорелая, но, вероятно, по прямой. По этой причине она еще успела остановиться возле самой витрины. Антон Л. подошел к полицейской машине. Он чувствовал потребность довести дело до конца. Он достал из машины железный прут (зачем, подумал Антон Л., у них был с собой железный прут?) и швырнул его в витрину магазина плетеных товаров. Плетеные товары посыпались друг на друга. Пирамида из изысканных декоративных свечей, сооруженная явно с трудом, рухнула вниз.
Радиофицированная полицейская машина тоже не завелась. Вероятно, причина была та же: севший аккумулятор. Но рядом с полицейскими формами лежали два пистолета. Антон Л. подумал о змеях, о собаках и взял оружие. Кроме того, он взял с собой и фонарик. Рядом с магазином плетеных товаров дверь, ведущая во двор, оказалась приоткрытой. Антон Л. заглянул внутрь: темный проход с отслаивающейся от стен масляной краской вел к выложенному кафелем подъезду и дальше, на задний двор. Он снова вышел на улицу. Еще немного и этот задний двор, несмотря на пистолеты, станет его спасением.
Через два квартала фасад первого этажа углового здания был выкрашен в ярко-красный цвет. Над дверями висела вывеска «Граф Монте-Кристо». Дверь была открыта. Здесь размещался ночной бар. В украшенной всякой мишурой витрине были выставлены фотографии частью почти, частью совершенно голых танцовщиц. «Если это, – подумал Антон Л., – застигло их во время представления, то от них вообще ничего не осталось, в лучшем случае несколько перьев, которые были на голове, да еще золотой зуб».
Антон Л. вошел в дверь. Ему в нос ударил странный запах. Вниз вела отделанная красным бархатом лестница. До половины лестницы свет еще доставал. Внизу вход в бар преграждала тяжелая бархатная портьера.
Заведение это было Антону Л. небезызвестно. Однажды юбилей туристического бюро «Кюльманн» закончился именно здесь. «На что еще способен человек, если не на то, чтобы посвятить себя цифрам», – вспомнил Антон Л. В господине Кюльманне. шефе фирмы, с самого первого дня, стоило лишь повнимательнее присмотреться, сразу угадывался скряга. У Антона Л., хотя он в принципе интересовался лишь самим собой и своими собственными болезнями, был очень острый глаз на слабости других людей (за которыми он лишь наблюдал, но никогда не упрекал), что было странной, не сразу бросающейся в глаза, частью его презрения к людям. Он в самый первый день распознал в господине Кюльманне скрягу, хотя господин Кюльманн старался и, нужно сказать, по большому счету, старался с видимым успехом показаться «широкой душой». Господин Кюльманн был высокорослым и светловолосым. У него было необычайно большое лицо и на удивление маленький нос. Родом он был из Берлина и очень любил говорить, хотя говорил он не очень хорошо. Запас его мыслей был невелик, по причине чего темы его разговоров ограничивались небольшим числом предметов, что опять-таки вело к тому, что он очень часто повторялся. Большая часть его речей состояла из пустых фраз типа «…не правда ли…», «ведь так же…», «…хотелось бы еще сказать…» и тому подобных. Но если рассказчиком он был плохим, то слушателем – просто никаким. Господин Кюльманн стремился произвести на свое окружение три впечатления: показаться серьезным, показаться прилежным и выглядеть внушительно. Серьезность – ну, это весьма призрачное понятие, почти такое же призрачное, как и его противоположность. Господин Кюльманн слыл человеком серьезным в общепринятом смысле уже хотя бы потому, что был слишком скупым, чтобы быть несерьезным. Прилежным – господину Кюльманну в его бизнесе повезло: он процветал, он жил в благополучии, но если кто-то присматривался повнимательнее, то от его глаз не могло укрыться, что он был болваном. Конечно же, прилежно говорить и прилежно говорить о прилежности господин Кюльманн мог, причем здесь всегда наблюдается склонность считать прилежным того, кто прилежно говорит. Что же касается внушительности, то здесь Антон Л. как-то пережил с господином Кюльманном один сногсшибательный эпизод. Господин Кюльманн взял Антона Л. с собой в деловую поездку на машине. В одном месте господин Кюльманн повернул налево, но на этом месте поворот налево был запрещен. И именно на этом месте стоял полицейский. Полицейский засвистел и указал господину Кюльманну, чтобы тот съехал на край дороги и остановился. Полицейский был невысоким толстым человеком с чрезвычайно смешной желтой бородой. Господин Кюльманн тут же вышел из машины, принял внушительную стойку и ошарашил полицейского речами, типа: «…может же иногда случиться…», «…ведь вы же все-таки не так…», «…вы понимаете, кто перед вами стоит?» «Да, – сказал полицейский, – прусак, который повернул налево там, где он не имел права налево поворачивать». Антон Л., которому до этого случая еще не представлялась возможность взглянуть на всю сущность господина Кюльманна, подумал, что теперь господин Кюльманн просто разорвет маленького полицейского. Но произошло нечто совершенно иное. Господин Кюльманн ретировался, улыбнулся – у него был очень большой рот, в котором отсутствовало много зубов, – и поспешил вернуться к машине. Он принялся открывать и закрывать багажник и капот, что-то крутить в моторе, шарить в ящике с инструментами, а когда полицейский выписал штрафную квитанцию, заявил, что у него дела в соседнем доме (что, конечно же, было неправдой) и забежал в дверь этого дома. Антон Л. получил штрафную квитанцию, прикрепил ее господину Кюльманну на руль и сказал полицейскому, что он не может даже в мыслях себе представить, что господин Кюльманн заплатит штраф; он скорее умрет.
Через некоторое время господин Кюльманн выглянул из двери дома. Убедившись, что полицейский ушел, он снова уселся за руль. Серьезность и внушительность в этот момент несколько померкли. Господин Кюльманн улыбнулся. Подчиненный стал свидетелем постыдного события. Возможностями Гесслера господин Кюльманн в нашем веке, во всяком случае у нас, не располагал. Ему не оставалось больше ничего, как – говоря психоаналитическим языком – это дело замять. Добрых полчаса он молчал как рыба. Затем его серьезность снова всплыла в полном своем объеме. Он перестал улыбаться.
С тех пор у Антона Л. зародилось подозрение, что господин Кюльманн был не только слишком скуп, чтобы заделать так бросающиеся в глаза при улыбке дыры между зубами, но и слишком труслив.
Господин Кюльманн так и не оплатил эту штрафную квитанцию – это была очень мягкая штрафная квитанция, всего несколько марок. Он написал множество пространных заявлений, приводил всевозможные причины, его извиняющие, и, наконец, сослался на свое плохое здоровье (при этом несколько зубов оказались единственным, чего ему не хватало) и на свое жалкое финансовое положение. Добился ли господин Кюльманн успеха этими заявлениями, Антон Л. так и не узнал, потому что он уволился и перешел в туристическое бюро «Сантиханзер».
Позже Антон Л. как-то случайно встретил господина Кюльманна в городе. На работе шеф всегда носил серьезные и внушительные костюмы. Но было известно, что господин Кюльманн не мог пойти против своего характера и что-нибудь выбросить, каким бы ветхим оно не стало. Когда Антон Л. встретил господина Кюльманна, тот был в городе явно не по служебным делам, потому что на нем был совершенно изношенный плащ и шляпа, которая бы подошла разве что для символической фигуры «Жадность». Антон Л. поздоровался. Господин Кюльманн не ответил.
Сотрудники были удивлены, когда по случаю юбилея фирмы господин Кюльманн устроил праздник. Он целыми днями занимался тем, что искал, где можно было дешево купить шампанское, потому что, так сказать, открыто скупиться и экономить напитки противоречило серьезной и внушительной широте натуры, которую господин Кюльманн собирался продемонстрировать в этот день. Шампанское должно было течь рекой, но это должно было быть самое дешевое шампанское. Вот только оно не могло быть одним из заведомо известных дешевых сортов – господину Кюльманну приходилось нелегко, ибо он не относился к такому типу открыто-явных скупердяев, как старый банкир фон Шпекх (следующий шеф Антона Л.), который ездил за сорок километров чтобы постричься, потому что там работал парикмахер, который стриг на десять пфеннигов дешевле.
На празднике фирмы присутствовала и фрау Кюльманн. В остальных случаях бедная фрау появлялась редко. На ее внешности еще лежал отпечаток того, что раньше она была живой и ухоженной, но уже десятки лет ее заглушал муж, который все знал лучше.
Она никогда не переставала считать господина Кюльманна импозантным. Теперь она была полуслепой и полуглухой, вероятно, оттого, что постоянно смотрела на своего блестящего супруга, и оттого, что слушала его неисчерпаемые речи. Очень скоро фрау Кюльманн отвезли домой. После этого самый старый сотрудник туристического бюро, лысый прокурист Клипп, который уже несколько опьянел от потоков шампанского, предложил разок по-настоящему преступить дозволенное. «Совсем рядом, – сказал прокурист Клипп, – располагается греховное „Монте-Кристо“.
Господин Кюльманн не мог так просто уйти в сторону, но в этот момент в его душе бушевала борьба. Антону Л., который тогда почти не употреблял алкоголь, было понятно, что коль вопрос заключался в выпивке и деньжатах, верх в конце концов возьмет зажатая скупость господина Кюльманна. То, что старый жадина пойдет на такие расходы, ожидать не приходилось вообще.
День был не выходной. «Монте-Кристо» переполнен не был. Метрдотель провел господ (шесть господ и две дамы) к столику, стоявшему в нише. Прокурист Клипп тут же заказал три бутылки шампанского – господину Кюльманну сразу стало не по себе, – а когда шампанское принесли, Клипп моментально поднял тост за «благородного жертвователя». Господин Кюльманн уже не мог изобразить хотя бы кислую улыбку.
Выступление девиц было посредственным. По причине малого числа посетителей они вяло снимали одежду и в лучшем случае размахивали немного бюстгальтерами. Казалось, что в этот день выступал второй состав исполнительниц. Господину прокуристу Клиппу показалось, что в одной из раздетых дам он узнал гардеробщицу. «Тем не менее, – сказал он, – видно, что их опыт в стриптизе накоплен десятилетиями».
Когда господин прокурист Клипп заказал всем виски с содовой и при этом ничуть не сомневался, что и это должно быть записано на счет «благородного жертвователя», у господина Кюльманна чуть не выпал еще один из его больных зубов. Он похолодел как лед, чего, правда, никто из компании, кроме Антона Л., не заметил, потому что все остальные были уже пьяны.
Клипп рассказывал анекдоты. Все смеялись, господин Кюльманн нет. То, что он, с тех пор как они пришли сюда, совершенно ничего не говорил, должно было послужить всем остальным предостережением. Затем Клипп заявил, что он потанцевал бы с обнаженными дамами. (В это время как раз демонстрировался номер «Петербургские катания на санях».) Все засмеялись. Клипп делал вид, что он серьезно собирается это сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34