Это не было Антону Л. особенно приятно, но его восхищение йогой уже притупилось, что, в общем-то, было хорошо, потому что господин Хоммер. наверное, и стояние на голове назвал бы явлением «вакхическим». Но, тем не менее, прерванный более или менее насильственно второй период запоя впоследствии не проявлялся. Антон Л. мог без всякой опаски выпить стакан пива или стакан вина, который ему вечером предлагал господин Хоммер. В случае с Антоном Л. речь явно шла о больших циклах, внешние признаки которых, подобно таинственным кометам, на протяжении какого-то времени проходили сквозь жизнь Антона Л., иногда в нее возвращаясь, а иногда нет.
Когда Антон Л. с двумя пластиковыми пакетами и отягощенным винной бутылкой карманом куртки поднялся вверх на три пролета (в старом доме лифта не было), собаки все еще продолжали лаять. Они даже не лаяли, они неистовствовали. Ирма, на втором этаже, бросалась на дверь квартиры так, что дрожала лестница. Две собаки на третьем этаже тоже вели себя подобным образом. (Лишь бесформенная такса Хекси, которая вероятно уже сдохла, вела себя тихо.)
Антон Л. собак не любил. Было понятно, почему животные так неистовствовали. Хозяев или хозяек не было дома. Животные, боясь вследствие воспитания быть побитыми, если опорожнятся прямо в квартире, страдали от необходимости сдерживать позывы мочевого пузыря, а кроме того, им хотелось есть. Антон Л, не любил собак не потому, что они когда-то доставили ему неприятности, но шум ему мешал. Он решил их освободить. Это, разумеется, должно было быть произведено с большой осторожностью, потому что бушующая Ирма, здоровая скотина, глупая, как и все собаки, вполне вероятно напала бы на своего освободителя.
Поэтому Антон Л. сначала поднялся наверх и отрезал в хоммеровской кухне большой кусок вареной ветчины. Затем он взял большой, похожий на топор, почти живодерский нож и с намного меньшим усилием, чем ожидал, поддел дверь квартиры исчезнувшей домовладелицы Шварценбек. Собака выскочила из двери, схватила ветчину, которую бросил ей Антон Л., и помчалась по лестнице вниз.
Так как дверь все равно была открыта, Антон Л. зашел в квартиру. Он знал толстую старую Шварценбек, у которой на голове была почти лысина, но взамен утраченных волос она имела усы, и которая постоянно ходила в грязном цветастом домашнем халате, сползших вниз чулках и растрескавшихся шлепанцах. Домработница, карлица, была еще более грязной, чем ее хозяйка. Поэтому можно было себе представить, как выглядела ее квартира. Но наяву квартира превзошла все ожидания. Антон Л. не мог даже себе вообразить, что фрау Шварценбек собирала старые газеты. Горы пожелтевших газет были сложены под стенами, ими была завалена мебель и в некоторых комнатах они уже образовали крытые проходы, так что квартира казалась лабиринтом, состоящим из туннелей. Через открытую сейчас дверь распространялся неописуемый запах. Какой-то предмет далеко в конце туннеля Антон Л. принял за угольный ящик. Но это была кровать. По причине того, что это было единственное спальное место во всей квартире, возникало лишь одно предположение: на нем спали фрау Шварценбек, домработница и собака. Антон Л. зажал нос и распахнул окно. Он побоялся, что, если этот запах оставить, он забродит и дом взлетит на воздух.
Когда Антон Л. вскрыл еще и квартиру с двумя собаками – с новым куском ветчины в руке, – то увидел, что большая собака удовлетворенно спала в кухне. Она успела уже эту кухню осквернить и сожрать маленькую собачку. Чтобы предотвратить шум в дальнейшем, Антон Л. убил спящего пса своим ножом-топором. В остальном в этой квартире ничего особенного не было.
Может быть, из-за запаха в квартире фрау Шварценбек, может быть, из-за того, что голод со временем прошел, но у Антона Л. не было больше никакого желания есть. Ему хотелось лишь пить. Теперь он расположился в гостиной – вероятно, следовало говорить «в прошлом»? – семьи Хоммеров, бесцеремонно снял ботинки и остававшиеся на нем чулки и открыл бутылку, воспользовавшись искусно сделанным штопором господина Хоммера. Медленно у Антона Л. возникло чувство: наискось или поднимаясь из-за его спины, проступали воспоминания о множестве прекрасных звуков из времен его обоих алкогольных периодов. Ему пришла мысль, что теперь он был уже выше всего, что было тогда. Антон Л. вообще, с тех пор как стал думать, наблюдал в себе постоянное развитие ввысь. Поэтому он не только смотрел свысока – в смысле духовном – почти на всех людей своего окружения, он в этом смысле смотрел свысока и на Антона Л. в прошлом. Он часто качал головой, думая о слепом гноме, которым он был в прошедшие годы, месяцы, даже еще неделю назад. Так и сейчас он смотрел с некоей высокой горы на те обе провинции своей жизни, по которым протекали реки пива и вина. Около трех часов он открыл и вторую бутылку. В половине пятого он опорожнил и ее. Он знал, что господин Хоммер хранил в так называемом хозяйском буфете в гостиной бутылку коньяка. Антон Л. не стал ни доставать все еще грязный от собачьей крови нож-топор, ни искать ключ. Один удар тяжелым креслом – и буфет разлетелся. Там были две бутылки коньяка: одна полупустая, а одна еще запечатанная.
Антон Л. снял штаны и повесил их, что его страшно рассмешило, на торшер. После того как он выпил полбутылки, ему среди множества других мыслей из настоящего и прошлого пришла мысль об игуане Соне.
«Бедная скотина», – подумал он.
Он задумался, нужно ли было ее убить или накормить. Наконец он сделал выбор в пользу кормежки. Что жрут игуаны? Антон Л. не мог вспомнить, чем кормил ее господин Хоммер. Он отправился на кухню. Там он в первую очередь снял трусы и положил их в морозильник. После этого он отрезал кусок вареной ветчины. Соня ею пренебрегла. Антон Л. согласился с капризом скотины и развернул треугольный сыр. Он положил сыр на кухонный стол, крепко прижал его левой рукой, прищурил один глаз, быстро прицелился и резанул себя ножом по указательному пальцу.
«Все равно я еще принесу себе новый сыр», – подумал он и бросил в террариум весь кусок. Соня сначала испугалась и спряталась за камнем. Но после того как Антон Л. некоторое время неподвижно простоял рядом, животное снова выползло, понюхало окровавленный сыр и сожрало его.
– Отлично, – сказал Антон Л.
Он вернулся в гостиную. Вечернее солнце отбрасывало на домашнюю утварь красные лучи. Он с размаху опустился в большое кресло, любимое кресло господина Хоммера, кресло из гладкой коричневой кожи. Он вздрогнул, когда прохладная кожа соприкоснулась с его голой задницей, но в этот момент открылась дверь в комнату Марианны. Однако оттуда вышла не Марианна, а фрау Регула Векмайер.
Фрау Векмайер была бесспорной звездой среди женской половины финансового управления. Она была налоговым инспектором. Когда ее видели вот так, то можно было принять ее за кого угодно, но не за налогового инспектора. У нее были вьющиеся рыжие волосы, она носила самые короткие юбки и самые узкие брюки во всем финансовом управлении. Во время предпоследней экскурсии сотрудников на ней было невиданно короткое платье, завязанное сзади на шее узлом в форме банта. Во время пикника у какого-то ручья налоговый чиновник Хазельпойнтер, управленческий остряк и шутник, потянул за этот бант. Платье разошлось и на секунду стало видно, что на фрау Векмайер под платьем не было ничего, абсолютно ничего. Фрау Векмайер влепила господину чиновнику Хазельпойнтеру пощечину, но тут же рассмеялась.
Иногда говорили, что фрау Векмайер жила в какой-то анархистской коммуне. Однажды в одном из мужских журналов появилась серия фотографий, изображавшая со всех сторон обнаженную девушку, которая была потрясающе похожа на фрау Векмайер. Конечно же, этот журнал передавался в финансовом управлении из рук в руки. Фрау Векмайер отрицала, что моделью была она. При всем этом даже фрау Киттельманн не могла оспаривать, что фрау Векмайер, хотя она опаздывала на службу и разговаривала со всеми начальниками насмешливым и вызывающим тоном, была очень прилежной налоговой служащей. На это сослался даже шеф управления, господин финансовый директор доктор Ходдол, когда фрау Киттельманн сообщила ему результаты своего расследования по делу о фотографии с обнаженной девушкой и внесла предложение о наложении дисциплинарного взыскания. Он не вынес ей никакого взыскания. По этой причине фрау Киттельманн предположила, что доктор Ходдол имел с фрау Векмайер какие-то отношения. Она провела расследование и в этом направлении, которое, правда, ни к чему не привело.
Некоего господина Векмайера, видимо, не было или уже не было.
Антон Л. предполагал, что фрау Векмайер была тайно в него влюблена. Это предположение находилось в определенном противоречии с тем, что рыжеволосая инспекторша строила глазки абсолютно всем мужчинам управления – а прежде всего господам, стоящим выше по службе, – но Антона Л. не замечала никогда.
Фрау Регула Векмайер – друзья называли ее «Мышка» – вошла в гостиную. На ней была длинная, до пола, зеленая бархатная юбка и черная блузка. Антон Л. попытался открыть вторую бутылку коньяка. Ему удалось лишь снять оловянный колпачок на горлышке бутылки, но после этого он не смог найти искусно сделанного штопора господина Хоммера. «Мышка» включила телевизор. Дворецкий запутанной английской семьи играл на контрабасе какое-то танго. (Антон Л. в молодости, незадолго до своего первого запойного цикла, пережил и период бальных танцев, страсть, которая до сих пор в жизнь Антона Л. так и не вернулась, то есть она относилась к очень длительному циклу. Фокстрот и танго были сильной стороной Антона Л.)
То, что Антон Л. не мог найти искусно сделанный штопор, привело, кроме всего прочего, к тому, что он лишь шарил руками по прикроватному столику и не выпускал Мышку из поля зрения. Мышка танцевала на одном месте, подняв руки, и прищелкивала пальцами в металлическом, хлестком ритме, который задавал дворецкий. Антон Л. отбил горлышко бутылки о край стоящего у дивана столика. (При этом разбилось и стекло, лежавшее на этом столике.) Коньяк побежал прямо по голым коленям Антона. Мышка принялась вращаться, нет, она поворачивалась вокруг собственной оси, раз туда, раз обратно, прищелкивая в такт языком. Второй дворецкий защелкал, поддерживая контрабас, на кастаньетах. На Мышке теперь была длинная, до пят, зеленая бархатная юбка и не было блузки. Ее белые, как алебастр, груди выбивались в хлестком ритме из-под черного мини-лифчика.
Антон Л. налил коньяк в две рюмки. Одна из них упала на пол. Антон принес новую рюмку. Он опять наполнил обе рюмки. Одну он, кажется, уже выпил. Третий дворецкий играл на арфе. На Мышке был черный мини-лифчик и пояс из золотых монет. В комнату вошел господин Хоммер и принялся играть на губной гармошке. Антон Л. попытался задушить его с помощью коричневой кожаной подушки от софы. На Мышке оставался еще пояс из золотых монет. Антону Л. удалось повалить господина Хоммера на пол, но господин Хоммер крепко держал его за ноги. Антон Л. еще раз наполнил обе рюмки. Бутылка выскользнула у него из рук. Четвертый дворецкий снял с Мышки пояс. Мышка ударила в тамбурин, который держала у живота, а когда она повернулась, то молниеносно прикрыла им ягодицы. Антон Л. почувствовал, как к его бедрам поднимается ужасающий жар, но господин Хоммер все еще продолжал крепко держать его за ноги. У Мышки тамбурина больше не было. Антон Л. попытался дотянуться до Мышки, хотя господин Хоммер и держал его за ноги. Несколько раз это почти удалось. Мышка была, как это было видно по ее срамным волосам, рыжей от природы. Дворецкие обмотали Мышку кожаными шнурами. Мышка продолжала дергаться в этих сетях в дьявольском ритме. Антону Л. показалось, что он лопнет. Антон Л. лопнул.
Была ночь. Антон Л. лежал в своей кровати. На улице лаяли собаки. Антон Л. осторожно ощупал голову. Он хотел включить свет, это не удалось. На нем была нижняя рубашка, сорочка и костюмный пиджак. Свербящая боль поднималась от левой ноги вверх. Антон Л. ощупал рукой ногу: большой палец на левой ноге был на ощупь влажным. Далекие провинции воспоминаний подернулись туманом. Две большие птицы кружили вокруг темной башни, на которой сидел Антон Л. и держался за большой палец ноги. Антон Л. встал и пошел в туалет. Окно туалета выходило на запад. Его разбудило утреннее солнце. Он дернул ручку смывного бачка. Слив еще работал. «Ага, – подумал Антон Л., – вода еще поступает, электрический ток уже нет».
IV
Изнашиваются ли атомы?
Наручные часы остановились. Кухонные часы хоммеровской домашней обстановки работали от электричества и стояли уже давно. Антон Л. пошарил по квартире. В спальне он обнаружил часы господина Хоммера. Они лежали в кровати у левого рукава пижамы. Эти часы тоже стояли. (Кухонные часы показывали почти половину второго; часы господина Хоммера показывали пять минут шестого; часы Антона Л. остановились в одиннадцать часов двадцать одну минуту.) Но это не было такой уж большой проблемой. Судя по положению солнца, день клонился к вечеру, но вот только: какой день? Во времена его запойных горячек неоднократно случалось, что Антон Л. просыпал целый день или, лучше сказать, в горячке перепрыгивал его, а однажды он перепрыгнул даже целых два дня. Но тогда были другие люди, а среди них – и такие, которые выпускали газеты. По газетам можно было сориентироваться, и тогда снова становилось ясно, какое было число. Конечно, один день прошел, но сколько ненужных вещей случается зачастую в те дни, которые как раз не просыпаешь.
«Вчера, – подумал Антон Л., – то есть последний день, который я помню, был вторник. Значит, сегодня среда или четверг, 27-е или 28-е – если я не проспал два дня или три. Нет. Больше одного нет. Только…»
У Антона Л. возникло очень нехорошее чувство, стесняющее чувство, ужасное и парализующее чувство, похожее на обморок: возможно, он так никогда и не узнает, какой же сегодня день. Он понял, почему Робинзон на своем острове вел такой точный календарь. Но Робинзону повезло, у него не выпал ни один день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34