Он приобрел популярность на Масловке.Однако лафа скоро кончилась. В деканат, прознав о случившемся, явилась Петенькина мать, маленькая женщина с испуганным, птичьим личиком и бухнулась в ноги начальству.Петенькину маму звали тетей Любой. Она работала приемщицей на хлебозаводе № 6 около Усачевки и растила сына с четырех лет одна.За эти двадцать лет она твердо усвоила, что Петечка еще глупенький и своей пользы еще не знает, и что нужно только перетерпеть, пересилить этот тяжелый момент, а там дальше легче будет — Петенька поумнеет. Матери не убудет, чего она ни сделай ради сына.Слова «бухнулась в ноги начальству» следует понимать в буквальном смысле. Тетя Люба пришла в деканат, выяснила, кто самый главный, и прямо у порога с громким стуком опустилась на колени.Декан живописного факультета окаменел. Придя в себя, он бросился поднимать тетю Любу, что было совсем не просто. Потом отпаивал ее водой, вытирал своим платком безудержные слезы, усаживал на тяжелый дубовый стул, с которого тетя Люба непрерывно сползала обратно на колени.Изрядно попотев, декан факультета наконец выяснил, в чем дело. Через полчаса Никифоров был восстановлен.Когда тетя Люба ушла, декан с удивлением принюхался. После тети Любы в кабинете остался отчетливый запах теплого черного хлеба.Практика Петеньке была зачтена, но теперь за ним закрепилась слава авангардиста. Преподаватели начали коситься на него, как на зачумленного. Три последних семестра Никифоров в основном доказывал, «что он не верблюд».Диплом он каким-то чудом получил, но вышел из института гол, как сокол, — не только без опеки и помощи со стороны преподавателей, но и со славой скандалиста и ярлыком авангардиста.Куда ему было идти? В тот же пивной бар на Масловке? Он пробовал сунуться в живописный комбинат, но там у него саркастически спросили, как он представляет себе портрет передовика производства или руководящего работника, выполненный в экспрессионистической манере?С огромным трудом он устроился оформителем в большой продовольственный магазин. Промыкавшись два года в магазине, Никифоров вступил в молодежную секцию, выставился на двух молодежных выставках, выхлопотал мастерскую и бросил работу в магазине.Два года он нищенствовал, перебиваясь случайными заработками, потом примкнул к группе «20 московских художников», что ни заработков, ни славы ему не принесло. Даже наоборот. В те далекие времена «Малая Грузинка», то есть Горком художников-графиков, которому принадлежала «Двадцатка» и МОСХ (Московское отделение Союза художников), которому принадлежала молодежная секция, враждовали между собой.И совершенно естественно, что Петенька считал Геннадия Николаевича, давшего ему постоянную работу и высокие заработки, своим благодетелем и спасителем. Геннадий Николаевич был бригадиром и организатором производства двух реставрационных бригад, работающих по договорам с Московской патриархией.Бригады занимались реставрацией действующих церквей. Геннадий Николаевич доставал для них заказы, строительные леса, белый камень, кирпич, цемент, краски малярные и художественные, лаки, сусальное золото, кисти, доски, фанеру и т.д. Кроме того, он набирал и формировал бригады, куда входили и резчики по дереву, и белокаменщики, и позолотчики, и, конечно, живописцы.Сам Геннадий Николаевич был по профессии художником. Он и возглавлял в обеих бригадах живописные работы. Слово «возглавлял» в данном контексте имеет несколько каламбурный оттенок, так как Черняк занимался только ликами святых на иконах или фресках. Он, как модно говорить, был играющим тренером. Правда, мало играющим. Львиная доля работы выпадала на художников вроде Никифорова.Надо сказать, что в области снабжения у Геннадия Николаевича информация, связи и приемы были отлажены безукоризненно. И все эти многочисленные проблемы, только на перечисление которых у нас ушло так много времени, решались Геннадием Николаевичем несколькими звонками по телефону.В обеих бригадах у него имелись особенно преданные люди из числа облагодетельствованных им недавно. Они с удовольствием и рвением исполняли при нем роль порученцев или попросту курьеров. Развозили и подписывали всевозможные требования, накладные, договоры и прочее… Отвозили подарки людям, которые, по мнению Геннадия Николаевича, их заслуживали.Зарабатывал он различными способами от полутора до двух тысяч рублей в месяц в каждой бригаде. В сумме это составляло от трех до четырех тысяч.Роман Геннадия Николаевича с Сонечкой Никифоровой (в девичестве Ушаковой) кончился полтора года назад. У нее хватило ума превратить их любовные отношения в дружеские, и она сумела остаться для Геннадия Николаевича преданным и энергичным помощником, его правой рукой во второй бригаде.Сонечка на работе не пила даже в большие праздники, и это качество делало ее человеком труднозаменимым. Однако Геннадий Николаевич платил ей столько, сколько и остальным художникам. Он искренне считал, что Сонечке доставляет удовольствие помогать ему и быть добровольным заместителем.Зоя была ближайшей подругой Сонечки, вместе учились в Полиграфическом институте. Она-то и познакомила Сонечку с Никифоровым. Они понравились друг другу и вскоре поженились. Никифоров, естественно, был сразу же представлен Геннадию Николаевичу. Тот посмотрел Петенькины картины, потолковал с ним о том, о сем и предложил работу.Вот таким образом все они — и Сонечка с Петей, и Зоя — оказались спутниками Геннадия Николаевича в его путешествии.Сонечка Никифорова, уставшая от собственной строгости и трезвости в бесконечных отъездах, расслабилась. Петенька всегда был не дурак погулять. Зоя поддержала их компанию…Дело кончилось тем, что Сонечка явилась к Геннадию Николаевичу в номер, в одно мгновение сбросила халат, надетый на голое тело, и юркнула к нему под одеяло. Геннадий Николаевич отложил книгу, которую пытался читать, поднялся с кровати и не спеша оделся.— Зойка лучше? — хриплым голосом спросила Сонечка.Геннадий Николаевич промолчал. Он налил стакан воды и протянул его Сонечке. Она улыбнулась, мягко протянула обнаженную руку и в последний момент выбила стакан из его руки и расхохоталась. Стакан, заливая гостиничный ковер водой, разбился вдребезги.— Брат милосердия! — восхищенно воскликнула Сонечка. — Как трогательно. — Она хихикнула. — Как мило! Не надо увлажнять глаза слезами умиления. Я сегодня совсем не пила. Я вообще никогда не пью! Ну только чуть-чуть… — Она снова хихикнула. — На ночь… Чтоб заснуть и забыть. Ведь ты меня бросил, Геночка. Ты, конечно, забыл об этом, но мне нужно выпить коньяку, чтоб забыть. Сто пятьдесят и таблетку седуксена. И тишина!.. А ты и вправду решил, что Зойка лучше? Бедненький Геночка! Все вы павианы надутые, бездари! Вас вокруг пальца вот так, вот так… — Она поводила одним неверным пальцем вокруг другого. — Сколько угодно, а вы только щеки раздуваете. Она же врет тебе все! Она совершенно фригидная! Ей это дело вообще до лампочки. Она вздыхает и охает, только чтоб тебе удовольствие доставить, а ты, дурачок, принимаешь все за чистую монету. А как же! Еще одна от тебя с ума сходит!Выпалив все это, Сонечка сжалась в комок, ожидая вспышки гнева, а может, и удара, но Геннадий Николаевич, наливая воду в другой стакан и бросая туда таблетку алкозельцера, которая бурно зашипела, выделяя пузырьки углекислого газа, добродушно усмехнулся и сказал:— «Ах, обмануть меня нетрудно. Я сам обманываться рад». Какое мне дело до ее сексуальных проблем? Фригидна — тем хуже для нее. Пусть и дальше старается, обманывает… На вот, выпей — это вкусно. И не шали больше. Где твой халат?Соня молча выпила, поднялась, взяла брошенный на кресло халат и оделась.— Утром приди, пожалуйста, подбери осколки, — попросил Геннадий Николаевич.Соня молча кивнула.— Да, я вот еще что хотел сказать, — Геннадий Николаевич запнулся… — Я тебя понимаю, тебе хочется разрядиться. Но будь поосторожнее с Петечкой. Его нужно крепко держать в руках, иначе он сопьется к чертовой матери. Кому он тогда будет нужен? Хотя, может, тебе в радость содержать непризнанного гения? Может, в этом твое призвание? Но учти — гении в какой-то момент начинают вещи продавать и драться…— Спасибо за совет, Геночка. Ты всегда был добр ко мне и к Петечке. Я пойду, начну держать его в руках. А тебе, Геночка, спасибо большое за все. Да, я вот тоже собиралась все спросить тебя… Скажи, тебе было бы приятно, если б тебя хотя бы в шутку назвали гением?Геннадий Николаевич взял Наташу с собой на «Одессу» по трем причинам. Во-первых, идти в праздничный круиз без дамы было не принято. Во-вторых, для него был заранее куплен двухместный люкс, то есть место все равно было оплачено. И наконец, в-третьих, Геннадий Николаевич подумал: «А почему бы действительно не сделать девочке приятное?».Он был приглашен в Одессу в качестве эксперта. После смерти старого коллекционера поступила в продажу большая и очень ценная коллекция древнерусской живописи, т.е. икон, а также старинной церковной серебряной утвари и книг XVII-XVIII веков.Вдова коллекционера назначала совершенно несуразные цены. Геннадию Николаевичу предстояло атрибутировать и оценить коллекцию. Он был одним из немногих людей, понимающих не только истинную ценность подобных вещей, но и знающих их рыночную стоимость.Пригласили его потенциальные покупатели коллекции. Чтобы предупредить известные просьбы и предложения, Геннадий Николаевич сказал по телефону:— Только учтите, что атрибутировать и ценить я буду в соответствии с собственной компетенцией, а не по вашему желанию. Доброе имя дороже денег. Я — профессионал, и честь мундира…— Что вы, что вы, — мягко возразили ему, — вам не придется кривить душой. Мы очень ценим не только ваш высокий профессионализм, но и доброе имя. Поэтому мы и обращаемся именно к вам… У вас найдутся иностранные каталоги 1962-1963 годов?— Кажется, есть.— Хотелось бы знать точнее…— Точно есть.— Было бы хорошо, если бы вы именно эти каталоги захватили с собой… Ведь у вас могло и не оказаться последних, не правда ли?— Могло и не оказаться… — усмехнулся про себя Геннадий Николаевич.— Значит, мы вас будем ждать. И не забудьте каталоги.«А действительно, почему у меня обязательно должны быть свежие каталоги? — подумал Геннадий Николаевич. — Совсем это не обязательно… Я покажу каталоги и объявлю цены 1963 года с точностью до пенса, а остальное меня не касается. В конце концов, без меня вдова и этой цены не получит. Они просто не подпустят к ней других покупателей…»Дело было в том, что с 1963 года цены на древнерусскую живопись и на антиквариат поднялись больше чем в три раза. Потом уже, когда коллекция была перевезена на квартиру к покупателям, ему пришлось атрибутировать и оценивать каждый предмет сообразно с каталогами 1978 года.Гонорар его составил 13 500 рублей, т.е. 5% от 270 тыс. рублей, той суммы, за которую была приобретена коллекция. Деньги и билеты на «Одессу» (они были как бы премией к основному гонорару) Геннадий Николаевич принял с сухой благодарностью и с самым независимым видом. Он с трудом переносил развязную и снисходительную доброжелательность своих одесских клиентов.Пойти в круиз его заставило лишь то обстоятельство, что на судне его обещали свести с людьми, располагавшими большими возможностями в области строительных материалов. Это было необходимо ему для основной работы.Круизов, особенно праздничных, да и самих пароходов он не любил. Ему претила их атмосфера безудержной до обжорства гульбы, душный табачно-винный запах, которым они пропахли. Раздражала алчная погоня за примитивными удовольствиями участников круиза, их индюшиное чванство (в одежде, в тратах, в красоте прихваченных с собою девиц) в начале праздника и свинское подстольное братание в конце.Однажды он шутливо предположил, что окажись в таком круизе пяток мужичков-трактористов из псковского колхоза «Путь Ильича», и будь у них под рукой хоть ломаные дробовики, то пароход этот не вернулся бы из круиза.«Рабочая» квартира находилась на первом этаже, и Геннадий Николаевич, подъезжая к дому, коротко сигналил два раза. Выходил Левушка, открывал багажник, вынимал большой черный полиэтиленовый мешок и волок в квартиру. Потом выносил конверт с деньгами и протягивал через щель в окне Геннадию Николаевичу, Тот, не открывая конверта, кидал его в бардачок. Он знал, что там лежит сумма из расчета по пятьдесят рублей за каждую шкуру.Расчет на месте производился не из-за недоверия партнеров друг к другу, а для того, чтобы не путаться и не накапливать долгов. Самому Леве было так удобнее. Раз в неделю в багажнике Геннадия Николаевича лежали два мешка. Один большой со шкурами и другой поменьше с прикладом (замша, кожа, подкладочный материал). Приклад обходился Левушке по десять рублей на шапку. Геннадию Николаевичу он доставался по восемь.В последний месяц Лева почти все свое свободное время проводил с Геннадием Николаевичем, выполняя при нем роль не то чтобы личного секретаря, а что-то вроде офицера по особым поручениям. Исполнял он эту роль охотно, с каким-то даже рвением, считая, что выполняет свой долг. Он считал себя обязанным Геннадию Николаевичу по гроб жизни. В ответ па ехидные замечания Натальи он говорил, что да, он предан и услужлив и не считает это зазорным, и что одно из самых отвратительных человеческих чувств — чувство неблагодарности.Геннадий Николаевич никогда не забирал Леву из рабочей квартиры. Всегда получалось так, что Лева успевал съездить домой, помыться, переодеться, побрызгаться хорошим одеколоном. Геннадий Николаевич, как и Наталья, не переносил дурных запахов.Сшитые Натальей шапки Лева в большой спортивной сумке с надписью «СССР» отвозил к Ваньке-дергунчику. Тот принимал их с глубокомысленным и многозначительным молчанием, подчеркнуто и слегка даже демонстративно соблюдая все условия, поставленные «благодетелем», то есть Геннадием Николаевичем.Шапки на малаховском рынке шли от ста пятидесяти до двухсот пятидесяти рублей, принося от пятнадцати до ста пятнадцати рублей чистой прибыли продавцам, которые были вынуждены даже разделиться, чтобы обеспечивать своевременный сбыт двадцати-двадцати пяти шапок за два (суббота, воскресенье) базарных дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48