В дальних концах парка виднелись надворные постройки: пара садовых навесов, теплица без единого целого стекла, а в самом укромном уголке обнаружилась старая металлическая будка, похожая на сборный домик из гофрированного железа. Вполне вероятно, будка стояла здесь со времен войны; быть может, в клинике Линсейда даже размещался штаб. Это впечатление подтверждала надпись “Пункт связи”, нанесенная по трафарету на стену будки.Дверь будки была широко распахнута, и пусть мне не хотелось совать нос куда не просят, я не видел ничего дурного в том, чтобы заглянуть внутрь. Внутри было уныло, темно и безжизненно, в центре стоял длинный стол с десятью кургузыми, раздолбанными пишущими машинками, рядом с каждой машинкой имелся стул. На столе лежали пачки бумаги, и хотя я не заметил никаких признаков, чтобы в последнее время здесь что-нибудь печатали или осуществляли какую-то связь, сама обстановка свидетельствовала, что вскоре все изменится. Сколько времени понадобится десяти душевнобольным за десятью машинками, чтобы создать нечто удобочитаемое? Я надеялся, что не так много. Если не удастся заполучить книгу или хотя бы газету, придется довольствоваться творениями обитателей клинки.Я вернулся к своей хижине и посмотрел на клинику. Понятно, что мое представление о плане здания еще грешило фрагментарностью, но некоторые части клиники я уже мог опознать снаружи: лекционный зал, палаты, кабинеты. Интересно, где кабинет Алисии? Словно по сигналу, в угловом окне второго этажа мелькнуло ее лицо. Она отвернулась, прежде чем я успел махнуть рукой, поэтому я решил зайти в клинику и встретиться с Алисией.Дверь ее кабинета была открыта, и я заглянул внутрь. Обстановка ничуть не отвечала моим представлениям. Тесное, негостеприимное помещение с кучей глухих углов и непонятных альковов, такое же голое, как и кабинет Линсейда. Эти доктора, похоже, – редкостные аскеты. Я постучал в отрытую дверь, напутав Алисию.– Вот, пришел извиниться, – сказал я.– Да?– Надеюсь, я не очень смутил вас в лекционном зале.– У смущения очень низкий медицинский эффект, – холодно ответила она. – Но извинения могут обладать лечебным действием.– Я нервничал.– Не сомневаюсь.– Я все еще злился на то, как со мной обошлись.– Да?– Простите меня.– Вы уверены, что я тот человек, перед которым вам следует извиниться?– Ну, я хотел бы как-то загладить свою вину. Может, сходим куда-нибудь выпить…– Вы выпили все шампанское.– Но не все шампанское на свете.– В любом случае я, как вы, наверное, заметили, работаю. Сейчас экватор суточной смены.– Тогда, может, я вернусь к ее окончанию?– После окончания суточной смены у меня не бывает иных желаний, кроме как лечь в постель.– Тоже вариант, – согласился я.Дешевая и тупая шутка, и Алисию она не позабавила.– Здесь вам не турбаза, – сказала она. – Здесь занимаются серьезными и важными делами.Она явно старалась пригасить мой щенячий энтузиазм, и это ей удалось. Что ж, буду серьезным.– В таком случае, – ответил я, – раз мы предпочитаем деловой подход, я хотел бы обсудить кое-какие детали.Перспектива обсуждать со мной детали тоже не привела Алисию в восторг.– Да?– Да. Мне нужна одежда. По милости ваших горилл у меня ее нет. По правде говоря, у меня нет почти ничего.К этой теме она проявила не больше интереса, чем к другим.– Стремление возложить вину на другого понятно, но бессмысленно.– Что, если я отправлюсь в город, куплю одежду, а вы возместите расходы?Это был своего рода блеф. При мне было всего несколько фунтов. Билет до Брайтона лишил меня последних средств. У меня не было ни кредитного счета, ни кредитной карты. В те времена люди их не имели, – по крайней мере, люди вроде меня.– Значит, теперь вы хотите отправиться в город? – уточнила Алисия.– Ну да. Купить одежду, и только.– Вы провели здесь меньше суток, проработали меньше десяти минут, если это можно назвать работой, а теперь хотите отправиться в город. Вас нельзя обвинить в трудолюбии, не так ли?С подобной точки зрения я и впрямь выглядел злостным халтурщиком, хотя круглосуточное пребывание в клинике явно не сделало бы мою работу более продуктивной.– Ну хорошо, у меня есть здесь какие-нибудь обязанности? – спросил я. – Какая-нибудь работа, которую вы хотите мне поручить?– А что вы умеете делать?На этот вопрос я не смог ответить. В конце концов, не я же навязал себя клинике Линсейда. Я находился здесь потому, что этого хотела Алисия.– Сейчас я отправлюсь в город или потом – в любом случае мне понадобится ключ, – сказал я.– От чего?– От ворот. Одно из тех маленьких электронных устройств, какими пользуетесь вы. Или хотите, чтобы я каждый раз перелезал через стену?При этих словах вид у Алисии сделался совсем уж недружелюбным. Она попросту кипела от гнева.– Тогда я смогу уходить и приходить, когда захочу, и не буду тревожить вас, – добавил я, стараясь, чтобы просьба моя прозвучала как вежливая и разумная – ведь таковой я ее и считал.– Уходить и приходить, когда захотите, – повторила она.– Не во вред работе, естественно.– Вы хотите иметь возможность уходить и приходить, когда захотите? – переспросила Алисия, и само звучание этих слов привело ее в ярость. – Послушайте, вы уже восстановили против себя большую часть персонала, вы устроили пожар, вы спровоцировали у пациентов шок, вы потребовали денег, и теперь вы требуете ключи. Вы не находите, что пора сбавить обороты и остановиться?– У меня такое чувство, что меня давно уже остановили, – сказал я.– Возможно, это неплохо. Почему бы вам не пойти и не почитать хорошую книгу?Мне нравилась Алисия, мне хотелось понравиться ей, и мне хотелось прекратить наконец эти препирательства, но тут я не смог сдержаться:– И где прикажете ее искать? В вашей паршивой библиотеке?– Теперь вы недовольны нашей библиотекой.– Да какой библиотекой? В ней нет книг!Похоже, я надоел Алисии.– Так идите и напишите! – рявкнула она. – Вы же этим занимаетесь, разве нет?Она что, издевается? Она считает меня не только надоедливым, но и смешным? И почему не действует мое знаменитое обаяние?– Хорошо. Я уйду. Поговорим позже.– Хорошо. Отлично, – ответила она, но голос ее на хорошо или отлично не тянул – так же, как и мое самочувствие.И я ушел. Никогда не думал, что бывает так погано на душе. Разговор с Алисией лишь усугубил ситуацию. Теперь она была совсем другой. Вовсе не та пылкая, серьезная, сексуальная женщина, что запросто подбила человека порвать со старой жизнью и начать новую, основанную на лжи и обмане. А может, она никогда такой не была? Может, я с самого начала ошибся и нарисовал в мозгу некий банальный образ? Я чувствовал себя полным кретином. Мне хотелось вернуться в кабинет Алисии, признаться во всем и уволиться. Уж тогда-то они наверняка откроют ворота.Но я не вернулся. У меня не хватило – то ли храбрости, то ли отчаяния, но пока не хватило. Вместо этого я отправился на поиски еды. Для начала обратился к медсестре – спросил, куда мне следует пойти, дабы насытиться, – и она ответила, что, естественно, в столовую. В ее голосе сквозила легкая неприязнь, когда она объясняла, как туда добраться.Дверь в столовую оказалась заперта – наверное, иного ждать и не следовало, – зато дверь в смежную с ней кухню была приоткрыта. Оттуда не доносилось соблазнительных ароматов, но я отчетливо слышал лязг кастрюль и сковородок. Разумеется, все казенные кухни выглядят голыми и надраенными, но эта казалась еще и на редкость пустой: белый кафель, нержавеющая сталь, холодный каменный пол. У одного стола трудился человек. Пациент, тот апатичный человек с бритой головой и шлемом из фольги, его звали Кок. Вот что значит имя. Я немного удивился, что пищу готовит больной. Это что – входит в курс лечения? Насколько я понял правила Линсейда, пациентам здесь не создавали домашних условий и не привлекали к общественно-полезному труду, хотя, конечно, я сознавал, что еще не разобрался в здешних порядках.– Что готовим? – спросил я.С легкой обидой в голосе Кок ответил:– Что всегда.Я поинтересовался, что он готовит всегда, и в голосе его прибавилось обиды:– Суп и тушеное мясо.– Отлично, – сказал я.Меню показалось мне убогим, но чего еще можно ожидать от больничной пищи? Пусть лучше убогое, чем никакое.– А что за суп?– Что всегда, – вновь сказал он.– А что за тушеное мясо?Кок задумался и нервно задергался. Я ждал, что он снова выдаст свое “что всегда”, но на этот раз он выпалил:– Не знаю! Ясно? Ни хрена я не знаю. Довольны? Удовлетворены?И опрометью выскочил из кухни.Даже принимая во внимание темпераментность поваров, душевно здоровых или не очень, такая реакция выглядела чрезмерной. И вновь мне не показалось, будто я задал бессмысленный вопрос, – а что еще важнее, я не понимал, как можно готовить суп и тушеное мясо, не зная при этом, из чего готовишь. Я заглянул в кастрюлю, но ситуацию это не прояснило. Поразительно, но определить, что находится в кастрюле, было невозможно. У стола притулился мусорный бак – я и туда заглянул. В баке валялось с десяток только что вскрытых консервных банок. Я достал одну. Голый металл. Этикетки нет, в ведре ее тоже не обнаружилось, остальные банки были столь же голыми и непонятными.Я подошел к шкафу, открыл дверцы и уставился на сотни поблескивающих консервных банок, все до единой – без этикеток. Об их содержимом нельзя было сказать ровным счетом ничего. Меня так и подмывает написать, что я пялился на банки, не веря своим глазам, но на самом деле меня переполняло гнетущее чувство, что я очень даже им верю. С какой стати на банках нет этикеток? Может, консервы приобрели по дешевке, закупили бракованную партию, которую, например, накрыло наводнение, этикетки намокли и все поотклеивались? Или за этой безликостью кроется какой-то расчет, намеренная уловка, чтобы заставить пациентов жить одновременно непредсказуемой и постоянной жизнью? Тут послышался шум – это вернулся Кок.– Прошу извинить меня, – сказал он. – Во время готовки у меня эмоциональная неустойчивость.– Неудивительно. Наверное, вам приходится нелегко.– Скажете, когда попробуете.Так я и сделал полчаса спустя. Столовая представляла собой довольно тесную Г-образную комнату с низким потолком. Из кухни в столовую вело окно, и один из санитаров разливал не поддающийся описанию суп. Пациент подходил к окошку со своей миской, затем садился за длинный стол, вытянутый вдоль длинного плеча буквы Г. Когда настала моя очередь, я тоже получил свою порцию, и хотя предпочел бы забрать еду и укрыться у себя в хижине, но все же остался, решив проявить солидарность или просто показать, что я отнюдь не нытик.Я был готов сесть вместе с пациентами, но все места за большим столом были заняты, поэтому пришлось устроиться одному в малом плече буквы Г, на небольшом возвышении – за столом, который, судя по всему, предназначался для персонала. Мне стало совсем неловко оттого, что я взирал на пациентов сверху вниз. Я надеялся, что придет Алисия или хотя бы Линсейд и не придется есть в одиночестве, но они так и не появились. Вполне объяснимо, учитывая качество пищи.Впрочем, суп был не так уж плох, у него даже вкус какой-то имелся. Я чувствовал соль и перец, сладость и кислость, мясо и рыбу, фрукты и овощи, но все это было смешано в такой пропорции, что создавалось ощущение абсолютного равновесия, когда вкус одного продукта компенсировал вкус другого. Тушеное мясо, поданное в качестве основного блюда, мало чем отличалось по вкусу от супа.Я ел и не знал, куда смотреть и что делать. В который уже раз я пожалел, что мне нечего почитать, хотя нельзя сказать, что пациенты не попытались развлечь меня представлением. Карла, откровенно дефективная негритянка, заплевала себе всю одежду, кое-что даже перелетало через плечо; Андерс, буйный бритоголовый, пожирал еду так, словно участвовал в конкурсе, кто быстрее съест; Макс, человек, который выглядел всегда пьяным, картинно упал лицом в тарелку.Я пытался не смотреть на пациентов, зато они смотрели на меня вовсю. Чувствуя на себе их взгляды, я не смог придумать ничего лучше, как поспешно проглотить обед и поскорее убраться из столовой. Особенно доставал меня взгляд Байрона – юнца с романтической наружностью.Хоть я и решил в первый момент, что Байрон совсем мальчишка, на самом деле он был моим сверстником. В лице его было что-то и от ангела, и от беса. Припухлые влажные губы, энергичный подбородок и густые черные волосы. Байрон выглядел одновременно насильником и жертвой.Несмотря на безумие, порочность и угрозу, неприкрыто сквозившие в его облике, хромотой он все же не страдал.Я покончил с едой и начал торопливо пробираться к выходу. Байрон уже стоял у двери, привалившись к косяку с самым что ни на есть богемным видом; когда я проходил мимо, он проговорил в пространство, но вполне громко и отчетливо:– Случайно не Аристотель вопросил: “Почему все люди, преуспевшие в философии, поэзии и искусстве, так меланхоличны?”– Да, – сказал я. – По-моему, Аристотель. А случайно не он также писал что-то о черной желчи?Байрон довольно кивнул, словно мы поделились сокровенным знанием.Все эти первые и случайные контакты с пациентами мало что мне дали, но я надеялся, что это только начало нашего знакомства. Я прекрасно понимал, что не стоит ждать чересчур многого. И если больным порой удается поставить меня в неловкое положение – это лишь верный признак их дееспособности и живого ума. Ведь лучше такие пациенты, чем зомби, сидящие на препаратах. Хотя бы с этой точки зрения экспериментальная методика Линсейда внушала доверие, но я еще долго пребывал в неведении, в чем же она заключается. Пациенты частенько заходили в кабинет Линсейда или к Алисии, иногда я видел, как в окнах кабинетов опускаются жалюзи, но что там происходило после этого, оставалось для меня загадкой.Однако за писательство пациенты взялись с несомненным жаром. Они бродили по территории клиники с блокнотами и ручками, иногда заходили в “Пункт связи”, и оттуда доносился треск пишущих машинок, но показывать мне свои творения они не спешили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45