— Я его бросила, не забыла?Хел кривит лицо.— Именно.Я вспоминаю свой отпуск, но Джек украл у меня все хорошие воспоминания. То, что он сделал, полностью перечеркнуло самую лучшую неделю моей жизни. Влюбленная дура. Мне и в голову не приходило, что у него в руках бомба. Взорвавшись, она раскидала нас в разные стороны. Теперь я понимаю, о чем говорит Хел.— Ты права.— Он тебя не заслуживает.Я вздыхаю и согласно киваю:— Не заслуживает.Хел меня крепко обнимает, и мы возвращаемся в гостиную. Она подбирает коробки и складывает их в пакет.— Так, на этом и закончим. И смотри у меня, чтобы я тебя больше в слезах не видела. — Потом идет к музыкальному центру и ставит диск. — Вот, специально для тебя. — Выкручивает звук на максимум и начинает петь, кривляясь, как Том Джонс.Хел знает, что рассказ об ужасах любви произвел на меня впечатление, но для пущего эффекта заставляет принять и главное лекарство: она вынуждает меня смеяться.Разве можно ее не любить! Хел запрыгивает на диван и тащит меня за собой. Мы дружно визжим под Глорию Гейнер и извиваемся, пытаясь изобразить на диване подтанцовку.Мы грозим друг другу пальцами и так громко поем «Я выживу», что я не сразу слышу звонок. Спрыгиваю с кровати и делаю звук тише. Фу-у, даже вспотела.— Ты слышала звонок? — спрашиваю я, ринувшись к домофону.— Не-а.Я громко кричу в домофон, но никто не откликается, поэтому я бегу к входной двери, распахиваю ее, выглядываю на улицу. Никого нет. И тут замечаю на коврике письмо.Поднимаю его. Сердце бешено колотится.— Что там? — спрашивает Хел, когда я возвращаюсь в гостиную, и выключает музыку. В квартире воцаряется нестерпимая тишина.— Письмо… от Джека.Перевожу взгляд на нее, потом снова на письмо.Руки дрожат.Только у меня все наладилось, так нет же, опять он тут как тут.— Он тебе его сам отдал? — спрашивает она.— Нет. На коврике лежало.Хел подходит ко мне, и мы рассматриваем конверт. На лицевой стороне зелеными чернилами рукой Джека написано: «Э. Кросби. Квартира на верхнем этаже».Э. Кросби.Не Эми Кросби.Или просто Эми.Хоть бы марку нарисовал.Э. Кросби — может быть, это означает «эта… как ее… Кросби».Даже из банка мне присылают письма с инициалами Э. Л. — Эми Лорен. (Когда я родилась, папа с ума сходил по Лорен Баколл.)Сверлю письмо взглядом, пытаясь угадать его содержание. Переворачиваю конверт. На обратной стороне ничего нет. Ничего. Нюхаю бумагу — ни малейшего намека на запах лосьона.Мужчиной не пахнет.— Ты его читать будешь? — спрашивает Хел.— Не знаю.Я действительно не знаю. Не уверена, что смогу вынести то, что там написано. Вдруг мне станет еще хуже? Я не смогу пережить, если Джек написал, что одобряет мое решение. И что он продолжает встречаться с Салли. И грязных подробностей знать не хочу. И вообще не хочу, чтобы мне о нем что-то напоминало.Хел касается моей руки:— Подумай хорошо. Могут ли его слова облегчить твои страдания?Да, его слова могли бы смягчить мою боль, но вряд ли в письме написано: «Милая Эми, все это неправда. Между мной и Салли никогда ничего не было… просто неудачно пошутил».И даже если бы и так, мне уже слишком многое пришлось из-за него пережить. Теперь могла бы только подумать, что он полный придурок.— Нет, — решительно говорю я. — Если он хочет мне что-то сказать, пусть скажет прямо в лицо.Я сознательно упускаю из виду тот факт, что до сих пор не дала ему ни единого шанса высказаться лично. Ну и что, это мелочи.И суть от того не меняется.— Вот и славно, — Хел потирает руки. — Пора с ним покончить. Устроим сеанс экзорсизма. За мной. И прихвати пиво. Будешь мне ассистировать. — Она выхватывает письмо у меня из рук и направляется на кухню. Подойдя к раковине, Хел натягивает резиновые перчатки. — Кастрюлю! — командует она с уверенностью хирурга.Я молча снимаю с крючка кастрюлю и подаю ей. Она не смотрит на меня.Звучит еще один зычный приказ.— Бензин!Она берет с полки для специй бутылочку, которую я держу там для заправки зажигалок, и я начинаю смеяться. Хел кидает в кастрюлю письмо, искоса смотрит на меня — глаза хитрющие.Я киваю.— Спички!Я подаю ей коробку спичек. Как будто мы — Тельма и Луиза. Хел зажигает спичку и легким движением руки отправляет ее в кастрюлю. Письмо Джека вспыхивает ярким пламенем. Мы отскакиваем назад.— Теперь он ушел из твоей жизни навсегда! — объявляет Хел. Она берет бутылку пива и салютует: — До дна!— До дна! — весело соглашаюсь я. Но на самом деле мне совсем не весело. Потому что, несмотря на всю нашу белую магию, мои мысли мечутся между Эми-феминисткой и Эми-романтиком. Феминистка. Я — свободная и самодостаточная женщина. Джек Росситер мне не нужен. Он уже в прошлом. Романтик. Он был здесь сегодня. На моем крыльце. И он дышал тем же воздухом, что и я. Феминистка. Я жила раньше одна. Смогу и сейчас. Джек Росситер не соответствует моим требованиям. Романтик. Я скучаю по нему. Наверное, он тоже скучает по мне. Что он написал в том письме? Феминистка. Он позволил Гадине Маккаллен сделать ему минет. И тут ему не отвертеться, будь он хоть придворным поэтом.— Я рада, — говорю я.Однако позже, когда Хел уходит и я в ванной чищу зубы, мне становится совсем не до смеха. Иду в кухню и заглядываю в кастрюлю. Засовываю щетку за щеку и вытаскиваю обуглившееся письмо. Вверх взлетают только черные хлопья.Боже, я хочу знать, что написал Джек. И хочу, чтобы тишину комнаты наполнил звук его голоса. В глубине души я знаю, что это — проявление слабости, вызванное одиночеством. Но чувства заглушают здравый смысл.Впервые с тех пор, как я вернулась из Греции, делаю то, что зареклась не делать. Поднимаю трубку и набираю оператора. Если набрать 141 и потом номер абонента, то мой номер не определится. Так и делаю: 141 и номер Джека. Я еще не знаю, что сказать. Не знаю, как объяснить, что спалила его письмо. Просто хочу услышать его голос.Он берет трубку после первого же звонка, и мое сердце екает при звуке его голоса.— Алло? — говорит он. Голос подозрительно спокойный-не слышно ни сдавленных всхлипов, ни нервной дрожи. — Это ты? — немного помолчав, спрашивает он. Ты? Кто такая «ты»?! Я так потрясена, что не сразу понимаю, что ты относится ко мне. И если «ты» означает меня, то с чего это он такой довольный?! Что он там себе вообразил? Что достаточно подсунуть мне под дверь письмо, и я приму его с распростертыми объятиями? Сама ему позвоню и все прощу? Вспоминаю, что у меня полный рот зубной пасты, издаю сдавленное бульканье и бросаю трубку.По крайней мере, он не узнает, что это я звонила.Слава высоким технологиям. * * * Косметика не помогает!Какое надувательство!Сегодня пятница, утро. Я положила столько слоев пудры под глаза и на нос, что похожа на Майкла Джексона, но круги под глазами все равно отчетливо видны. С таким лицом меня можно фотографировать для плаката «Наркотики — смерть». Почему я перестала спать? Это несправедливо. Раньше я спала как младенец — в любое время, в любом месте, в любой позе. Это все Джек-предатель виноват. Если бессонница не пройдет, придется начать принимать снотворное.Беру ключи и собираюсь выйти, но тут звонит мама.— Как ты, дочка? — спрашивает она. Так и вижу, как она изготовилась к утренней серии реального шоу «Дочь в кризисе».Но ее добрые намерения не вызывают сейчас у меня ничего, кроме раздражения. Какая же я дура! Зачем из аэропорта сразу помчалась к маме, будто мне тринадцать лет? Конечно, после ссоры с Джеком мне больше всего хотелось оказаться дома, где меня любят и ждут. Тогда мне и правда полегчало.Никто в мире не сможет так утешить и приласкать, как мама.Она сварила какао, уложила меня в постель и усыпила нудным монологом про то, что все мужики сволочи. В воскресенье дала мне выспаться, принесла завтрак в постель, постирала всю мою одежду и вообще поддерживала и утешала меня с таким рвением, что к вечеру я готова была бежать от нее на край света. Зато, вернувшись к себе, я уже могла смело смотреть жизни в лицо.Я очень люблю маму, ценю все ее старания, но теперь жалею, что рассказала ей о своих проблемах. Мне двадцать пять лет — пора бы уже научиться самой разбираться со всеми трудностями.— У меня все в порядке, — говорю я. — Честно.— Точно? Если хочешь, приезжай домой на выходные.— Нет, мам. У меня тут дела. Но она меня не слушает:— После работы сразу прыгай в электричку и приезжай сюда. Я приготовлю ужин.Да-а, похоже, она уже все продумала. Закрываю глаза и заставляю себя не грубить. Она мне своей заботой весь кислород перекроет. Так и задохнуться недолго. И вообще, я уже преодолела свой кризис… кажется.Тем не менее ругаться не стоит. У нас с ней наладились отношения — я нашла работу и она перестала меня жалеть. Если сейчас начну дерзить, мы опять погрыземся.— Извини, никак не могу. Я обещала Хел пойти с ней в клуб. Думаю, немного общества и веселья мне только на пользу.Поразительно, как убедительно я это сказала. Я и не собиралась идти с Хел, но в свете маминого предложения клуб кажется не такой уж плохой идеей.— Дорогая, ты уверена?— Абсолютно. Но все равно спасибо за приглашение. Мамочка, ты — чудо, — добавляю я.— А для чего же еще нужны мамы? — По голосу слышно, что она довольна.Уф, пронесло.Запирая дверь, сталкиваюсь с Пегги — соседкой по лестничной площадке. Пегги, наверное, лет сто пятьдесят, и она все время проводит у окна — смотрит за всем, что происходит в округе. Просто маниакальное любопытство. Похоже, она уже не первый день охотится за мной.— Деточка, а тот сумасшедший к тебе больше не приходил? — спрашивает она.— Какой сумасшедший?— Ну, тот несчастный, что просидел у нашего подъезда все воскресенье.— Несчастный? — переспрашиваю я в недоумении.— Ох! Он так ужасно выглядел! — причитает она, оправляя свою шевелюру баклажанового оттенка. — Весь промок. Все кричал тебе по домофону. Я пожаловалась Альфу. Говорю ему, дескать, надо этого бродягу прогнать. И что Альф? И пальцем не пошевелил. Приклеился намертво к телевизору. Там, видите ли, бильярдный турнир транслировали.Ну вот, теперь меня посвятили в тайные пристрастия Альфа. Замечательно.— Я ничего не слышала, — говорю я, пытаясь протиснуться мимо нее.Но Пегги еще не все мне поведала.— Ой, значит, он ошибся домом, — продолжает она. — И потом исчеркал всю дорогу. Пора жаловаться в управление. Раньше тут было тихо.Я любезно улыбаюсь, вспомнив ту надпись, что видела на дороге. Верно, какой-то идиот написал эту чушь.— Да, Пегги, нынче детвора еще та, — отвечаю я и ухожу.По дороге на работу размышляю над ее словами. А что, если это Джек орал весь день в домофон? Как ни стараюсь, не могу подавить в себе чувство вины. Вспоминаю, как пнула его в пах. Вспоминаю его побитое лицо и как отказывалась разговаривать с ним, пока мы летели домой. И как я стирала все его сообщения на автоответчике, а потом со злости позвонила на телефонную станцию и внесла его номер в «черный список». И как мы сожгли на кухне письмо.Но потом вспоминаю его голос, когда он поднял трубку, и слова Хел. Мне не за что себя винить. Даже если в своем письме Джек поклялся в любви до гроба, разве я могу ему верить после всего, что он сделал?Поздно.Слишком поздно.Я по-прежнему не в духе, когда дохожу до офиса на Шарлотт-стрит. Ну почему все так сложно?Потому что легко бывает только в теории, но не на практике.В теории жизнь можно разделить на три части: работа, любовь, обычная жизнь (в том числе дом, друзья). Проблема в том, что на деле все три сразу в руках не удержать. Пока у меня был Джек, в любви и обычной жизни все было замечательно, зато с работой дерьмово. А теперь наоборот: с работой все расчудесно, но вот с любовью — полный ивах.Мне это не нравится.Хочу все сразу!Настроение улучшается, как только я оказываюсь на своем рабочем месте. Мне нравится моя работа. Джулиус всю неделю провел в разъездах, и это хорошо. Он не стоял ежеминутно у меня над душой, и я смогла во всем разобраться самостоятельно. Сегодня у нас с ним совещание — он попросил представить ему полный список своих предложений. И вот сейчас, добавляя последние штрихи, я вне себя от счастья. Это мое первое настоящее задание на настоящей работе. Я больше никого не замещаю.Я так увлеклась, что не замечаю, как к моему столу подошла Дженни. На ней платье с сексуальным кружевным корсажем и дурацкий парик а-ля Клеопатра. Вечером она идет на званый ужин, и велено явиться при параде.— Ну, как я выгляжу? — спрашивает Дженни, вертясь.— Шикарно! Мужики все глаза обломают. — Замечаю на своем столе фотоаппарат. — Стой, не двигайся.Дженни позирует, и я ее снимаю. После трех кадров кончается пленка. Пока она перематывается, Дженни стаскивает парик и взбивает волосы. Потом присаживается на край стола, наклоняется ко мне и заговорщицки шепчет:— Я положила глаз на одного красавчика. Ему двадцать три года, вылитый Леонардо Ди… ну, ты знаешь. — Она складывает на груди руки и подмигивает: — Не сомневайся, я с ним непременно позабавлюсь.— Ты неисправима, — смеюсь я.— Да, исправлять уже поздно, — ухмыляется она. Потом смотрит на меня долгим взглядом. — А ты как? Полегчало?Дженни и Сэм на этой неделе просто душки. Наверное, не стоило мне посвящать коллег в личные дела, но они были совсем не против. Благодаря им я не скисла окончательно. Энди зовет нас «Зачарованные» и каждый раз, когда мы возвращаемся с перекура, кричит: «Атас, мужики! Они вам яйца поотрезают!» А мы в ответ хохочем как дьяволицы. Кроме того, Сэм к нему неровно дышит.Я вытаскиваю пленку из фотоаппарата и поднимаю глаза на Дженни.— Он вчера принес письмо. — И?..— Я его сожгла, даже не прочитав.— Вот и умница, — улыбается она и одобрительно пожимает мне руку. — Я знала, что ты придешь в себя. В твоем возрасте не стоит сохнуть понапрасну, впереди еще столько времени и возможностей.— Будь спокойна. Теперь я буду как ты, — говорю я. — Завтра иду в клуб.— Вот и правильно. И помни: лучше смерть, чем компромисс.Вот почему я восхищаюсь Дженни. Потому что она знает себе цену. Она делает что хочет и всегда следует своим решениям. Ей уже за тридцать, но я ни разу не слышала, чтобы она ныла, что ей плохо без мужчины или что ребенка нет, а годы летят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36