Прости… Прости меня, я так виноват перед тобой…Но я его уже не слышу. Теперь мне все ясно: почему он опоздал в аэропорт, почему так странно себя вел, когда мы сюда приехали, почему избегал секса со мной, пятно на его животе… Засос на его животе.Чувствую, как Джек в темноте делает несколько нетвердых шагов ко мне.— Я не виноват. Я хотел тебе сказать.Вот сейчас я понимаю, что означает «глаза кровью налились». Я не слышу, что пытается сказать Джек, потому что мой кулак с размаху врезается в его щеку.Он вскрикивает, но я уже далеко. Я бегу изо всех сил. У дороги нахожу перевернутый мопед, мотор все еще работает. Упираюсь всем своим весом, и мне удается поднять мопед. Когда Джек добегает до меня, я уже сижу на мопеде.— Эми! — умоляюще кричит он и пытается меня схватить.— Да пошел ты! — ору я, с размаху лягаю его в пах и уношусь прочь.Инстинкт самосохранения — великая сила. Мне кажется, что весь мир рухнул, но я все равно смогла добраться до «Виллы Стефано» живой и невредимой. Спокойно ставлю мопед у гостиницы. Вазос, владелец бара, ведет караоке-дискотеку, все веселы и счастливы. Мамаша Даррена танцует пьяный канкан с одним из своих приятелей под собственный же аккомпанемент жутко исковерканной «Кармы Хамелеона». Я прохожу через бар к лестнице, меня никто не замечает.Но как только оказываюсь в комнате, плотину прорывает. Сначала я тихо плачу, потом перестаю сдерживаться. С жуткими ругательствами вышвыриваю из окна вещи Джека, пока окончательно не выбиваюсь из сил.Еще в аэропорту было заметно: что-то произошло. Я сразу должна была догадаться.Но как он мог?Как он мог так поступить со мной?Я падаю на кровать и прижимаю руки к груди. Мне больно. Наверное, сердце на самом деле разрывается на части.Спустя какое-то время всхлипы переходят в тихое хныканье, и я начинаю различать отзвуки караоке. В голове теснятся вопросы.Как?Где?Почему?Когда?Не знаю, сколько уже сижу в темноте, пялясь на стену и придумывая ответы на свои вопросы. В себя прихожу от тихого стука в дверь.— Эми, это я, Джек. Открой мне. Я зажмуриваю глаза.— Тебе все равно придется меня впустить. — Он стучит сильнее.Я затыкаю уши.— Брось, — говорит он громче, — нам надо все выяснить. Я же знаю, что ты там.— Убирайся, — всхлипываю я.Мне хочется умереть. Я сворачиваюсь клубочком на кровати. Не хочу, чтобы он меня видел такой.— Эми, прошу тебя, — умоляет Джек; он уже колотит по двери.Я не реагирую. Оказаться бы сейчас дома, в своей постели. В покое. И зачем я только связалась с Джеком. Зачем доверилась, открылась ему. Не хочу быть тут, сейчас, не хочу быть собой.Позже, не знаю через сколько времени, я понимаю, что в дверь уже никто не стучит.Но я не сомневаюсь, что Джек не ушел, что он тут. Я это чувствую, я вижу его. Он не выходит у меня из головы. Я представляю, как мы целуемся на пляже. Как он смотрит на меня в лунную ночь, как он смеется, и ветер треплет его волосы.Я все это так явственно вижу.Но я не могу представить его с Салли.Я распахиваю дверь. Джек сидит на лестнице, обхватив голову руками. Он поднимает голову. Лицо все в синяках, глаза залиты кровью.— Что ты имел в виду? Что значит «кое-что произошло»?Он смотрит на меня бессмысленным взглядом.— Ну, что произошло? Джек не двигается.— Я ее не трахал, — шепчет он. Меня всю трясет.— Ну а что ты сделал?— Я ничего не делал. Она сама. Она все сама.— ГОВОРИ ЖЕ!Джек снова обхватывает голову руками.— Я спал. Проснулся от того, что она мне делала минет. Клянусь тебе. Больше ничего не было.— Ой! Так она тебе всего лишь минет делала! — кричу я. — Бедняжка.Джек встает.— Нет, все было не так.— Ну так просвети меня. Как это было? Как так вышло, что она упала на тебя и вонзила зубы в твой член? Ему нечего сказать. Я смотрю на него с таким отвращением, будто передо мной куча дерьма.Потому что теперь я это вижу. Вижу, как его лицо искривляется в блаженстве от прикосновений другой женщины.— Видеть тебя больше не хочу! — выдыхаю я, захлопываю дверь и снова бросаюсь на кровать.Джек долбится в номер, но я закрываю голову подушкой. Он так громко выкрикивает мое имя, что, наверное, уже распугал всю дискотеку. Слышу, как снизу ему орут, чтобы он заткнулся.Потом все стихает. Не знаю, утащили Джека или он все еще под дверью. Мне плевать.Беру со стола плейер, надеваю наушники. Включаю на полную мощность, чтобы не слышать собственных всхлипов. «Битлз» поют «Давай вместе».Очень к месту. 9ДЖЕК БРОШЕННЫЙ — Что она сделала? — спрашивает Мэтт с недоверием, разглядывая мою разукрашенную физиономию.— Бросила меня, — повторяю я. И на случай, если это выражение ему не вполне ясно, добавляю: — Кинула, оставила, отшила, отфутболила.И тут я вдруг понимаю, что вот так бросить, оставить и кинуть можно только что-то ненужное. Хлам. Мусор. Да, я хлам. Таким я себя и ощущаю. И если бы сейчас в гостиную вполз таракан, то прямиком двинулся бы к вашему покорному слуге, поскольку мусор — это его, родное.Однако Мэтт, похоже, не в силах поверить в услышанное. Он плюхается на диван рядом со мной.Его удивление вполне понятно. Действительно, происшедшее не поддается никакому объяснению с точки зрения логики или житейской мудрости.Я и сам бы рад удивиться. И с удовольствием сейчас убеждал бы его, что такая милая девушка, как Эми, ни за что на свете не может бросить такого славного парня, как я. А поскольку такое невозможно, то у меня, наверное, какое-то ужасное помутнение рассудка, но оно скоро пройдет, и все встанет на свои места. Однако отрицание очевидного — не мой конек. Поэтому я говорю:— Да, и такая фигня случается. На самом деле случается.Я знаю.Только что такая фигня случилась со мной.— Но все было так замечательно, — недоумевает Мэтт, — вы были прекрасной парой.— Были.Несколько секунд он пристально смотрит на меня, потом спрашивает:— Ну и?..— Что — и?— И кто кому нагадил? — Почему…— Ведь кто-то же виноват. Так просто люди не расстаются. По крайней мере, обычно.— Неправда, — протестую я, — люди расстаются по разным причинам. — Он ждет объяснений, и я продолжаю: — Бывает, что один храпит, а второй этого терпеть не может. Или они болеют за разные команды. Или… да что угодно. Может, им просто стало не о чем разговаривать.— Значит, виноват ты? — заключает он.Врать Мэтту бесполезно. Он меня слишком хорошо знает. И потом, мне просто необходимо высказаться. Нужно, чтобы кто-то утешил меня: мол, жизнь на этом не закончилась и все еще наладится.— Да.Он кивает:— Так я и думал. Не хочешь рассказать, что случилось?Хочу. И рассказываю с самого начала: как мы с Эми признались друг другу во всех прошлых связях и как легко стало после этого на душе. Потом рассказываю про вечеринку у Макса — как я ревновал и как выдвинул Эми ультиматум, а она обернула его против меня. И про Черную Пятницу рассказываю, и про то, как мучился подозрениями всю ночь. И как пришла Маккаллен, и как наутро я выставил ее за дверь и сказал, чтобы она не смела больше здесь появляться. И наконец, про наш отпуск, про аварию, про мое признание и реакцию Эми.Когда я закончил сагу о своих несчастьях, первое, что сказал Мэтт:— Этот Тристан, похоже, тот еще говнюк.Я ценю, что он старается меня ободрить, но сейчас у него плохо получается. И машинально, уже без особой злости, я киваю и мысленно добавляю к списку вещей более приятных, чем Тристан, людей, которые едят свои козявки.Не дождавшись от меня полноценной реакции, Мэтт спрашивает:— На кой черт ты сказал Эми про Маккаллен? Вопрос логичный. Я впервые задался им сразу после того, как Эми заехала мне в челюсть. И с тех пор вопрос этот не дает мне покоя.Верно, не было никакой необходимости рассказывать ей об этом. Конечно, мне пришлось бы трястись от страха, что она рано или поздно узнает правду. Вдруг бы я проговорился во сне. Или Маккаллен проболталась. Или в какой-нибудь секте меня бы заставили сознаться во лжи всем, кому я когда-либо врал. Но, честно говоря, и тогда и сейчас любой из этих случаев кажется мне маловероятным. А правда состоит в том, что, если бы я держал рот на замке, все бы обошлось.Как раньше.И тогда не случилась бы авария. И в самолете на обратном пути Эми не сидела бы рядом как чужая. Наоборот, мы бы стояли на скале в обнимку, любовались лунной ночью и пляжем. Нашим пляжем, на котором мы занимались любовью. Я, она и море — как в книжках. Черт!Но нет, Джек Росситер не ищет легких путей! Там, на скале, когда Эми спросила, есть ли у него к ней чувства, Джек Росситер промолчал. А ведь чувства-то были. Впервые за много лет. И впервые за много лет рядом с ним стояла девушка его мечты. Проблема в том, что все казалось слишком хорошо, все казалось таким нереальным. Но все было реальным. — Я хотел быть с ней честным, — отвечаю я.— Честным? — вопрошает Мэтт. И смотрит на меня так, как будто я только что громко перднул.— Да, честным. Быть честным — значит не врать.— Я знаю, что такое честность, Джек.— Тогда что тебе непонятно?— Мне непонятно, при чем тут честность, когда мы говорим об отношениях между мужчиной и женщиной.— При том! — раздраженно отвечаю я. В его глазах искреннее недоумение.— В моих отношениях она ни при чем. И большинство живущих на этой планете людей со мной согласятся. — Во взгляде Мэтта мелькает подозрение. — Надеюсь, ты не брал мою книжку «Десять шагов к вечной любви»?— Какую книжку?Мэтт встает и отходит к окну.— Ладно, проехали.— Я не хотел ее обманывать, — продолжаю я. — Это было бы неправильно. Она мне доверилась, а я продолжал ей врать. И чем дольше я откладывал признание, тем омерзительнее становилось у меня на душе.Мэтт поворачивается. Глаза у него прищурены.— Ну-ка, ну-ка. Уж не о совести ли ты талдычишь? Вроде как каждый раз, взглянув на нее, ты чувствовал себя предателем, и это чувство отравляло тебе жизнь, так? Каждый ее поцелуй, каждая минута близости с ней казались тебе новым предательством, так? И всякий раз, оставаясь с ней наедине, ты понимал, что ваша близость ничего не значит, ибо зиждется на твоей измене, так?— Да, — бормочу я. Мэтт попал прямо в точку. — Именно так я и думал. — Словно огромный груз упал с моей души. Хоть кто-то понимает мои чувства.Кто-то, только не Мэтт.— То есть ты признался ей, чтобы облегчить свою душу? А не лучше было самому справиться со своим чувством вины? Просто вынести для себя урок и никогда не изменять ей впредь? — спрашивает он, возвращаясь на диван.Несколько секунд я прихожу в себя — такое разочарование. Нет, никогда нам с Мэттом не познать радости душевного единения. Ни в охотничий клуб, ни в клуб любителей природы меня не возьмут. Ну и ладно. Все равно обниматься с деревьями я не люблю — того и гляди белка на голову нагадит. И вообще, меня исключили из скаутов за курение, когда мне было девять лет. Так что это не для меня. Но все это ерунда. Я не злюсь на Мэтта. Я зол на себя.Не то чтобы его реакция противоестественна. Как раз наоборот. Вот представим, что я сейчас провожу социологический опрос среди представителей нашего пола и задаю им следующие вопросы:A. Если вы напились и переспали с первой встречной, вы бы рассказали об этом своей девушке?Б. Если вы завели интрижку на стороне, но поняли, что любите только свою девушку, вы бы сказали ей о своих похождениях?B. Если бы вы поимели шанс переспать с кем-то (включая голливудских звезд) так, чтобы об этом никто и никогда не узнал, вы бы отказались от такой возможности?Сомневаюсь, чтобы хоть один человек ответил утвердительно. Нет, в самом деле, в наше время никто в измене не признается. Одно дело рассказать друзьям — это да. Но чтобы своей «половине» — нет, это вряд ли. Да и зачем? Правильно, незачем. Разве что собираетесь с ней разойтись.По крайней мере, я так раньше думал. Даже когда встречался с Зоей. И пусть я ни разу ей не изменил, все равно знал: случись что-нибудь в этом роде, я бы и словом не обмолвился. Иначе хлопот не оберешься. Но с Эми я так поступить не смог. Отсюда и плачевные последствия — Джек Росситер в греческой трагедии «Признание мотоциклиста». Похоже, честность оказалась сильнее меня. Однако, как и для Мэтта, честность для меня не самоцель. Это было бы слишком просто. Слишком легко. Конечно, честность имеет большое значение, но суть в том, что она лишь признак, симптом чего-то большего. У моей честности есть причина — глубокое чувство. А какое чувство самое сильное и глубокое? Это же очевидно! И просто удивительно, как долго я не замечал причины моей патологической честности.Я смотрю Мэтту прямо в глаза и говорю:— Я ее люблю. Я рассказал ей про Маккаллен, потому что люблю ее.Мэтт поднимает руку:— Подожди-ка, дружище. — Что?— Ты прекрасно знаешь что. Слово на букву «Л». Ты только что его произнес. — Он грозит мне пальцем. — Произнес, произнес. И не отпирайся.— Я и не отпираюсь.Мэтт склоняет голову набок.— Не отпираешься?— Нет. Я сказал совершенно сознательно. Я ее люблю. — Вслушиваюсь в звук этого слова. Приятный звук. Я бы еще его послушал. — Я, Джек Росситер, — говорю я громко, — будучи в здравом уме…— Ну, это еще вопрос, — замечает Мэтт.— …Заявляю, что люблю Эми Кросби. Мэтт долго и пристально смотрит на меня.— Что ж, это все объясняет, — заключает он.— Что объясняет?— Причину твоего неадекватного поведения. — Несколько минут мы молча пялимся друг на друга. — Так, значит, надо придумать, как вытащить тебя из этой заварушки, — произносит он наконец.Мэтт — юрист, и к решению проблемы подходит как юрист. Начинает с фактов. Задав мне пару вопросов, он погружается в раздумья. Лицо сосредоточенное. Представляю, как его холодный и острый ум ищет оптимальный путь, строит логические цепочки. Мне вдруг становится спокойно. Если уж кто и способен найти выход из лабиринта лжи, то только Мэтт.— Случайная оральная стимуляция, — выдает он. Потом чешет подбородок и хмурится. — Да, тяжелый случай. Досадно.Признаться, не такого решения я ждал.— Нет, Мэтт, — поправляю я его, — это не досадно. Вот если бы я потерял бумажник или огреб штраф за неправильную парковку, — это было бы досадно. А то, что случилось со мной, — катастрофа.Мэтт терпеливо ждет, когда я успокоюсь.— Главное, — размышляет он, — определить, можно ли считать случившееся изменой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36