Мы поливаем бензином тела и стены дома. Потом мы поджигаем дом и идем к себе.
Утром бабушка говорит:
— Дом соседки сгорел. Они обе были внутри — и она, и ее дочь. Верно, девчонка оставила что-нибудь на огне — с дурочки станется.
Мы идем к дому соседки, чтобы забрать кур и кроликов, но другие соседи уже растащили их ночью.
Конец войны
Уже несколько дней мы видим, как победоносная армия новых иностранцев — которую мы теперь называем армией-освободительницей — идет мимо бабушкиного дома.
Танки, пушки, бронеавтомобили и грузовики Освободителей день и ночь идут через границу. Фронт уходит все дальше и дальше в глубь соседней страны.
В противоположном направлении движется другой поток: идут пленные, побежденные. Среди них много людей и из нашей страны. Пленные все еще в форме, но без оружия и без знаков различия. Они бредут, опустив голову, к станции, где их сажают в вагоны и увозят. Никто не знает, куда и надолго ли их увозят.
Бабушка говорит, что их везут далеко, в холодные и безлюдные края, где их заставят работать так тяжело, что никто не вернется. Все они умрут от холода, непосильного труда, голода и разных болезней.
Через месяц после освобождения нашей страны война заканчивается совсем, и Освободители занимают нашу страну — люди говорят, навсегда. Поэтому мы просим бабушку научить нас их языку. Она говорит:
— Что я вам, учительница? Как я вас учить-то буду?
Мы говорим:
— Очень просто, бабушка. Просто говорите с нами весь день на их языке — в конце концов мы начнем понимать.
Вскоре мы знаем достаточно, чтобы переводить, когда местные говорят с Освободителями. Мы пользуемся этим и становимся посредниками при обмене того, что в избытке у военных: сигареты, шоколад, табак, — на то, что есть у жителей: вино, водка и фрукты.
Деньги ничего не стоят, все только меняются.
Девушки спят с солдатами за шелковые чулки, украшения, духи, часы и прочие вещи, которые солдаты набрали в освобожденных городах.
Бабушка больше не ходит на рынок со своей тележкой. Наоборот — теперь к ней приходят хорошо одетые дамы и умоляют продать им курицу или колбасу за перстень или серьги.
Люди получают продовольственные карточки. С четырех часов утра у мясных и хлебных лавок выстраиваются длинные очереди. Остальные магазины закрыты — им нечем торговать.
Не хватает всего.
Но у нас с бабушкой есть все, что нам нужно.
Сколько— то времени спустя у нашей страны снова появляется свое правительство и своя армия, правда, и правительство и армия находятся под контролем наших Освободителей. Их флаг висит на всех общественных зданиях. Повсюду портреты их Вождя. Они учат нас своим песням и танцам; они показывают в кинотеатрах свои фильмы. В школах введено обязательное изучение языка наших Освободителей, а все остальные иностранные языки запрещены.
Запрещено критиковать наших Освободителей или наше новое правительство, запрещены шутки о них. Достаточно доноса, чтобы любого человека бросили в тюрьму без суда и следствия. Люди — и мужчины, и женщины — исчезают без следа, никто не знает за что, и их семьи больше ничего про них не слышат.
Границу восстановили. Теперь ее невозможно перейти.
Нашу страну окружили колючей проволокой; теперь мы полностью отрезаны от остального мира.
Школа опять открылась
Осенью все дети опять идут в школу — кроме нас.
Мы говорим бабушке:
— Бабушка, мы не хотим идти в школу.
Она говорит:
— Надеюсь, что так: вы мне дома нужны. К тому же, что вы там еще можете узнать нового?…
— Ничего, бабушка, совершенно ничего.
Вскоре мы получаем письмо. Бабушка спрашивает нас:
— Что тут написано?
— Тут написано, что вы несете за нас ответственность и что мы обязаны явиться в школу.
Бабушка говорит:
— Киньте это в печку. Я неграмотная, вы тоже. Никто из нас это письмо не прочел.
Мы сжигаем письмо. Через несколько дней приходит еще одно. В нем сказано, что, если мы не пойдем в школу, бабушка будет наказана по закону. Мы бросаем в печку и это письмо и говорим бабушке:
— Бабушка, не забудьте, что один из нас глухой, а другой слепой.
Еще через несколько дней приходит какой-то человек. Он говорит:
— Я — инспектор начальных школ. В вашем доме проживает двое детей, по возрасту подпадающих под закон о всеобщем образовании. Вы получили уже два письменных предупреждения.
Бабушка говорит:
— Вы о письмах? Не знаю, не читала. Я неграмотная, и дети тоже.
Один из нас спрашивает:
— Кто это? Что он говорит?
Другой отвечает:
— Он спрашивает, умеем ли мы читать. На кого он похож?
— Он высокий, и лицо у него злое.
Мы начинаем кричать вдвоем:
— Уходи! Не трогай нас! Не убивай нас! Помогите!…
Мы прячемся под стол. Инспектор спрашивает бабушку:
— Что это с ними?
Бабушка говорит:
— Ох, бедняжки всех боятся! Они пережили ужасные вещи в Большом Городе. К тому же один глухой, а другой слепой. Глухой поэтому рассказывает слепому, что он видит, а слепой объясняет глухому, что он слышит. А иначе они ничегошеньки не понимают.
Мы продолжаем кричать под столом:
— Спасите, спасите! Все рушится! Я не могу выдержать этот грохот! Я ничего не вижу!…
Бабушка объясняет:
— Видали? Когда кто-нибудь их пугает, они слышат и видят то, чего нет.
Инспектор кивает:
— У них галлюцинации. Их надо положить в больницу.
Мы кричим еще громче.
Бабушка говорит:
— Это еще хуже! В больнице-то все и случилось. Они навещали свою мать — она там работала. А тут бомбежка, как раз когда они были в больнице. Они видели взрывы, убитых и раненых; они и сами были несколько дней без сознания.
Инспектор говорит:
— Бедные ребята! А где их родители?
— То ли померли, то ли пропали. Сгинули. Кто знает, что с ними!
— Это, должно быть, тяжкая ноша для вас.
— Что поделаешь. Я — единственная, кто у них остался.
Перед уходом инспектор пожимает бабушке руку:
— Вы очень добрая женщина.
Вскоре мы получаем еще одно письмо — в нем написано, что мы освобождены от посещения школы в связи с физическими травмами и психическим состоянием.
Бабушка продает виноградник
К бабушке приходит офицер. Он хочет, чтобы она продала свой виноградник. Армия хочет построить на его месте казарму для пограничников.
Бабушка говорит:
— А чем вы мне заплатите? Деньги нынче ничего не стоят.
Офицер говорит:
— В обмен за вашу землю мы проведем в ваш дом водопровод и электричество.
Бабушка говорит:
— Не нужны мне ваши водопровод и электричество. Я всю жизнь без них прекрасно обходилась.
Офицер говорит:
— Мы ведь могли бы реквизировать ваш виноградник и ничего вам не платить. Собственно, мы так и сделаем, если вы откажетесь продать его. Армии нужен ваш участок. Передать его нам — ваш патриотический долг.
Бабушка открывает рот, чтобы сказать что-то, но тут вмешиваемся мы:
— Бабушка, вы уже старая, и вам не так легко работать. Виноградник — это лишняя работа для вас, а родит он плохо, пользы от него мало. С другой стороны, стоимость дома существенно возрастет после проведения в него воды и электричества.
Офицер говорит:
— Ваши внуки гораздо сообразительнее вас, бабушка.
Бабушка говорит:
— Еще бы. Что ж, обсуждайте это дело с ними. Пусть они решают.
Офицер говорит:
— Но мне понадобится ваша подпись.
— Я подпишу что хотите. Правда, писать я не умею.
Бабушка плачет, встает и говорит нам:
— Разбирайтесь сами.
Она уходит в виноградник.
Офицер говорит:
— Бедная старуха. Она любит свой виноградник, да?… Так что — мы договорились?
Мы говорим:
— Как вы сами только что отметили, этот участок земли представляет большую ценность в ее глазах — он весьма дорог ей как память. Безусловно, армия не станет лишать заработанной честным тяжким трудом собственности бедную пожилую женщину, которая к тому же является уроженкой страны наших героических Освободителей.
Офицер говорит:
— Вот как! Она, значит, по происхождению…
— Вот именно. Она безупречно говорит на их языке. И мы тоже, кстати. И если вы намерены злоупотребить…
Офицер быстро говорит:
— Нет, нет, ничего подобного! Что вы хотите за виноградник?
— В дополнение к уже оговоренным водопроводу и электричеству нам нужна ванная.
— Еще что? И где вы хотите эту вашу ванную?
Мы ведем его в свою комнату и показываем, где надо пристроить ванную:
— Вот здесь; чтобы дверь выходила в комнату. Семь-восемь квадратных метров, ванна, раковина, душ, нагревательная колонка, ватерклозет.
Он долго глядит на нас, потом говорит:
— Ладно, это можно.
Мы добавляем:
— И кроме того, нам нужен радиоприемник. Купить его невозможно.
Он спрашивает:
— Но уж это-то все?
— Да, все.
Он смеется:
— Ладно, будет у вас и ванная, и радио. Но лучше б я торговался с вашей бабкой!
Болезнь бабушки
Однажды утром бабушка не выходит из комнаты. Мы стучимся к ней, зовем, но она не отзывается.
Тогда мы ломаем оконную раму и пролезаем внутрь.
Бабушка лежит на кровати. Она неподвижна. Но она дышит, и сердце бьется. Один из нас остается с ней, второй бежит за доктором.
Доктор осматривает бабушку. Он говорит:
— У вашей бабушки инсульт — кровоизлияние в мозг.
— Она умрет?
— Сказать наверняка невозможно. Возраст весьма преклонный, но сердце в порядке. Давайте ей вот эти лекарства, три раза в день. И кто-то должен будет ухаживать за ней.
Мы говорим:
— Мы сами будем за ней ухаживать. Что надо делать?
— Кормить, мыть. Вероятно, она навсегда останется парализована.
Доктор уходит. Мы делаем пюре из овощей и кормим бабушку маленькой ложкой. Вечером в ее комнате пахнет очень скверно. Мы снимаем одеяло и видим, что матрас весь измаран испражнениями.
Мы покупаем у крестьянина свежей соломы, покупаем детские клеенчатые штанишки и пеленки.
Мы раздеваем бабушку, купаем ее, меняем постель. Бабушка такая худая, что детские штанишки ей впору. Мы меняем ей пеленки несколько раз в день.
Неделю спустя бабушка начинает немного шевелить рукой. А однажды утром она начинает ругать нас:
— Сукины дети! Быстро мне курицу жарьте! Откуда, по-вашему, у меня будут силы, чтоб поправиться, — с вашей размазни овощной, что ли? И молока козьего принесите! Надеюсь, вы хоть хозяйство не совсем забросили, пока я тут лежала?
— Нет, бабушка, не забросили.
— А ну, помогите мне встать, бездельники!
— Бабушка, вам надо лежать, так доктор велел.
— Доктор, шмоктор! Дурак он, ваш доктор! «Навсегда останется парализована», сказал тоже! Я вот ему покажу, как я парализована!
Мы помогаем бабушке подняться, ведем в кухню и сажаем за стол. Когда курица готова, она съедает ее целиком, одна. После еды она говорит:
— Ну, чего ждете? Сделайте мне крепкую палку! Поторапливайтесь, лодыри, я хочу сама проверить хозяйство!
Мы бежим в лес, находим подходящее деревце, бегом возвращаемся домой и под присмотром бабушки вырезаем клюку нужного размера. Бабушка хватает ее и грозится:
— Ну задам я вам, коли не все в порядке!
Она выходит в сад. Мы идем чуть поодаль. Потом она идет в уборную, и мы слышим, как она бормочет:
— Штаны! Ишь чего придумали! Совсем спятили!…
Когда она возвращается в дом, мы заглядываем в выгребную яму. Бабушка бросила туда штаны и пеленки.
Бабушкин клад
Как— то вечером бабушка говорит:
— Заприте окна и двери. Я хочу поговорить с вами, и никто не должен нас услышать.
— К нам больше никто не приходит, бабушка.
— Все равно. Пограничники все время шляются вокруг, сами знаете, а с них станется подслушивать под окнами. И еще принесите мне карандаш и бумагу.
Мы спрашиваем:
— Бабушка, вы хотите что-то написать?
Она кричит:
— Делайте, как сказано! Не задавайте дурацких вопросов!
Мы закрываем окна и двери, приносим ей карандаш и бумагу. Бабушка, сидя за столом напротив нас, рисует что-то на листке бумаги. Она шепчет:
— Вот где спрятано мое сокровище…
Она дает нам листок. Там нарисован прямоугольник, крест, а под крестом — кружок. Бабушка спрашивает:
— Вам ясно?
— Да, бабушка, ясно. Но мы это давно знаем.
— Что?… Что это вы давно знаете?
Мы отвечаем шепотом:
— Что ваши драгоценности зарыты под крестом на могиле дедушки.
Несколько минут бабушка молчит, потом говорит:
— Я должна была сама догадаться. И давно вы знаете?
— Очень давно, бабушка. Мы догадались, как только увидели, как вы ухаживаете за дедушкиной могилой.
Бабушка тяжело дышит:
— Н-ну, хорошо, волноваться не из-за чего. Все равно это ваше. Вы, пожалуй, достаточно умны, чтобы сообразить, как распорядиться драгоценностями.
Мы говорим:
— Сейчас толку от них немного.
Бабушка говорит:
— Немного, тут вы правы. Придется подождать. Вы сможете подождать, а?
— Конечно, бабушка.
Некоторое время мы все молчим, наконец бабушка говорит:
— И вот еще что. Я хочу, чтобы вы знали: когда у меня будет еще один удар, я не желаю ваших купаний, штанов и пеленок.
Она встает, роется на полке среди своих бутылок и пузырьков, достает маленькую синюю бутылочку:
— Вот. Вместо ваших вонючих лекарств выльете это в первую же кружку молока.
Мы молчим. Она кричит:
— Вам ясно, сукины дети?
Мы молчим. Она говорит:
— Вы что, боитесь вскрытия, потаскухино отродье? Не будет никакого вскрытия. Кто станет возиться со старухой, которая померла после второго удара?
Мы говорим:
— Вскрытия мы не боимся, бабушка. Но что, если вы и во второй раз сможете поправиться?
— Нет. Не смогу. Я это знаю. Так что лучше будет покончить со всем этим сразу.
Мы молчим, и бабушка плачет:
— Вы не знаете, каково это — быть парализованной. Все видеть, все слышать и не мочь пошевелиться. Если вы даже этого для меня сделать не можете, значит, вы просто твари неблагодарные, значит, я змей вскормила на своей груди!…
Мы говорим:
— Не плачьте, бабушка. Мы это сделаем; если вы правда хотите, чтобы мы это сделали, — мы это сделаем.
Папа
Когда приезжает папа, мы втроем трудимся на кухне, потому что идет дождь.
Папа встает у порога, расставив ноги и сложив руки на груди. Он спрашивает:
— Где моя жена?
Бабушка хмыкает:
— Ну-ну! Стало быть, у нее и впрямь муж был!
Папа отвечает:
— Да, я муж вашей дочери. А это мои дети.
Он смотрит на нас и добавляет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12