Ирвинг подкладывает под резиновые колеса тележки доски, приподнимает Бо вместе со стулом и, взяв огромный нож, отрезает все веревки, связывавшие пленника. Затем он помогает Бо приподняться, снимает с него остатки веревки, убирает стул и поддерживает его. Бо шатается, стонет, кровь в ногах застыла, и Ирвинг говорит мне, поддержи его с другой стороны, а этого мне, как раз, ох как не хотелось делать в бандитской карьере – именно это, поддерживать приговоренного на смерть, нюхать его пот, слышать его дыхание, дергаться от его импульсивных вздрагиваний. Бо вцепился мне в волосы, его локоть у меня на плече, человек, уже потерявший облик человека, провисает на мне и дрожит. Вот я держу человека, и помогаю убить его. Мы с Ирвингом его единственная надежда, он хочет жить, а Ирвинг успокаивает его, все в порядке, не волнуйся – как нянька, как сестра милосердия. Он выбивает ногой палку из-под колес тележки со своей стороны и говорит мне, чтобы я выбил со своей. Я выбиваю, мы двигаем Бо на тележке к распахнутым дверям, на палубу. Там он отпускает нас и берется руками за поручень, тазик с его ногами, зацементированными елозит по палубе, как непривязанный груз. Он стонет и дрожит, потому что никак не может выпрямиться как следует. Мы с Ирвингом стоим и смотрим на него, Бо поймал момент и выпрямился, сделал неуловимое движение телом и тазик прекратил скользить и он смог постоять так, прямо и спокойно. Бо посмотрел перед собой и увидел палубу и за ней океан, глубокий. Волны вздымались и били в борт, он дышал и не мог надышаться этой вселенской свежестью ночного ветра, а его лицо отражало весь ужас предстоящего. Я не слышал ничего из-за ветра, но по губам его понял, что он поет. Иногда ветер доносил обрывки его голоса, его прощальной песни. Он остался наедине со смертью и пел ей в лицо.
Неожиданно мотор затарахтел и на палубе появился мистер Шульц, в рубашке с короткими рукавами и подтяжках. Он подошел к Бо сзади, поднял ногу и резко двинул ей Бо под коленки, тело Бо согнулось, перевесилось через низкий поручень и, взметнувшийся следом упавшим вниз телом тазик, прощально сверкнул цинковым боком. Последнее, что я видел – белые рукава рубашки Бо и его протянутые вверх руки.
Двенадцатая глава
Когда я закончил, она, ничего не говоря, отдала мне бутылку вина. Я запрокинул головe, отпил, и, когда оглядел глазами то место, где она сидела, ее уже не увидел. Она скользнула вниз по мшистому обрыву, цепляясь по пути за траву и мелкие елки, и спустилась на самый низ, к подножию водопада. Я лег на живот и стал смотреть на нее. У самой воды стоял туман, он вскорости и поглотил ее фигуру.
Я подумал, что она захочет сделать сейчас с собой какую-нибудь глупость. История была красочна, нервы она жгла. Но я ей рассказал не все. Еще когда Ирвинг болтал с рулевым, Бо умолял меня сходить вниз и посмотреть, что Шульц делает с ней. Я спустился и послушал что происходит. Услышал мало, потому что мотор очень сильно гудел. Я слушал несколько минут за дверью каюты, в которой была она и мистер Шульц. Потом я поднялся и сказал Бо, что с ней все в порядке, просто Шульц ходит взад-вперед по кабине и объясняет ей, почему все так происходит. Но я просто не хотел перед смертью огорчать его.
– Так ты хочешь жить? – кричал мистер Шульц, – Вот, мисс Дебютантка, вот как все выглядит!
Затем была тишина. Я придвинулся к двери и, напрягаясь, вслушался. Затем просто приник ухом к двери и наконец:
– Тебе же в принципе наплевать на тех, кто мертв! Так? То, что он жив – неправда, он – уже мертв! Ты можешь это понять? Ты не можешь забыть мертвого? А мне кажется, что ты уже забыла его! Или я не прав? Хорошо, я подожду. Коротко – да или нет. Что? Не слышу!
– Да, – сказала она, должна была сказать, я ничего не слышал. Потому что потом мистер Шульц произнес:
– О, совсем плохо. Совсем плохо для Бо. – Он рассмеялся. – Потому что если бы ты действительно любила его, я может быть изменил бы решение.
Я схватил ее юбку, размахнулся и кинул ее в туман у подножия водопада. Юбка, пролетела и исчезла. Что я ожидал? Что она найдет ее? Наденет? Вернется назад на обрыв? Я вел себя как идиот. Повернувшись спиной к обрыву, я попробовал повторить эксперимент по быстрому спуску и немедленно обнаружил, что это не так легко сделать, как представить. Когда моя голова ушла под обрыв, нога, покоившаяся на каком-то корне, сломала его и я ухнул вниз. Физиономией по скале. Зацепившись за что-то, я полежал, нос в дюйме от мха, обеспокоенный не за себя, а за нее. Что кто-нибудь появится здесь, погонится за ней, изнасилует ее. Я лежал и думал о водопадных маньяках. Хотя логичнее было предположить, что это она сама может кого хочешь найти и навлечь на себя любые приключения. Я потрогал руками вокруг и нащупал короткий отросток елки, весь покрытый смолой. Эта смола приклеила мне пальцы, я почувствовал себя увереннее на скале. Солнце пекло в спину, я вспотел. Начав опускаться, я почувствовал, что, чем ниже спускаюсь, тем становится жарче. Спустившись на несколько метров я нашел площадку, будто приспособленную для отдыха. Грохотание водопада напоминало сплошной, непрекращающийся взрыв. Спуститься с выступа оказалось труднее, чем спуститься на него. Я глянул вниз – там тоже были выступы и там тоже росли маленькие елки. Я начал осторожно перебирать руками и ногами, спустился еще на несколько метров. Внезапно меня обхватил густой холодноватый туман и я понял, что стою на валунах чуть выше воды. Перепрыгивая с валуна на валун я допрыгал вскоре и до самой воды. Вокруг стоял белый туман, солнце виднелось через него неярким белым пятном.
Сам водопад был справа от меня – метрах в десяти, это был последний и самый длинный водопад из целой серии, идущих один за одним. Его нельзя было увидеть с вершины. Я смотрел на бурунчики и взвихрения, на плотную взвесь воды, вздымавшуюся от столкновения влаги и камня и понимал, что такое я вряд ли еще скоро увижу. Природа наяву. Я читал про динозавров, к примеру, но что такое читать, если вдруг найдешь их кости? Вода бурлила и мчалась мимо меня с огромной скоростью, обдавая свежестью, я огляделся и нашел ее юбку. Я завернул ее вокруг моей руки и пошел вдоль расширяющегося потока прочь от водопада и вскоре оказался на песчаном берегу с выпирающими из него округлыми валунами. Я прыгал по ним, вскоре песок исчез, осталась только вода и валуны – я чувствовал, что спускаюсь вниз в самое нутро планеты. Через десяток метров туман исчез, я вышел к лагуне, окруженной каменистыми отрогами, справа от меня на камне стопкой лежала ее одежда. Шорты, майка, трусики, сандалии и носки. Лагуна была черная, поверх нее струился туман, поверхность была абсолютно неподвижна, кроме каких-то всплесков далеко справа от меня.
Мне показалось, что я мог бы смотреть в эту черноту бесконечно, она притягивала взгляд. Казалось, что там обитают утопленники. Я испугался, но скинул ботинки, снял рубашку и приготовился прыгать. Хотя и плаваю я не очень, но решимости нырнуть как можно глубже и спасти ее у меня было хоть отбавляй. Тут, прямо передо мной воды разверзлись и вверх взметнулась ее голова и плечи, она что-то вскрикнула или выдохнула, затем откинулась назад и поплыла лицом кверху. Затем раскинула руки и просто застыла в таком положении ни спине. Черная вода разжижала ее белую грудь, ее ноги бледные и тонкие завяли в преломлении света темной лагуны.
Через несколько минут она поплыла наискосок от меня, решительным стилем, волосы, мокрые, бурунчиками забелели на поверхности. Она скрылась из моих глаз, но вскоре я увидел как она забралась на валун – тело все в пупырышках от холода, губы синие, зубы бьют трещотку. Она посмотрела на меня совершенно безличным взглядом. Я подбежал, скатав рубашку в некое подобие полотенца и начала сильно тереть ее. Тер ей спину и ниже, тер грудь и между грудками, тер живот, тер стиснутые в коленках ноги, а она дрожала и согревала руки у рта. Затем, второй раз в жизни, я видел как мисс Престон одевается.
* * *
На обратном пути она в основном молчала. Мы шли по руслу, камни скоро закончились, ручей вплывал в нормальное пологое русло. Скалы остались позади. Чувства переполняли меня, я не мог начать разговор и ждал, когда она сама начнет. Мы, как две разные субстанции вселенной, внезапно ощутили некую общность, вот я разве что еще только подрастал, был еще, по большому счету, соплив и чувствовал себя ребенком. Мы снова зашли в коричневый лес и прошли через то самое «кладбище бревен» – заброшенный склад и вскоре вышли в поля.
Она спросила: «Он просил тебя защищать меня?»
– Да.
– Странно, – сказала она.
Я не ответил.
– Понимаешь, он подумал, что я не могу заботиться о себе сама, – пояснила она. Она остановилась около голубого цветка, высвеченного солнцем через кроны густых деревьев. – А ты обещал, что будешь защищать меня?
– Да.
Она сорвала цветок, подошла ко мне и повесила его мне на ухо. Я застыл, с остановившимся дыханием, поняв, как дорого мне ее прикосновение. Она испускала вокруг себя неостановимое лучистое обаяние и красоту, такую тайную, что ее нельзя было ощутить вот так сразу – это давалось избранным.
– Не трогай цветок! – воскликнула она, – Ты такой чертенок, премиленький! Кстати, ты знаешь об этом?
– Они постоянно говорят мне об этом, – сказал я, помедлив.
Спустя полчаса мы спустились с леса по склону на грязную дорогу, которая в свою очередь вывела нас на прямую дорогу на Онондагу. Я шел сзади и смотрел как ее просвечивает солнце. Ее волосы не спадали волной, а высохли как были, жестко очертив контуры головы. Никакой косметики – но губы ее были полны свежести и природной розовости, а кожа, омытая холодом, вновь стала белой и чистой. Она не улыбалась, в уголках глаз были красные пятна, как у пловцов. Перед тем как мы зашли в отель, она спросила, есть ли у меня подружка, я ответил утвердительно, она сказала, что даже не зная ее, знает как ей повезло, но истина была уже другой – потому что, когда она спросила про подружку, я уже не мог думать про Бекки, потеряв к ней полностью всякий интерес, а мог думать только про нее. Мисс Дрю испугала меня – лесной проводник, она показала мне, кто она – объезжающая диких коней на конюшне, и я понял в первый раз, какую вольную и яростную смесь она составляла с мистером Шульцем: она снимала одежду перед бандитом, перед водой, перед солнцем, ее раздевала жизнь, и я понял, почему она пошла с ним – это не папа-мама обычной ласковой жизни где-то там далеко, любви здесь нет, они не живут во вселенной заботы и нежности, они трахаются и убивают – они живут в огромном, пустом мире взрослости, в котором эхом звучит боль, насилие и ненависть.
Я думал об этом, когда мы вошли и отель, когда я поднялся к себе в комнату и лег на постель, окруженный белыми занавесками и жарой, оккупировавшей Онондагу. Я лежал и вскоре занавески потемнели, налились серым светом, немного осветились солнцем, и тут я услышал далекий гром.
Мне она нравилась все больше и больше, гораздо больше, чем раньше, я мог быть с ней ласковым, как только мог быть бедный мальчик с богатой женщиной. Разумеется, моя толковость никуда не исчезла, если я хочу еще пожить на этой земле, то мне надо молчать и страдать, если страдается, молча и без видимых внешних признаков. Я закрыл глаза и снова увидел ее, посиневшую от холода, взбирающуюся на огромный валун, соски, сморщенные и потемневшие, женский треугольник, в перекрестье ног, с водой стекающей с взъерошенных волос. Я думал, что мне довелось видеть человека, который пытался умереть, но я не был в этом до конца уверен, она жила в более широком мире, чем я – ее натуру нельзя было оценивать упрощенными житейскими проблемами. Я задумался над тем, а что если ее близость к мистеру Шульцу, явная или мнимая, каким-то образом окажется больше чем моя открытость и она расскажет все, что я ей поведал в порыве откровения, самому боссу? Нет, не расскажет, она очень независима, она живет в окружении таинственного мира, созданного ей самой и то, что она делает, она делает исключительно сама и движимая исключительно собой, несмотря на внешние близости и обстоятельства, могущие подвигнуть ее на такую близость. Я почувствовал, что она, наконец, проявила какую-то общечеловеческую и понятную всем боль и печаль, и это, по большому счету, и есть то, что мне в ней понравилось сейчас. Я пытался убедить себя в этом, но все-таки во всех этих мыслях оставалось нечто тяжелое и капитально-значимое, как огромный железный сейф в мыслях, он был недоступен даже сейчас. Я принял душ, холодный и свежий, оделся на вечер: костюм, галстук, очки и окончательно решил, что что бы мои чувства ни диктовали мне, это ни в коей мере не повлияет на направление моей жизни и на требования, предъявляемые ей. Я обещал Бо Уайнбергу, что буду защищать ее, теперь уже я сказал ей об этом сам, и теперь мне придется выполнять обещание, но я все-таки надеялся и для ее собственной безопасности, и для моей, что до этого дело не дойдет.
Тринадцатая глава
Наступило новое время: как в расквартированные в каких-то казармах войска, к нам начали стекаться всякие разные товары, чтобы мы чувствовали себя как дома, а не на чужбине. Мистер Шульц открыл линию по переброске вещей из Нью-Йорка: раз в неделю стал прибывать грузовик с мясом: говядиной и бараниной, с рыбой, деликатесами, вином и пивом, каждый день кто-нибудь отправлялся в Олбани, куда каждый день приземлялся самолет из Нью-Йорка со свежими городскими булочками, тортиками и кексами, доставлял он и свежие газеты. Кухня в отеле продолжала суетиться, и никого похоже не волновало, что приходит еще какая-то еда, все шло как шло, все как обычно. Никто не выказывал ни гордости, ни обиды за столь явное пренебрежение дарами онондагского гостеприимства, естественным желанием обслуги отеля было лишь одно – как можно лучше обслужить дорогого мистера Шульца и компанию. Тем более, что все эти продукты еще более подчеркивали мастерство поваров гостиницы.
Ужин постепенно превратился в ритуал. Мы сидели как одна большая семья, всегда в одно и то же время, хотя и за разными столами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44