- Ну, и цепляются, мерзавцы. Засели, как клопы в щелях! Хоть керосином выжигай! И оттянуться уже трудно.
13.20. В звуках боя не чувствуется спада. Наоборот. Артиллерия бьет как будто чаще, а пулеметная стрельба стала явственно слышнее. Где-то близко с характерным глухим треском рвутся мины.
- Сюда бросает, - говорит генерал. - Скоро начнут стекла сыпаться. Если он узнает, что это за домик, - нам придется жарко.
Белобородов ложится на диван - в шинели, в шапке, подпоясанный, закрывает глаза, дремлет или думает.
13.55. Стук в дверь. Генерал мгновенно подымается.
- Кто там? Заходи...
Входит Сидельников.
- Ну как, побывал в Рождествено?
- Нет, товарищ генерал.
- Почему?
- Противник огнем не подпускает. Обстановка такова: первый батальон лежит на исходных в пятистах метрах от Рождествено. Южную окраину, куда полк врезался утром, противник сжег. И сейчас еще кое-что горит. Но там, по всей вероятности в землянках, которые выкопали жители, зацепились наши пулеметчики. Огонь очень интенсивный. Сколько наших там, кто они - в штабе не знают. Судя по звуку, у нас там семь-восемь пулеметов. Слышен и винтовочный огонь.
- Вот это люди! Я тебя попрошу: разузнай завтра их фамилии, запиши и записку лично дай мне в руки... Ну, ну, дальше... Где другие батальоны?
- Перемешались. Выбежали из Рождествено и рассеялись в лесу. Противник выбросил в лес две или три группы автоматчиков. Организованного отпора я не видел.
- Что ж они - шарахаются?
- Точно, товарищ генерал. И, судя по некоторым признакам, противник, возможно, готовит здесь контратаку.
- По каким признакам?
- При мне в Рождествено подошло четыре машины с пехотой.
- По какой же дороге?
- Из Трухаловки. Через Жевнево.
- Как через Жевнево? Ведь там дорога перехвачена! Ты сам видел?
- Сам видел, товарищ генерал.
- Не может быть! Сто второй оседлал эту дорогу!
- Сто второй полк отошел, товарищ генерал.
- Как отошел? Куда отошел?
- Приблизительно к линии Снегири - Рождествено.
- А совхоз? А высота двести шестнадцать?
- Оставили, товарищ генерал...
- Не верю!..
- Я сам там был, товарищ генерал.
- Что они - спятили?
У Белобородова потемнело лицо. Ему хочется накричать, стукнуть кулаком, но, сдерживая себя, он приказывает дежурному связисту:
- Сейчас же к телефону командира сто второго!
14.10. Разговор с командиром сто второго.
- Кто у телефона? Говорит семьдесят шесть... Какого черта? Что? Выслушать? (Генерал слушает, закрыв глаза и морщась.) А приказ был? Я спрашиваю: приказ об отходе был? Вы - командир, вы должны знать, что отход без приказа - преступление. Судить будем за это! Какого черта вы перепугались? Не он у вас в тылу! Вы у него в тылу! Вы его отрезали! Ох, боже мой, что же вы до сих пор воевать не научились! Покормите людей и сейчас же все снова занимайте! Что? Уже успели установить. На высоте двести шестнадцать? Минометы? Сколько? А вы чего же зевали? Указания? Задачу надо выполнить - вот и указания!
Разговор кончен. Белобородов морщится.
- Пленных потеряли, трофеи потеряли... Узнали, что из Рождествено нас вышибли, и... Вот вам война нервов. Вы у него в тылу, он у вас в тылу чьи нервы выдержат. Сидельников, как у тебя нервы?
- Выдержат, товарищ генерал.
- Уверен?
Юношеское лицо Сидельникова вспыхивает.
- Жду приказаний, товарищ генерал.
- Пока иди. Накорми людей. И пусть оружие хорошенько вычистят.
- Есть, товарищ генерал.
Сидельников уходит. У него стремительный, легкий шаг. Генерал смотрит ему вслед.
14.20. Витевский сообщает генералу сведения, поступившие от соседних дивизий.
Сосед слева ведет бой у недалекого села. Противник удерживает село.
- Эх, и они завязли, - невесело говорит Белобородов.
- Да, там тоже церковь, школа... И огонь из бойниц, устроенных в фундаментах.
Витевский продолжает сообщение.
У соседа справа успех: занято село Крюково. Генерал сразу оживляется.
- Вот это отлично. Как заняли, не знаешь?
- Обошли с двух сторон. Противник бросил все и отскочил.
- Что и требовалось доказать! Некоторые головой думают, а другие стену головой ломают. Знаешь, Витевский, кто это другие?
- Не знаю, - неуверенно отвечает Витевский.
- Мы с тобой, дружище. Девятая гвардейская. Группа генерал-майора Белобородова.
Белобородов хохочет.
Я опять изумлен. На фронте тяжело; ни в одном пункте не решена задача; день скоро кончится, мы как будто проигрываем сегодняшний бой, этот, несомненно, исторический, наступательный бой на волоколамском направлении, а Белобородов хохочет. Как можно оставаться веселым, хохотать в такой момент?
Или, может быть, я ошибаюсь? Может быть, Белобородов понимает что-то такое, чего я не вижу и не понимаю?
14.30. Отпустив Витевского, генерал устраивается полулежа на диване и закрывает глаза, подперев рукой большую стриженую голову. Мне опять не ясно, что он - дремлет или думает.
Несколько минут молчания. Потом, не открывая глаз, Белобородов приказывает дежурному телефонисту:
- Позвони во все полки. Узнай, каковы потери.
Телефонист спрашивает:
- Сколько у вас больных сегодня? Сколько уснувших?
Это наивный и прозрачный шифр. Больные - значит раненые, уснувшие убитые.
Телефонист записывает сообщаемые цифры, но на третьем звонке, вызвав кого-то из новеньких - сто первый или сто второй, внезапно раздражается.
- Тьфу ты! - кричит он. - Уснувших, понимаешь? Ну тебя, с тобой не сговоришься.
- Что там? - произносит Белобородов.
- Я, товарищ генерал, спрашиваю: сколько уснувших, а он мне: "У нас никто не спит". С ним немыслимое дело, товарищ генерал.
Белобородов устало улыбается, не открывая глаз.
Телефонист передает ему бумагу. Белобородов просматривает, потом опять закрывает глаза.
Идут минуты. Тихо. Никто не звонит генералу: нет, очевидно, радостных вестей.
10
14.50. Я не уловил момента, когда в комнате что-то изменилось. До меня дошло какое-то движение, и в тот же момент меня словно подбросило. Я понял, что незаметно задремал.
Белобородова уже не было в комнате. Дверь в соседнюю комнату оказалась почему-то открытой. Я поспешно направился туда.
Там по-прежнему горели керосиновые лампы, освещая потертые брезентовые коробки полевых телефонов, карту на большом столе, фигуры и лица работников штаба, с утра не снимавших здесь, в темных, отопревших стенах, шапок и шинелей.
Отсюда весь день доносился гул разговора, но сейчас меня поразила тишина.
Я сразу увидел Белобородова. Он стоял в центре - невысокий, сумрачный. Лампа освещала снизу его широкоскулое лицо - щеки залились румянцем, глаза сузились. Все, кто его знал, понимали: он сдерживает рвущийся наружу гнев. Я не хотел бы держать ответ перед ним в эту минуту.
Против него стояли три человека, очевидно только что вошедшие. Я увидел на полушубках и шинелях снег, еще не потемневший, не подтаявший, и понял, что не опоздал.
С генералом говорил кто-то высокий, сутуловатый, в полушубке до колен, с шашкой на боку. Я узнал полковника Засмолина. Он настойчиво старался в чем-то убедить Белобородова.
Я не застал начала разговора, но по двум-трем фразам догадался: Засмолин приехал, чтобы лично просить у генерала подкреплений.
С Засмолиным прибыл капитан, офицер связи штаба армии, тот, что утром провел некоторое время у Белобородова.
Рядом стоял человек в шинели с красной звездой на рукаве. В первую минуту я не узнал его. Меня лишь удивило очень бледное его лицо. Но я тотчас понял, что это не бледность растерянности или испуга. Лицо было сурово, сосредоточенно, и я сразу вспомнил вчерашнюю мимолетную встречу: крепко сбитую фигуру, твердую постановку головы и корпуса. Я шепотом спросил телефониста: "Кто это?" - "Комиссар бригады", - был ответ.
Белобородов молча слушал.
- Хватит! - вдруг крикнул он.
Засмолин осекся.
Секунду помедлив, овладевая в этот момент собой, генерал негромко продолжал:
- У нас с тобой после будет разговор...
Затем он обратился к капитану:
- Вы оттуда? Доложите обстановку. Только быстро, быстро.
Волнуясь, но стараясь говорить спокойно, капитан последовательно изложил события боя за Рождествено.
В девять утра два наших батальона заняли южную окраину села Рождествено. Сопротивление противника концентрировалось в церкви и вокруг нее. Наши силы захватывали дом за домом. Противник подбросил резервы - два танка и до батальона пехоты. Немцы стали бить термитными снарядами, зажигая дома. Это внесло замешательство. Послышались крики: "Огнем стреляет!" Несколько человек побежали, за ними остальные. Штаб бригады выбросил резервный батальон, который залег в полукилометре от села. Но теперь положение ухудшилось. Из села небольшими группами, по десять пятнадцать человек, начали выбегать автоматчики противника и, пробираясь лесом, стали обходить батальон. Некоторое время батальон лежал под обстрелом с флангов, неся потери, но немцы проникали дальше, стремясь с обеих сторон выйти батальону в тыл. Наши не выдержали и откатились.
- Куда? - спросил Белобородов.
- Сюда. Бойцы залегли у окраины этого поселка. Штаб бригады бросил последнее, что у него было, - комендантский взвод. Сейчас немцы ведут огонь с опушки леса. Они уже подтянули сюда и минометы.
- Все? - спросил генерал.
- Что еще? Артиллеристы увидели, что батальон отходит, орудия на передки - и тоже сюда.
- Все?
- Да, во всяком случае, товарищ генерал, самое главное.
- Самое главное? - переспросил Белобородов и взглянул на комиссара, словно ожидая от него ответа.
В эту минуту все ясно услышали глухой разрыв мины где-то рядом с домом. Тотчас ухнул второй... Третий. Четвертый... Против нас действовала немецкая новинка - многоствольный миномет.
Засмолин не выдержал молчания.
- Мне нечем их отбросить, - сказал он. - Они могут на плечах сюда ворваться.
Но Белобородов словно пропустил это мимо ушей.
- Самое главное? - повторил он и опять пристально посмотрел на комиссара.
Тот стоял в положении "смирно", глядя прямо в глаза генералу. Комиссар молчал, но кадык, остро выступающий на сильной шее, подался вверх и скользнул обратно, как при глотательном движении. По напряженному лицу, обросшему двухдневной щетиной, угадывалось, что у него сейчас стиснуты зубы.
И вдруг генерал стукнул по столу - во вздрогнувшей лампе подпрыгнул и на секунду закоптил огонь - и крикнул:
- А пулеметчики, которые не побежали, как овцы, из Рождествено, - это для вас не главное? Пулеметчики и стрелки, которые и сейчас там держатся, - это не главное? Сколько их?
- Человек сорок, - не очень уверенно ответил Засмолин.
- Сорок? А может быть, сто сорок? Ни черта, я вижу, ты не знаешь. Но пусть их осталось даже двадцать пять; эти двадцать пять стоят сейчас дороже, чем две тысячи, которых, из-за того что ты не умеешь управлять, гоняет по лесу сотня вшивых автоматчиков.
- Из двух тысяч, товарищ генерал, осталось только...
- Не верю! Сказки про белого бычка! Ни черта ты не знаешь! Почему ты сейчас здесь? Кто тебе позволил бросить войска и прибежать сюда?
Молчание. Слабо доносится пулеметная стрельба: пулеметы бьют неподалеку, но стены и плотно занавешенные окна скрадывают звук. Слышится сильный глуховатый удар, это опять немецкий многоствольный миномет, но мины ложатся где-то в стороне; ухо едва улавливает четыре отдаленных разрыва.
- Комиссар! - Голос Белобородова гремит на весь дом. - Комиссар! Почему вы здесь? Почему вы не с пулеметчиками, которые держатся в Рождествено?
Комиссар молчит. Лицо по-прежнему очень бледно, и он по-прежнему смотрит прямо в глаза генералу.
- Извольте отвечать!
Комиссар отвечает очень сдержанно:
- Я приехал, товарищ генерал, чтобы получить ваши приказания.
- Какие приказания? У вас есть приказ. Другого приказа нет и не будет! Запомните - не будет!
- Какой приказ? - спрашивает Засмолин.
- Выполнить задачу!
Снова где-то совсем рядом разрыв, и тотчас - звон стекол, посыпавшихся в другой половине дома. Нервы ждут второго, третьего, четвертого ударов, но их нет - это одиночная мина.
- Выполнить задачу! - властно повторяет генерал. - Овладеть Рождествено! Окружить и уничтожить всю эту вшивую шпану!
- Товарищ генерал. Но я прошу... - произносит Засмолин.
- Не дам! Ни одного бойца не дам! Учись воевать собственными силами.
- Сейчас их нет...
- Вранье! Не верю! С твоими силами можно раздавить это село! С твоей артиллерией там все можно разнести к чертовой матери! Руководить надо, управлять надо, а не распускать слюни!
- Но...
- К черту твои "но"... Отправляйтесь сейчас сами, - командир, комиссар, начальник штаба, все до единого, все, кто есть у тебя в штабе. Отправляйтесь туда, где растеряли своих людей, и наводите там порядок. И чтобы в двадцать ноль-ноль задача была выполнена! Окружить и взять Рождествено во что бы то ни стало!
Белобородов смотрит на Засмолина в упор.
- Любой ценой! Понятно?
Его взгляд, почти физически источающий волю, ясно говорит: "Даже ценой твоей, Засмолин, жизни!"
- Понятно! - отвечает Засмолин.
Генерал испытующе смотрит на него, потом поворачивается к комиссару:
- А тебе, комиссар, задача: пробиться к пулеметчикам в Рождествено. Собери охотников - фамилии их сейчас же мне пришли сюда - и с ними! Ползком ползите, но проскользните, поддержите! Там твое место, комиссар! Ясно?
- Ясно, товарищ генерал.
- Ну, что еще? Тут, товарищи, проверяется все. С нами шутить не будут. Это приказ Москвы.
Белобородов сказал это негромко, но с такой непреклонной силой, что у меня морозец пробежал по позвоночнику. И вероятно, не только у меня. Вероятно, многие, кто присутствовали в эту минуту здесь, в сырой, промозглой комнате, где обосновался штаб советских войск, начавших в шесть утра 8 декабря 1941 года атаку на волоколамском направлении, - многие остро ощутили критический час истории, когда Белобородов второй раз в этот день произнес слово "Москва".
После минутной паузы Белобородов спросил:
- Вопросов нет?
- Разрешите сказать, товарищ генерал, - произнес Засмолин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11