— Ничего, сейчас поймешь. — Она вынула из кармана фартука листок бумаги, развернула его и положила на стол. Это было столь тщательно составленное им письмо к Эльзе. — Это ты писал?
Отпираться было бесполезно. Улики налицо. Он кивнул.
— Не рано ли начинаешь любовные записочки писать барышням?
— Она не любовная. Там ничего не сказано про любовь.
— Ладно, не будем спорить об этом. Меня больше интересуют духи.
— К тебе кто-нибудь приходил, да?
— Приходил. Мистер Ледекер. Он — порядочный человек. Когда его дочка получает дорогие подарки от незнакомых мальчиков, он хочет знать, в чем дело.
— Они не дорогие.
— Сколько же они стоили?
Джоби запнулся на мгновение.
— Полкроны.
— Долго думал, голубчик. И не угадал. Мистер Ледекер не поленился навести справки — он говорит, такой флакончик духов стоит в аптеке одиннадцать шиллингов шесть пенсов. Скажи, пожалуйста, откуда у тебя взялись одиннадцать шиллингов и шесть пенсов на духи?
— Я их не покупал… Мне их дали.
— Да-да, рассказывай. Имей в виду, молодой человек, будешь врать — шкуру с тебя спущу, так что советую говорить правду.
— Это правда. Мне их дал один парень.
— Какой парень?
— Я не могу его назвать.
— Скажи лучше — не хочешь. Отказываешься назвать и рассчитываешь, что я тебе поверю?
— Не могу я выдать человека, мама.
— Он стянул духи, этот парень?
Джоби повесил голову.
— Скорее всего — да.
— И ты взял, хотя знал, что они краденые? Слушай, Джоби, посмотри мне в глаза и говори правду. Ты их сам украл?
Джоби посмотрел ей в глаза. Его не оставляло ощущение вины, ведь он-то знал, что действительно бывали случаи, когда он мошенничал.
— Не крал я их.
— Может, товарищ этот твой — Снап?
— Нет, Снап такими делами не занимается.
— Что ж, хоть это одно говорит в его пользу. За тобой я раньше тоже ничего такого не замечала. Ума не приложу, что ты здесь творил без меня… Всыпать тебе полагается за все за это по первое число — жаль, нет отца, уж он бы тебе задал перцу! Ну вот что — иди и ложись в постель.
— Но сейчас только полчетвертого!
— Я знаю. Все равно ступай наверх. Поразмыслишь на досуге, до чего ты докатился, а кстати, возможно, припомнишь, нет ли еще чего такого, что ты обязан мне рассказать.
Она отвернулась, и Джоби увидел, что весь ее запал иссяк. Ему не раз случалось получать от нее под горячую руку тумаки за ту или иную мелкую провинность, однако на сей раз дело, как видно, обстояло чересчур серьезно для подобных мер. Мать была глубоко огорчена, и сердце у него сжималось от жалости. Он изнывал от стыда, от мучительного желания утешить ее, сказать, что он получил хороший урок и раскаивается — что отчасти оттого и сбился с панталыку, что так сильно тосковал без нее, а всем остальным было не до него. Но обо всем этом словами не скажешь. Он встал и шагнул к двери, ведущей на лестницу.
— Мам, не сердись. Мне самому стыдно.
— И поделом, — уронила она через плечо. — А теперь иди и раздевайся.
— Можно я немножко почитаю?
— Ладно, читай. Еще уснешь, потом вся ночь пойдет насмарку.
Джоби поднялся к себе в комнату. Тут было прохладно, даже холодновато: во второй половине дня солнце уходило на другую сторону дома. Он разделся, надел пижаму и забрался в постель. У кровати стояла целая стопка комиксов, но, полистав два-три из тех, что лежали сверху, он отложил их и потянулся к стенному шкафу, на дне которого хранились его книжки. Наткнулся на «Коралловый остров» и решил перечитать его, но для начала нашел то место, где человека хоронят заживо и дикари-людоеды спускают на воду челноки прямо по телам живых людей, своих пленников. Читать про такие ужасы всякий раз было жутко, зато они заново напоминали тебе, насколько же завиднее твоя собственная судьба. Почти все несчастья на свете происходят по вине самих людей. Почему так получается? Едва ли виновники бед — все как один злодеи, то есть, может быть, и злодеи, но сами того не сознают. Наверное, многие из них живут с тем же чувством, с каким жил он сам, совершая кражи: что правила и законы на него не распространяются, что все люди — это одно, а он — совсем другое и, если он украл, это еще не означает, что он вор. Даже сейчас ему, в сущности, было стыдно не потому, что он совершал дурные поступки, а потому, что причинил этим горе матери, которая, естественно, не может видеть их в том же свете, что и он. Горе матери и заставило его впервые ощутить, что во всем этом есть что-то дурное.
Когда лежишь в постели, тебя мало-помалу начинает клонить ко сну; Джоби закрыл книжку и свернулся калачиком под одеялом. Как хорошо, что бури последних недель позади. Если бы еще не предстоящая головомойка от отца! Хотя, возможно, мать ему ничего не расскажет… С этой мыслью он заснул, а когда проснулся, на небе уже погас последний отсвет заката. Значит, время позднее, но без часов точней не скажешь. Есть надежда, что мать с отцом купят ему ручные часы, когда он пойдет в классическую. Слабая надежда, конечно, — и без того расходов предстоит много, — но есть. Если усердно заниматься и кончить первый триместр с хорошими оценками — как знать, пожалуй, и купят ему в награду ручные часы к рождеству, пускай хотя бы дешевые…
Ему хотелось пить, да и закусить не мешало бы. Нужно сойти вниз и попросить у матери поужинать, но тогда ему не миновать встречи с отцом. Какое-то время он терпел, потом встал с постели и отправился разведать обстановку.
Едва он шагнул за дверь спальни, как сразу услышал в гостиной голоса. Слов разобрать он не мог, но голоса были женские и звучали отрывисто, возбужденно. Джоби крадучись спустился по лестнице и притаился в коридорчике за дверью гостиной, где вечно гуляли сквозняки. Он уже понял, что один из голосов принадлежит тете Дэзи и у нее происходит бурное объяснение с его матерью.
— Прости, Дэзи, но чего еще ты можешь ждать от меня, пока я не выслушаю, что скажет Рег? Мало ли что ты притащила сюда за шиворот Мону — есть и другая сторона, и я полагаю, ему тоже будет что рассказать, когда он вернется домой.
— Когда — или если? Навряд ли у него хватит совести сразу заявиться назад, если хочешь знать мое мнение. И ничего удивительного. А вообще, тебя послушать — ты словно бы не веришь Моне…
— Я этого не сказала. Видимо, она знает, что говорит, мне только интересно, много ли она приплела такого, что ей померещилось.
— То есть как это «померещилось»? Она же ясно сказала…
— Ты что, ее не знаешь!
— Нет уж, позволь. Говори напрямик, при ней — пускай тоже послушает.
— И скажу! — вскипела мать, выйдя из терпения. — Да ведь она блаженная, с нее станется черт те чего напридумать! Сама знаешь — живет как во сне, дурью мучается, прости господи.
— Ой, тетя Нора! — горестно всхлипнула Мона.
— Поздно заойкала, голубушка. Не маленькая, должна соображать, прилично ли девушке заигрывать с женатыми мужчинами, увиваться вокруг, пока у них ум за разум не зайдет.
— Одну минуточку, Нора, такого я не потерплю! Моя Мона всегда была честной девушкой, при всех своих недостатках. До сих пор ни с одним мужчиной у нее ничего не было. Уж не хочешь ли ты сказать, что это она его подбила сбежать вместе?
— Может, и нет, только хорошую оплеуху для вправления мозгов она заслужила.
— И уже получила. Как пришла домой и во всем мне созналась, так сразу и получила. И когда Тед узнает, он ей еще добавит, будь уверена.
— Прости, мама, прости меня! Ох, что же я наделала…
— Тебе бы прежде себя об этом спросить, а не срамить нас перед людьми. Как я теперь соседям покажусь на глаза? Каково мне такое пережить, ты подумала? Да нет, зачем же, ведь я тебе всего-навсего родная мать…
— Переживешь, даст бог, если не будешь звонить про это на весь город да строить из себя великомученицу, — ввернула мать Джоби.
— Нора, что ты говоришь? Как у тебя язык поворачивается?
— Говорю, потому что знаю тебя, Дэзи. Тебя всю жизнь ущемляют со всех сторон, во всем ты ищешь обиды, когда их в помине нет, все у тебя кругом плохие, одна ты — безгрешная праведница!
— Просто я стараюсь жить честно, по справедливости, выполняю свой долг, как умею. Если бы все так делали, рай был бы на земле.
— Зачахла бы ты в таком раю, где не перед кем величаться и некого хулить! Я знаю, ты сейчас расстроена — оно вполне понятно, а все-таки есть в этом для тебя и удовольствие, и не уверяй меня, что это не так.
— Нет, вы ее послушайте! Ну, знаешь, всего я ожидала, но такого…
Джоби совсем окоченел, стоя босиком в коридорчике. Он открыл дверь и вошел в гостиную.
— Это еще что такое? Ты почему не в постели?
Он огляделся; в сумерках было видно, как виновато поникла на стуле Мона, как негодующе выпрямилась тетя Дэзи, сидя за столом; мать стояла неподалеку от камина.
— Я хочу поужинать.
— Никакого ужина нет.
— Ну хотя бы водички попить, можно?
Мать налила ему стакан воды, потом открыла буфет и дала ему два овсяных печенья.
— На, возьми, съешь наверху. Да не накроши по всей постели.
— Папа еще не приезжал?
— Нет. Он, верно, утром приедет.
Тетя Дэзи хмыкнула, и Джоби увидел, как у матери гневно поджались губы.
— Иди, иди, отправляйся назад в постель.
— Но я уже и так належался…
— Все равно. Ступай к себе.
— Бедняжечка ты мой, — вздохнула тетя Дэзи.
— Не начинай причитать, Дэзи, — сказала мать. — Джоби, ты что — не слышал? Сколько раз тебе повторять…
Джоби вышел, но не закрыл за собой дверь, а лишь неплотно притворил ее. Он снова очутился в коридорчике. Босые ноги зябли — глупо, что не догадался надеть носки, — но он не уходил. Он до сих пор не понял, что случилось, за что мать и тетя Дэзи так сердиты друг на друга, при чем тут Мона и его отец.
— Суровая ты женщина, Нора, — заговорила тетя Дэзи.
— Суровая? Это я-то? Я всегда считала: если есть кто в нашей семье суровый, так это ты.
— Ты небось и с Регом была неласкова, то-то его грех и попутал. Ни с того ни с сего мужчина так себя не поведет.
— Ах вот что, значит, это я виновата?
— Какую-то причину ты дала ему, Нора.
— Причину? Вот она сидит, твоя причина, грудастая и голоногая, нюни распустила, словно малое дитя. Разбередила мужика, святая простота, не спохватилась вовремя по дурости.
— Я лишь одно могу сказать: значит, ты в чем-то перед ним сплоховала как жена.
— Да, это ты справедливо заметила, если вспомнить, в каком я была положении последние месяцы и сколько натерпелась. А после всего этого выхожу из больницы — и что же я вижу? Что, покуда меня не было, родная племянница не растерялась и завлекла моего мужа. Жаль, что не выбрала для этого молодого холостого парня — тот живо завел бы ее в лесочек да показал, что к чему.
— А ты можешь поручиться, что твой Рег ей это не показал?
— Ой, мам, ведь я тебе говорила…
— Это ты про родную дочку, Дэзи?
— И про муженька твоего!
— Что ж, в таком случае никто нам не мешает это проверить.
— Она-то говорит — он к ней вроде почти и не прикасался.
— Это я желаю услышать своими ушами. Ну-ка, Мона, выкладывай. Далеко у вас зашло с дядей Регом?
За дверью было слышно, что Мона горько плачет. Жалобным голосом, давясь слезами, она отвечала:
— Я уже маме сказала… Он меня только целовал. Больше я ему ничего не позволяла.
— А он хотел?
— Он, это… трогал меня вот здесь. Раза два.
— Под платье к тебе не залазил руками? — Это спросила тетя Дэзи.
— Нет, я не разрешала. Хоть он и пробовал. Говорил, что я с ума его сведу. И что он меня любит и хочет со мной уехать. Я ему отвечаю, глупости это, а он все равно уговаривает. Сперва, говорит, ненадолго съездим в Блэкпул, погуляем, а после он себе подыщет другую работу, получит развод и мы сможем пожениться.
— Боже мой, — сказала мать Джоби.
— Да, вот именно, Нора. Вот именно. Правильно, поплачь — это хорошо. Я все ждала, когда тебя проберет.
— До Манчестера доехали, и я испугалась, — продолжала Мона. — Спрыгнула с поезда и осталась, а он уехал.
— Из-за такой телки бессмысленной потерять голову, — проговорила мать. — Кто бы мог подумать…
— Если ты, Нора, гадости собираешься говорить, мы лучше уйдем.
— И то. Здесь от вас пользы мало.
— Но учти, я это так не оставлю.
— Ты не оставишь? Ты, Дэзи, хоть немного соображаешь, чего мелешь? Мой муж сбежал с девчонкой, бог знает, где он сейчас обретается, — а ты толкуешь про то, что этого так не оставишь!
— Мы уходим. Побудь одна, все обдумай. Не лишне бы тебе и помолиться, пока будешь ждать. Это всегда помогает, по себе знаю.
— Слушай, проваливай ты отсюда — и дурищу свою чертову забирай!
— Смотри, Нора, предупреждаю тебя. Я терпела, хотела с тобой по-хорошему, но ты себе позволяешь слишком много…
— До свиданья, Дэзи.
— Так я приду завтра утром.
— Можешь себя не утруждать.
— Отчего же! Мне еще Регу твоему разлюбезному не мешает сказать пару теплых слов. Если он, конечно, вернется.
За дверью послышалось движение, оно приближалось. Джоби тихонько шмыгнул на лестницу, расплескав себе на руку воду из стакана. Поглощенный тем, что говорилось в гостиной, он совсем забыл, как ему хочется пить. У себя в комнате он единым духом выдул полстакана и надкусил печенье. Слышно было, как тетя Дэзи с Моной ушли. Джоби присел на край кровати, переполненный мыслями о том, что услышал. Если он, конечно, вернется, сказала тетя Дэзи. Если вернется…
Почти совсем стемнело. Он доел печенье, осушил до дна стакан и прошелся кончиком языка по зубам, выковыривая крошки. Он ждал, что мать поднимется в спальню, но все было тихо, и спустя немного он нашарил свои носки, надел их и сошел вниз.
В гостиной было темно, но его глаза уже привыкли к темноте, и он разглядел, что мать неподвижно сидит в кресле у пустого камина.
— Мама, зажечь тебе свет?
— Не нужно. Я ничего не хочу видеть.
Он отнял руку от выключателя и сделал несколько шагов вперед.
— Папа так и не приехал, да?
— Нет еще.
— А когда приедет?
— Думаю, завтра… Иди-ка ты спать.
— А ты?
— Я еще посижу немного.
Он подошел ближе.
— Мам.
— Чего?
— Прости, мам. За духи и за все остальное.
Она не отозвалась, и, постояв еще минуту, он пошел к двери. Ему почудилось, что она плачет. Но так ли это на самом деле, он не знал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15