Мы нашли их в помещении сто четырнадцать, у восточной
стены.
- Любопытно,- произнес себе под нос Вернел, потом повернулся ко мне,-
Видишь эти углубления - сюда вешались чашки. По расстояниям можно судить о
системе мер. Гирек там пока не было?- повернулся он к Райссону.
- Нет, но я попытался прикинуть. Ведь вес чашки нам известен. Смотрите,
что получается,- он повернулся к компьютеру, стал что-то не садясь набирать
на клавиатуре, потом вдруг остановился,- А впрочем, вам ведь, наверное, не
до этого сейчас. Вы ведь пришли на зал посмотреть.
- Да, пожалуй, мы это пока отложим,- Вернел с видимым сожалением положил
коромысло обратно на стол,- Пойдем, что ли?
- Пойдем,- согласился я. Даже в тени было очень жарко, тянуть время мне
не хотелось.
Дворцовые ворота были сразу за навесом - от них сохранились лишь могучие
боковые колонны. Пройдя между ними, мы оказались в небольшом дворике,
откуда открывалось сразу несколько проходов. Вернел уверенно двинулся в
один из них - не главный вход, судя по размеру. Здесь все обломки верхних
этажей давно уже убрали, каменный пол очистили от песка, и по нему в разные
стороны тянулись теперь кабели и шланги воздуховодов, которыми "пылесосили"
дворец. Довольно быстро я запутался в лабиринте полуразрушенных залов и
комнат, да и не слишком-то пытался запомнить наш маршрут, разглядывая то
покрытые резьбой основания колонн, то сохранившиеся фрагменты настенной
росписи. Людей мы не встретили, хотя иногда гудение работающих насосов
доносилось почти что из-под ног из темных провалов, уводящих в подземелья
дворца - почти все сейчас были заняты их расчисткой.
Наконец, Вернел остановился перед очередным проходом - в отличие от
большинства других с сохранившейся каменной глыбой, перекрывавшей его
сверху.
- Вот мы и пришли,- сказал он каким-то странным голосом,- Здесь были те
самые двери, украшенные золотой чеканкой. Помнишь?
- Конечно,- ответил я,- Вы их нашли?
- Откуда? Нандув успел здесь похозяйничать, прежде чем начался пожар.
Почти все находки - из подземелий. Там, видимо, заперлись последние из
уцелевших. Находим скелеты. Но здесь, конечно, мы нашли кое-что поважнее,-
он почему-то вздохнул и потом шагнул вперед.
Какое-то странное волнение, почти страх охватило меня, и я не сразу
шагнул следом. Но быстро поборол себя - я еще не знал, что мне предстоит
увидеть. Я еще думал, что это - всего лишь уникальная археологическая
находка. Я еще не подозревал, что в этом зале находится послание,
нацеленное в меня. И я далеко не сразу сумел понять это. Только позже,
когда все было уже позади.
Я шагнул через высокий порог - как там у Ярканна? "Силы нечистые перед
высоким порогом отступят..." Я шагнул через порог и оказался в легендарном
зале правителя Кьерра. Все сомнения исчезли - этот зал не мог быть ничем
иным. Даже если бы я лишь понаслышке знал об этой легенде, то все равно
узнал бы его - так непохоже было открывшееся передо мной на все виденное
прежде. Карпинский в своем фильме не решился на попытку воспроизвести этот
зал, и правильно сделал. Не только потому, что иначе лишился бы всякой
убедительности хотя бы тот знаменитый эпизод, где раб, осмелившийся войти в
зал вопреки запрету правителя, сходит с ума от увиденного. Но и потому
также, что этот зал действительно невоспроизводим. Я много раз с тех пор
рассматривал слайды покрывающих его стены узоров. Я знаю, что современным
мастерам вполне по силам скопировать совершенно точно все рожденное
столетия назад безумной фантазией правителя Кьерра. Но - можете считать
меня мистиком - я убежден, что никакое самое точное воспроизведние внешнего
вида этого зала не способно породить чувства, возникающие у человека именно
здесь, что в этом самом месте, в этих древних камнях присутствует еще и
незримый дух правителя Кьерра. Ибо безумие, которому он отдался, было
слишком велико для одной лишь его смертной человеческой оболочки.
Я знаю это.
Я это испытал.
Как описать мне увиденное в этом зале? И нужно ли описывать - ведь
каждый может пойти в библиотеку и увидеть все в видеофильмах, посвященных
Анангаро. Может даже попытаться читать многочисленные уже труды
искусствоведов, старающихся объяснить феномен Кьерра - среди этих трудов
есть немало достойных работ. Или же - что в гораздо большей степени
приблизит человека к пониманию увиденного - прочитать великолепную поэму
Таргонда, навеянную чувствами, которые в этом зале рождаются. Я могу,
конечно, взять себя в руки и попробовать словесно обрисовать порождения
фантазии Кьерра - это безумное сплетение линий и форм, рождающее всякий раз
при новом угле зрения новые и новые ассоциации: то голову разъяренного
льва, то тело прекрасной женщины, то скрюченные пальцы, сдавившие чье-то
горло... Но я не стану делать этого. И тогда, и сейчас способен я
воспринимать увиденное в этом зале лишь целостно, и любая попытка анализа,
вычленения из этого целого отдельных частей, разрушает в моем представлении
некий единый образ.
Я не знаю, сколько времени мы там находились. Мне самому трудно в это
поверить, но я начисто забыл и о жаре, и о палящем солнце над головой, и о
том, что я в зале не один. Я ходил и ходил вдоль его стен, раз за разом
обходя зал по периметру, но я не помню, чтобы хоть раз осознал повторение
открывающихся передо мной картин - нет, всякий раз они были разные, они
менялись в моем сознании. Так, будто с каждым обходом зала с них спадала
какая-то пелена, так, будто кто-то за моей спиной постоянно менял
декорации. Это было невероятно, это было какое-то наваждение,
сумасшествие... И я не знаю, к чему привело бы меня все это, если бы
Вернел, наконец, не встал на моем пути.
Я не сразу осознал, что он загораживает мне проход, не сразу сумел
расслышать его голос. И только потом, когда наваждение схлынуло, вдруг
понял, что я вообще ничего не слышал, что все мое сознание заполнили
могучие и торжественные звуки - нет, не органа, а чего-то еще более
величественного. И вдруг наступила тишина, и в этой тишине я услышал
обеспокоенный голос Вернела:
- Что с тобой, тебе плохо?
- Нет, нет...- я покачал головой, огляделся по сторонам. И почувствовал
страшную, чудовищную усталость - и жар, который навалился со всех сторон.
Но снова повторил,- Нет, ничего.
- Пойдем скорее отсюда,- голос Вернела был полон беспокойства,- Так и
тепловой удар получить недолго.
Я не сопротивлялся, когда он, как ребенка, повел меня за руку из дворца.
Мне было плохо - наверное, я действительно перегрелся. На площади перед
дворцом Вернел усадил меня на стул под навесом, дал какую-то таблетку,
воды, включил охладитель и направил мне в лицо поток прохладного воздуха.
Это было блаженство - но в то же время мне по-прежнему было плохо. И я не
слишком четко помню, что было потом. Наверное, они пригнали прямо ко дворцу
джип - это было нетрудно, улица от ворот была достаточно широкой. Я помню
шум мотора, запах горячей смазки и раскаленное сиденье, до которого
поначалу больно было дотронуться, помню, как нас вдруг затрясло на ухабах -
наверное, когда джип выехал из города. Помню прохладу и полумрак комнаты,
куда меня поселили накануне, какую-то фигуру в белом халате - конечно,
доктора Сиренова, мы с ним потом даже подружились. И все, дальше я уснул.
Но сон мой был беспокоен. Сон мой был повторением яви.
Стоило мне закрыть глаза, как торжественные звуки вновь заполнили
сознание, и вновь поплыли перед глазами картины гипнотических узоров,
сотворенных Кьерром, и вновь я шел, не в силах оторвать от них взгляда. Но
путь мой был теперь мучителен, каждый шаг налитых свинцом ног давался с
величайшим трудом и причинял боль, солнце немилосердно жарило с вышины, и
сам воздух, казалось, сопротивлялся моему движению, обволакивая тело
невидимой, но вполне весомой и ощутимой вязкой субстанцией. И все же я не
мог позволить себе остановиться, я все шел и шел вперед, накручивая один за
другим круги вдоль стен сохраненного в моей памяти зала, и величественная
неземная музыка, звучащая торжественно и трагически, не оставляла в
сознании места для вопроса о том, куда и зачем я иду. Я двигался вперед, и
постепенно в чудовищных картинах, которые открывались передо мной, стали
возникать смысл и порядок, и - мне так казалось - я начал понимать что-то
чрезвычайно важное, без чего дальнейшая жизнь немыслима.
И вдруг я остановился.
Потому что прямо передо мной была пустота. Абсолютная, черная пустота.
Казалось, еще несколько шагов, еще несколько мгновений - и мне откроется,
наконец, высший смысл того, зачем я шел этим мучительным путем - но стена с
оставленными правителем Кьерром узорами, обрывалась в этой черноте, тонула
в ней, и не было никакой надежды найти ответ на непоставленный вопрос.
С этим ощущением полнейшей безнадежности я и проснулся.
Была глубокая ночь. Высокая луна светила в окно, высвечивая на полу
ровный прямоугольник. Я лежал на спине - обычно я никогда не сплю на спине
- и вслушивался в тишину. Тишина эта была такой, что поначалу мне
показалось, будто я оглох. Но стоило мне лишь шевельнуть рукой, положить ее
поверх простыни - и шуршание постельного белья наполнило мир грохотом. И
вдруг, столь же внезапно я ощутил запахи - легкое дуновение от кондиционера
несло в себе десятки различимых запахов. Все чувства мои, наверное, были
обострены до нечеловеческого предела, но я не мог понять, почему, зачем это
нужно. Состояние это было настолько мучительно, что какое-то время я даже
хотел вернуться в оставленный сон - как бы тяжко мне в этом сне ни было -
снова забыться и потерять ощущение реальности. Я даже закрыл глаза. Но
заснуть мне суждено не было.
Потому что сразу, лишь только я опустил веки, перед моим мысленным
взором открылся черный провал, увиденный во сне. Провал, который скрыл за
собой истину, познание которой было для меня почему-то жизненно необходимо.
И я сразу же понял, что мне необходимо сделать.
Не знаю, что руководило мною - мое ли собственное сознание, дух ли
давным-давно мертвого правителя Кьерра - но дальнейшие мои действия были
четкими и быстрыми. Так, будто я руководствовался давным-давно
разработанным и тщательно отрепетированным планом. Я открыл глаза, встал,
почти бесшумно оделся. Я уверен, что это было почти бесшумно - для моего
обостренного слуха каждый шорох казался грохотом. Потом я вышел в коридор,
осторожно прикрыл за собой дверь, с полминуты постоял, прижавшись к ней
спиной и вслушиваясь. Мои движения никого не потревожили. Все так же ровно
гудели кондиционеры - днем я вообще не слышал их гудения - доносился чей-то
храп из-за двери дальше по коридору, где-то шелестела на ветру бумажка -
наверное, на доске объявлений у входа. В окно в дальнем конце коридора
попадало достаточно лунного света - включать освещение я не стал. Я не
спеша двинулся к выходу. У двери на крюке висел фонарь - я взял его с
собой.
Но в пути он мне не потребовался. Луна давала достаточно света.
Через холм я шел той же дорогой, что и накануне утром вдвоем с Вернелом.
Он говорил, что здесь встречаются змеи, но я не видел ни одной. Я шел не
спеша, и луна светила мне в спину, и тень моя шла впереди, так что каждый
мой шаг был шагом в ее черноту. Но я ни разу не споткнулся и не оступился,
я шел, выключив сознание, как ходят лунатики, и тело мое само находило
наилучший путь.
Но я все помню.
И то, как с вершины Южного холма открылись освещенные луной развалины
Анангаро.
И то, как шагнул во мрак под Южными воротами.
И то, как совершенно неожиданно на месте провала, где когда-то выходил
фасадом на Кьядрог дом Менара, я увидел в лунном свете высокие колонны и
наглухо закрытые ставни на окнах, и каменную голову льва над входом - и
сердце заколотилось от самому мне непонятной ненависти, и сжались кулаки, и
я, наверное, даже зарычал от злобы. Но сквозь видение просвечивали звезды,
и наваждение отступило, и я двинулся дальше.
Так и дошел я, ни разу не сбившись с пути, до зала правителя Кьерра. И
только на пороге поймал себя на удивленной мысли, вернее, на каком-то
недоумении - зачем я здесь в этот час, что я здесь делаю? Но было уже
поздно - я переступил через высокий порог. Я снова был там, где много веком
назад воцарился злой дух Кьерра, я снова был в его власти. Остановиться я
уже не мог. Я включил фонарь и направил его на стену.
И снова начали разворачиваться передо мной безумные картины, вырезанные
в камне безумным правителем. И снова слух мой наполнился величественной
музыкой. И черный провал, вставший передо мной в кошмарном сне, сжался и
исчез, а то, что я видел теперь на его месте, наполнилось смыслом и ожило,
обступило меня со всех сторон.
- Менар!- прошептал я, содрогаясь от ненависти,- Менар!
От окон под высоким куполом зала, тянулись, исчезая за колоннами, столбы
солнечного света. Где-то там чирикали вездесущие воробьи - надо будет
приказать управителю выбросить гнезда проклятых птиц из щелей в основании
купола. Ах да, я уже приказывал это вчера, но посланный туда раб упал и
разбился, а остальные теперь боятся. Они боятся смерти больше, чем меня, но
я покажу им, что это ошибка. Они должны видеть в смерти только желанное но
недоступное избавление.
Но это не главное.
- Менар!- снова прорычал я сквозь зубы ненавистное имя.
В руках что-то было. Ну конечно, молоток и резец. Я взглянул на стену, у
которой только что работал, потом бросил инструменты прямо на пол перед
собой. Что толку во всем этом? Ничтожества, они никогда не поймут! Они не
посмеют понять! Но они запомнят. И долгие века будут содрогаться от
сотворенных мною жестокостей. А иные, самые ничтожные из всех, будут
восхищаться ими.
Но они запомнят и Менара.
И ее - но ее имени они не узнают никогда. Никто из живых не знает ее
имени, все, кто ее знал, уже мертвы.
1 2 3 4