как пятидесятилетний жених старался казаться молодым и ловким, с каким беспокойством искал он средств хоть мельком заглянуть в личико своей суженой и как искусно старая невеста играла своим покрывалом, заставляя Османа думать, будто под ним скрываются небесные прелести. Но для меня, прикосновенного к этому делу, всё не слишком было забавно. Я горел нетерпением сбыть их с рук, опасаясь дурных для себя последствий в самом начале сватовского поприща. Однако ж брак состоялся благополучно, по крайней мере, для меня и для моего начальника. Надан произнёс роковое слово: «Согласна!» – и я поскорее вытеснил новобрачных из комнаты на двор, а оттуда на улицу, не дав Осман-аге времени приподнять таинственную завесу.
Всяк легко догадается, каким образом супруги познакомились между собою. Только на другой день Осман-ага пришёл ко мне и сказал:
– Хаджи! я думал, что она, по крайней мере, молода, а у неё морщин более, нежели у старого седого верблюда, которого пас я в горах. Как же это случилось?
– Судьба, предопределение! – отвечал я равнодушно. – Вам, видно, суждено было достать жену с морщинами. Предопределение – вещь удивительная! С ним бороться нельзя.
– Оскверню я гробницу предопределения! – вскричал он гневно. – Это старая отговорка, которой и ослы теперь не верят.
– Нет божества, кроме аллаха, ага! Что вы это говорите! – воскликнул я в свою очередь. – За такое богохульство, знаете ли, что вас ожидает?
Осман-ага, испугался, пробормотал:
– Прости мне, господи! – и подул себе на плечи. – Куда мне теперь деваться со старухою? – примолвил он, понизив голос. – Вы сделали из меня нечто менее собаки.
– Терпите, ага, аллах велик! – сказал я. – Притом же до отъезда весеннего каравана время недалеко. Кто мог знать? Она была первою любовницею шаха, и если немножечко состарилась, то в том не моя вина и не ваша. Впрочем, чего ж более вы ожидали от наложницы? На это ремесло пускаются только грешницы, отринутые обществом или оставленные мужьями, единственно для того, чтобы избегнуть поношения, постигающего в наших краях женщин, живущих вне супружества. Благодарите аллаха, что ещё достали и такую: по крайней мере, она жирна.
– Это одно меня и утешает, – отвечал он, вздыхая. – Ваша правда, Хаджи! Что бы я теперь делал, если бы вы наделили меня вашею тощею персидскою красавицею? Аллах ваш покровитель!
Глава XV
Новые успехи. Хаджи-Баба и его начальник производят суматоху в Тегеране. Печальные последствия этого происшествия
Мы продолжали обделывать таким образом наши дела и спустили с рук несколько десятков разного сорта рабынь аллаховых. Между тем я имел случай узнать покороче нрав моего начальника. Он не только был хитёр, бессовестен и жаден к деньгам, но и честолюбив до крайности. Все его мысли и усилия стремились к тому, чтобы низвергнуть муллу-баши и самому сделаться на место его главою духовного сословия. С этим-то намерением он желал прослыть строгим блюстителем обрядов веры и врагом всего неблагочестивого, немусульманского. Будучи предводителем молитв при главной мечети и преподавателем богословия в одной из известнейших медресе, он уже имел большое влияние на своих собратий и на общество; но, не довольствуясь таким преимуществом, старался ещё переманивать к себе важнейшие тяжбы, выдавал решения свои за правильнейшие, порицал перед народом познания всех тегеранских законников и в праздник Нового года, когда муллы поют многолетие перед шахом, ревел, как лев, чтоб обратить на себя внимание повелителя правоверных изобилием льстивых похвал и высокопарных желаний счастья, побед и величия.
Такими-то средствами достиг он до большой славы в народе, хотя не умел заслужить себе уважения ближайших своих приверженцев. Настала весна. Из южных областей, особенно Лура и Фарса, доходили печальные известия о господствующей там засухе, которая угрожала повсеместным голодом. Вскоре тот же недостаток дождя обнаружился и в Северной Персии. Шах приказал совершать молебствия во всех мечетях. Мулла-баши суетился и понуждал всех принимать в том участие.
Мой начальник имел теперь прекрасный случай отличиться ревностью и благочестием. Он не молился, а вопил, махал руками и бросался на землю, как бешеный. Видя, что народ более и более воспламеняется примером его усердия, он хотел перещеголять в набожности соперника своего, муллу-баши, повёл огромную толпу богомольцев в поле и стал молиться с ними под открытым небом.
Засуха не прекращалась. Шах повелел, чтобы жители всех сословий посещали молебствия, совершаемые Наданом, и с голосом его соединили тёплые просьбы свои к аллаху об отвращении общественного бедствия. Мой начальник видел в этом распоряжении личное своё торжество. Он заставил молиться всех – мусульман, христиан, евреев, гебров; но засуха всё-таки продолжалась, несмотря на усилия Надана.
Наконец в одно утро, когда в воздухе вдруг возникла необыкновенная жара с духотою, он произнёс следующую речь к черни, нарочно собранной им перед своим домом:
– О, народ исламский! Все средства спасения земли Ирана от угрожающего ей бедствия истощены безуспешно. Яснее солнца, что пропасть гнева аллахова отверзта под нашими стопами; что мщение небесное готовится постигнуть нас за грехи наши. Между нами должны находиться враги божий, твари, ненавистные всевышнему, обесчещенные клеймом отвержения. Кто ж они, если не кяфиры, гнусные поносители явной веры, которые оскверняют стены наши употреблением мерзкого напитка и заветного мяса и заражают край пороками? Пойдём к этим нечестивым винопийцам, истребим сосуды, в которых они держат проклятую влагу; прольём её на землю и очистим город наш от предмета, навлекшего на нас незаслуженное наказание! За мной, правоверные! Нет бога, кроме него, единого, предвечного, милосердого, без тела, без товарища и без жены!
Эти слова произвели в народе неизъяснимое действие. Ужасный взрыв изуверства, рёв остервенения и ярости потрясли стены окружающих зданий, предвещая неистовства, которые могут последовать от подобных чувствований. Надан шёл впереди толпы, беспрестанно подстрекая её новыми нелепостями. Я следовал непосредственно за ним и, одушевясь неимоверным усердием к вере, кричал, проклинал неверных и метался, как самый необузданный фанатик. Мы повели народ прямо в посад, обитаемый армянами.
Мирные христиане, видя такое множество ожесточённых мусульман, не понимали, что это значит. Одни запирались в домах, другие уходили; иные неподвижно стояли на улице, остолбенев от страха. Но мы тотчас объяснили им цель нашего прибытия, приветствовав их градом камней и залпом таких ругательств и проклятий, что после этого они должны были ожидать для себя общего избиения.
Мулла Надан вторгнулся в жилища несколько именитых армян с самыми отчаянными изуверами и стал искать повсюду вина. Не более уважая гаремы, чем мужские отделения, мы переломали все двери, добрались до больших глиняных сосудов с заветным соком винограда и произвели в кладовых неслыханные опустошения. Сосуды были разбиты вдребезги; вино текло ручьями во всех направлениях; бедные владельцы смотрели только на нашу ярость и заламывали руки.
В одно и то же время такое благоугодное действие совершалось по всем прочим христианским домам. Неукротимая сволочь, утомясь разбоем в частных жилищах, двинулась толпою в церковь, которая была не заперта. Алтари, книги, распятия, образа, подсвечники, ризы – словом, все украшения и утварь мгновенно были сломаны, изорваны, перебиты; и как самые ревностные поборники явной веры принадлежали к числу знаменитейших мошенников, то большая часть дорогих вещей перешла в их карманы.
Когда всё имущество армян было вполне разграблено, нам оставалось только приняться за них самих и истреблением нечистого их племени довершить великий подвиг на славу аллаха и его пророка. Многие шайки собирались уже ударить на неверных, как вдруг предстал перед нами шахский ферраш с одним из значительнейших армян. Вид этих людей вскорости нас образумил.
Страшась дурных следствий такой блистательной ревности к вере, сподвижники паши разбежались во все стороны, оставив почтенного предводителя и его помощника лично разделываться с посланниками Средоточия вселенной. Мулла поглядывал на меня, я на него, и верно никогда два бородача не смотрели в глаза друг другу умильнее и с большим изумлением, чем мы с Наданом, по совершении такого достославного дела, особенно когда ферраш сказал нам, что шах требует нас в своё присутствие. Мой наставник хотел идти домой и надеть свои красные носки; но записной враг правоверных подошв не дозволил ему этого, возразив очень сухо:
– На что вам носки? Мы и так доберёмся до ваших пят.
Мулла содрогнулся, услышав эти слова, которые и меня поразили весьма неприятным образом.
– Что ж я тут худого сделал, ради имени пророка? – сказал он, обращая речь к посланнику. – Врагов веры должно истреблять повсюду: так ли, или нет? – скажи сам ферраш.
– Увидим! – отвечал бесчувственный пятобийца.
Мы прибыли во дворец. У входа нашли мы верховного везира и муллу-баши, сидящих в палате главноуправляющего благочинием, которого, по счастью, с ними не было. Мы остановились перед окном.
– Ради имени Али! – вскричал везир, увидев нас. – Что это доходит до нашего сведения? Вы сумасшедшие, что ли? Ужель вы забыли, что в Тегеране есть шах?
– А я, по-вашему, что за собака, что смеете без меня вести народ против неверных? – присовокупил мулла-баши.
– Веди их к шаху! – сказал везир, вставая с софы. – Не заставляйте Убежище мира дожидаться.
Полумёртвые от страха, мы прошли через несколько дворов, обстроенных чертогами и киосками, и низкою калиткой проникнули во внутренний сад, где находится хельвет шаха. Скинув туфли, мы подошли к мраморному пруду и увидели грозного повелителя, сидящего у окна, которого основание возвышалось на несколько аршин над поверхностью сада. Средоточие вселенной сильно покручивало усы: это известный признак страшного гнева. Я взглянул на моего наставника: он потел, как в бане, и не смел поднять глаз, С нами были везир и мулла-баши.
Ферраш положил палку свою на землю, ударил челом и после обыкновенного вступления громко воскликнул:
– Вот мулла Надан и его служитель.
– Скажи, мулла, давно ли ты вздумал разорять моих подданных? – молвил шах весьма умеренным голосом. – Кто тебе позволил проказничать в моей столице? Ты пророк или шах? Говори, дружок, что за грязь ел ты у армян?
Надан, у которого никогда не было недостатка в речах, пришёл в такое замешательство, что не умел дать ответа. Он приводил разные места из Корана в рассуждеаии неверных, но так несвязно и бестолково, что шах обратился к мулле-баши с вопросом:
– Что он говорит? Я не понял, на чём он основывает своё оправдание.
– Я жертва шаха! – отвечал глава духовенства. – Он говорит, что действовал для пользы службы падишаха, Убежища мира. Ваша паства нуждается в дожде, а дождь не падает оттого, что неверные пьют вино в Тегеране.
– Поэтому из-за вина ты будешь разгонять людей, которые платят мне подушную подать? – сказал шах Надану. – Объясни, ради бороды шаха: значу ли я здесь что-нибудь или нет? Что тебе сделала горстка этих бедных собак, неверных, что ты под моим носом опустошаешь их жилища, грабишь с чернью их кладовые и церкви? Говори, человек, сон ли тебе приснился или твой мозг обернулся в голове вверх дном? Конец концов! – продолжал он, возвысив голос. – В своём Государстве я – никто! Кяфиры, кто бы они ни были, должны знать, что я равный всех защитник. Эй, ферраши! сорвите с него чалму и плащ, выщипайте ему бороду до последнего волоска, свяжите руки и, провезя по всему Тегерану на осле, лицом к хвосту, вытолкайте его по шее за город. Его глупого ученика выслать тоже из столицы через те же ворота.
Шах, по счастью, не узнал во мне любовника несчастной Зейнаб. Я был так обрадован этим, что изгнания не счёл для себя за бедствие. Впрочем, участь моя могла ещё назваться райскою в сравнении с тою, какой подвергся мой начальник. Приговор шаха исполнен был над ним с беспримерною в летописях точностью. Толпа феррашей окружила его и в одно мгновение ограбила и общипала, как гуся. Встретив первого осла на улице, они стащили с него всадника, посадили муллу Надана на чахлую скотину и тихим шагом повели по главнейшим улицам города. Я следовал за ним пешком, с потупленным взором, получив только с десяток пинков и лишась чалмы и плаща.
Прибыв к воротам города, исполнители приговора велели Надану слезть с осла и нас обоих прогнали далеко в поле. Достойно примечания, что в тот же день пошёл проливной дождь. Жители Тегерана сочли это явление очевидным чудом. Мусульмане приписали его истреблению вина и говорили о нас, как о мучениках за веру. Христиане утверждали, напротив, что эта милость всевышнего была следствием удаления из города двух таких извергов, как мулла Надан и я: но аллах лучше ведает!
Глава XVI
Хаджи-Баба возвращается в Тегеран и неожиданно попадает в муллы-баши
Только что очутились мы в открытом поле, я стал обременять наставника моего горькими упрёками.
– Всем этим я обязан вам, мулла! – вскричал я гневно. – Мог ли я думать, что рекомендация доброго муджтехида сведёт меня с таким, как вы, лицемером и совратит с избранного мною пути благочестия? Какое было вам дело до засухи или до того, пьют ли армяне воду или вино, от которого вы и сами не прочь? Проклятие на вашу голову!
Мулла Надан находился в таком жалком положении, что не мог отвечать ни слова. По этой причине я перестал огорчать его своими укоризнами. Мы шли рядом безмолвно, погружённые в печальную думу, до первой на дороге деревни. Тут мы остановились и начали рассуждать о том, что делать. Мой злополучный спутник был позорно изгнан из города и не смел в него возвращаться, пока не утихнет молва о его приключении. Но мы оба пламенно желали знать, что сталось с нашим имуществом, – с его домом и белым ослом, с моим платьем, лошаком и деньгами. Поэтому я принял на себя опасную обязанность воротиться в Тегеран, чтоб спасти хоть что-нибудь от неминуемого расхищения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61