Ясно как день, что звёзды счастия высокопочтенного сардара и моего благодетеля и господина насакчи-баши находятся теперь в полном восхождении, когда такой ничтожный раб мог оказать им услугу.
– Счастие вещь недурная, но мы более полагаемся на наши сабли, чем на звёзды, – сказал горделиво сардар, посматривая кругом на всех и улыбаясь к своему товарищу.
– Да, да! Сабля, порох, копьё и пара пистолетов – вот наши звездочёты! – примолвил главноуправляющий. – Благополучным соединением планет у меня почитается то, когда могу достать неверного саблею по шее. Я кызыл-баш и хочу быть кызыл-башем: давайте мне хорошего коня, острую саблю, копьё и майдан, набитый московом, я более не желаю.
– А о вине вы и позабыли? – сказал сардар. – Вино тоже вещь удивительная! Вот кликнем сюда халифа и велим дать Хаджи стакан лучшего винца, какое у него водится. Но порасскажи мне наперёд, ради Али, что вы видели, что сделали? Где стоит москоу? Сколько его? Есть ли у них пушки? Где казаки? Где грузины? Где пребывает главнокомандующий? Что сталось с лезгинами? Где девался отступник Йсмаил-хан? Подойди к нам поближе и говори всё, что знаешь; а ты, мирза, – промолвил он, обращаясь к одному из писцов, – отмечай слова его на бумаге.
Я выступил вперёд с уверенностью, начал отдавать отчёт следующим образом:
– Клянусь душою сардара, клянусь солью главноуправляющего! Москоу ничего не значит. В сравнении с персами он простая собака. Куда ему устоять против наших? Видев их собственными глазами, смело могу ручаться, что один перс с копьём в руке в состоянии заколоть десять этих жалких безбородых тварей.
– Ах ты, лев! – вскричал мой начальник в радостном восторге. – Видите, каков мой Хаджи-Баба! Я давно знал, что ты будешь человеком! Давайте мне исфаганца: он годится хоть куда!
– Русских на границе немного: человек сот пять – сот шесть – сот семь – сот восемь – может быть, и тысяча – а когда две, три, пять и десять тысяч, то уж слишком. Пушек с ними каких-нибудь десять, двадцать – тридцать, положим: сорок или пятьдесят. Что касается до казаков, то они – сущая дрянь! Неприятно только то, что они вдруг появляются там, где их нисколько не ожидают, и в состоянии заколоть раба божия; но копья их неуютны, безобразны, словно шесты, какими погоняют волов. Притом же, куда казачьи лошади, а куда наши аргамаки! Слава аллаху, наша каждая лошадь стоит тридцать, сорок, пятьдесят туманов и может ускакать из виду прежде, нежели казак расшевелит свою скотину.
– Что напрасно студить рот о казаках и их скотине? – воскликнул главноуправляющий по части благочиния. – Это обезьяны верхом на медведях. Скажи нам лучше, кто вождь неверных?
– Его зовут бешеный генерал-майор, – отвечал я. – Говорят, что его прозвали так потому, что он никогда не бежит с поля битвы. О нём рассказывают удивительные сказки, между прочим, будто он похитил карманный Коран высокостепенного сардара и теперь торжественно показывает его всем, кто только хочет видеть.
– Э?.. Ну, так что ж? – подхватил сардар. – Эти банкруты напали на меня в прошлое лето, в нескольких фарсахах отсюда, ночью, невзначай, так что едва имел я время уйти в одной рубахе, вскочив, без шаровар, на неосёдланную лошадь. Кто так воюет, ради имени Хусейна? Они, естественно, ограбили мою палатку и, между прочим, украли мой Коран. Но, погоди, отплачу я им за это: я показал в Гевмишлю, что умею сделать, и, по милости пророка, оскверню гробы отцов их так, что и в три столетия они их не очистят. Сколько с ними пушек?
– Пять или шесть, – отвечал я, чтоб ободрить его тем более.
– Я отметил сорок или пятьдесят по прежнему показанию вашему, – возразил мирза, записывавший мои слова. – Сколько же решительно?
– Зачем ты лжёшь? – закричал на меня сардар, воспламеняясь гневом. – Если твои донесения в чём-нибудь окажутся ложными, то, клянусь головою Али, увидишь, что борода моя выросла не для твоих шуток!
– Ей-ей! я не лгу, – сказал я, – но пушки считал не я, а другой. Вследствие неизъяснимого благополучия сардара и господина моего, насакчи-баши, имел я счастие поймать одного молодого армянина, который за награду, обещанную ему мною от имени сардарова, подвергался величайшим опасностям, жертвовал собою для пользы вашей службы и собрал самые достоверные сведения о неприятеле.
– За награду от моего имени? – воскликнул сардар. – Кто этот армянин? Да и какой армянин в свете стоит того, чтоб его награждать?
В ответ на это я рассказал, с начала до конца, историю похождения Юсуфа и его жены в присутствии всего собрания, полагая, что при стольких свидетелях сардар непременно пожелает отличиться великодушием и окажет правосудие моему армянину.
Все, бывшие в собрании, остолбенели от изумления и только по временам восклицали: «Нет бога, кроме аллаха!» Сардар ворочал глазами, кривлял ужасно губы, поглядывал на присутствующих и, не зная, что сказать, велел набить себе кальян. Наконец, пустив на воздух три или четыре длинные струи дыму, он вскричал:
– Где этот армянин? Позовите ко мне халифа.
Юсуф предстал перед грозным полководцем со всеми возможными знаками беспредельного благоговения, свойственными его соплеменникам в отношении к персидским вельможам; но ловкая наружность юноши, вид поистине мужественный и отменно красивое лицо с первого взгляду произвели в собрании благоприятное впечатление. Сам сардар устремил в него взоры с любопытным удовольствием и, обращаясь потом к главноуправляющему, выразил своё удивление сжатыми в ком пальцами руки. Вскоре явился халиф, мужчина средних лет, огромного росту, дородный, с весёлым, цветущим лицом, в чёрном армянском клобуке, сопровождаемый двумя или тремя священниками. Он простоял перед сардаром несколько минут, пока тот не попросил его садиться, и, после обильных приветственных извинений, занял указанное место, тщательно закрывая платьем руки и ноги свои. Сардар, обращая речь к халифу, сказал:
– Стало быть, мы, мусульмане, уж для вас нечто менее собак в нашей иранской земле? Армяне вторгаются в наши гаремы, похищают у нас жён и невольниц из-под наших глаз и подстрекают других осквернять гробы отцов наших. Что это за известие, о халиф? Аллах ли так судил или вы?
Халиф, не приготовленный к этой выходке, пришёл в явное смущение и весь облился потом. Но, зная по опыту, что подобные нападки служат верным предзнаменованием наложению на монастырь тяжкой денежной пени, он тотчас построился в оборонительное положение и, чтоб отразить удар, отвечал с жаром:
– Это что за речи, о сардар? Что мы за собаки, чтобы смели и подумать о такой измене? Мы подданные шаха – вы наш покровитель: слава богу, армяне сидят мирно и тихо под покровом полы вашей. Кто такой насыпал пеплу на наши головы?
– А вот он! – промолвил сардар, указывая на Юсуфа. – Говори, дружок, ты ли украл невольницу мою или нет?
– Если я у кого-нибудь отнял то, чего мне не следует, то я готов отвечать перед вами жизнью, – возразил юноша. – Та, которая с ваших окон бросилась в мои объятия, прежде чем стала вашею невольницею, была законною женою моею. Вы такая же паства шаха, как и я, и лучше меня знаете, вправе ли вы порабощать верных его подданных. Хоть мы армяне, все мы те же люди. Наш благополучнейший шах никогда не нарушал прав чьего бы то ни было терема, и мы, живя под вашим правлением, высокостепенный сардар, надеялись, что будем всегда пользоваться тою же безопасностью. Вас обманули, сказав, что она грузинская пленница: она армянка из Гюклю, и я уверен, что если бы вы знали, что она жена вашего поселянина, то сами отказались бы купить её.
Халиф, встревоженный дерзостью своего единоверца, старался остановить его красноречие громкими и суровыми восклицаниями, тогда как сардар не только не прогневался за подобную смелость, но даже посматривал на него с приметным удовольствием, будучи, по-видимому, поражён такими необычайными для его слуха выражениями. Он забыл о русских пушках и, чтоб скорее кончить дело, сказал:
– Довольно! Довольно! Ступай, возьми жену и не говори более. Как ты оказал нам услугу, проникнув в Хамамлу, то я принимаю тебя в число моих служителей. Мой управитель скажет тебе, что будешь у меня делать. Он отпустит тебе приличное платье. Нарядись и приходи ко мне. Старайся только, чтобы лицо твоё всегда было белое, и помни, что наше благоволение будет соразмерно с твоим усердием.
Юсуф бросился к нему опрометью, вне себя от восхищения, упал на колена и поцеловал край его платья, не зная, что сказать и как выразить признательность за такую неожиданную милость.
Все присутствовавшие в собрании были приведены в изумление. Главноуправляющий благочинием поправил свой воротник и зевнул во всё горло. Халиф, как будто свалив с себя бремя, потянулся и обтёр рукавом пот, покрывавший лоб его крупными каплями. Военные чиновники и мирзы приносили поздравления сардару, прославляя его милосердие, удивляясь великодушию и сравнивая его с Джамшидом, Нуширваноми Харун-ар-Рашидом. «Машаллах!» – гремело в стенах Этаи-адзина, и правосудие вождя доставило целому лагерю неисчерпаемый предмет разговоров с лишком на две недели. Что касается до внутренних побуждений сардара, то я не стану объяснять их и опять советую читателям возложить на аллаха своё упование.

Часть вторая
Глава I
Сражение персов с русскими. Персидская храбрость. Восточная тактика
Отобрав от меня и Юсуфа нужные сведения о русских, начальники наши решили сделать нападение на Хамамлу. Армия двинулась: артиллерия тащилась через горы тяжело и медленно; пехота пробиралась, как могла, своим путём; конница рассеянными толпами следовала по ровным местам. Мы расположились лагерем между Гевмишлю и Абераном.
Юсуф перед выступлением в поход пришёл ко мне с благодарностью. Он более был похож на красную девицу, чем на полудикого горца. Щёгольская шапка из бухарских мерлушек заступила место грузинской его папахи. Малиновый бархатный кафтан, с золотым галуном и вызолоченными пуговицами, и дорогая кашмирская шаль на поясе ловко обрисовывали его стан и отменно шли к лицу. Он почти стыдился такого пышного наряду и, казалось, не верил своему счастию. Когда впервые представил я его сардару, то он так мало ожидал для себя подобной милости, что, считая себя погибшим, хотел, по крайней мере, высказать ему наотрез всё, что у него было на сердце. Теперь он вступил было в полное и действительное владение невинною своею женой, которая важно ехала на отличном коне, среди бесконечных обозов, обременяющих наши армии, и снискала себе уважение, должное супруге любимого слуги сардара; но праздная служба в буйной и развратной свите персидского вождя не слишком нравилась молодому христианину; он чувствовал на сердце тоску по свободе, по родимым горам и, изъявляя мне чувствительнейшую признательность, признался, что не преминет воспользоваться первым удобным случаем, чтобы свалить с себя тяжёлое, унизительное звание тунеядца. Я одобрял его образ мыслей, но не весьма был рад такой ко мне доверенности, которая могла навлечь на меня безвинную ответственность за его поведение.
Нападение на Хамамлу предполагалось произвесть обоими полководцами вместе, рано утром, так, чтобы невзначай овладеть воротами и вторгнуться в селение. Сардар и насакчи-баши выступили из лагеря в сумерки, с сильными отрядами своих войск и двумя лёгкими орудиями. Пехота медленным движением томила нетерпеливый нрав главнокомандующего. Презирая её пособие, как и все наши полководцы, он объявил желание устремиться вперёд с одною конницею и напасть на Хамамлу врасплох, на рассвете. Мой начальник не ощущал в себе такой пылкой храбрости; однако ж не переставал безмерно хвастать до самого конца, стараясь убедить всех и каждого, что, лишь только он появится, москоу побежит, не оглядываясь, до самой гробницы первого своего пращура. Наконец он уступил требованию сардара и остался в задней страже для прикрытия, в случае нужды, его отступления. Сардар поворотил с дороги, чтобы перейти вброд реку Пембаки; мы продолжали следовать прежним путём.
Начинало светать, когда мы упёрлись в берег реки. Насакчи-баши имел при себе около пятисот человек конницы. Пехота подоспевала по возможности. В то время, когда мы сбирались пуститься вброд, протяжный клик с противоположного берегу ударился в наши уши. Мы услышали два или три дивные слова, значение которых вдруг объяснилось ружейным выстрелом. Мы остановились. Главноуправляющей благочинием побледнел как полотно и стал оглядываться во все стороны.
– Это что за известие? – вскричал он голосом тише обыкновенного. – Что мы делаем? Куда идём? Хаджи-Баба, ты ли это выстрелил?
– Клянусь аллахом, не я! – отвечал я. – Вот мои пистолеты. Видно, тут есть гули, как в армянской деревне.
Вскоре затем раздались ещё пронзительнейшие клики, и послышался другой выстрел. День рассвёл, и мы приметили по ту сторону реки двух русских солдат, одного на самом кряже берегу, а другого в двухстах шагах подальше. При виде неприятеля мой начальник воспламенился необыкновенною храбростью и закричал на пеших ратников, чтобы стреляли гяура. Около двадцати человек лучших стрелков начали палить в солдата, стоявшего к нам поближе, прикладываясь к камням и кустарникам, и палили с четверть часа, не попадая в него никаким образом. Солдат во всё это время стоял неподвижно на месте, опершись на длинное ружьё. Мы были приведены в крайнее изумление, ломали себе головы догадками и, не постигая его отваги, решили общим мнение, с которым согласился и сам главноуправляющий благочинием, что это чародей, которых, как известно, множество находится между неверными: если бы он был тот же человек, как и мы, то что он за собака – не уходит оттуда, где стреляют? Его, очевидно, не берёт свинец: многие из наших уверяли, будто сами видели, как одни пули от него отскакивали, а другие он ловил рукою на воздухе и клал в карман.
Насакчи-баши вышел из терпения. Одушевясь новым мужеством, он стал бранить и проклинать неверных и, в пылу негодования, закричал на конницу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61