– Греби! Ну же, ну!..
Вода вырвала у Толи весло. Он даже не пытался его поймать. Сидел, скрючившись, на скамье. Ушибся или растерялся? Лодка нырнула в завесу из водяных брызг.
Настя схватила геолога за руку:
– Я их не вижу!.. Где они?
Астахов нетвердыми руками приставил к глазам бинокль:
– Кажется, лодка перевернулась. Дно мелькает… Люди в воде! Там один – правее. Его к берегу несет. Видите – вылезает.
– Это Тихонов, – узнала Настя. – Он был в черной куртке.
– Конечно, мусор всегда всплывает! – проворчал геолог.
– А Маринов где?
Порог гудел однотонно, как громадная динамо-машина, без устали взбивая пену на камнях. Бледный и жалкий Толя на четвереньках выползал на берег.
Маринова не было видно.

ГЛАВА ПЯТАЯ
1
На Тесьме мы с Ириной не были. Все эти подробности заимствованы из письма, которое мы получили из Югры. Но об этом примечательном письме следует рассказать обстоятельно.
Я работал в то время с Николаем на Красном болоте, исправляя упущения парня. Как и всегда, Николай был безупречным помощником, никак нельзя было на него жаловаться. Но насчет самостоятельной работы… Он умолял дать ему на пробу новое задание, торжественно обещал переломить себя. Вы думаете, он справился? Увы, к сожалению, характер так быстро не меняется. Я наблюдал за Николаем не вмешиваясь. Он встал рано поутру, великолепно очинил карандаши, изготовил чудесный шагомер, обстругал его и отшлифовал шкуркой. Потом принялся за карту, поднял рельеф, надписал название крупным шрифтом. Он опять начинал с легкого, приятного, даже придумывал ненужное, вместо того чтобы заниматься основным.
– А Маринов никогда не торопился приниматься за дело. Сначала посидит, подумает, а потом уже начинает описывать. Вот увидите, он похвалит меня, – оправдывался Николай.
Эти бесконечные упоминания о погибшем коробили не только Ирину, но и меня. Пришлось сообщить Николаю правду…
По-видимому, подавленный собственным падением, в душе Николай давно мечтал о возвращении. На следующий день, когда сгладилось первое впечатление от горестного известия, он спросил только:
– Зачем же мы сидим тут?
Левушка, тот воспринял иначе. На глаза у парня навернулись слезы. Он вытянулся, как будто стоял в почетном карауле, и срывающимся голосом произнес:
– Я буду таким, как Маринов.
Ох, как не хватало Маринова! Как трудно было разбираться без него двум таким неопытным геологам, как Ирина и я.
Да, мы записали его советы, мы поняли его метод, выучили правила. Но ведь есть разница между «выучили» и «выучились». Мы твердо помнили: «Глядя на местность, надо искать причины». Но одно дело искать, а другое – найти.
На Красном болоте базальтовая лава прорвала земную кору насквозь. По-моему, не могли там сохраниться резервуары… Но на втором параллельном разломе (назовем его Левушкиным) резервуары могли быть, а признаков нефти не было никаких. Почему? Я предположил, что тут не хватает водонепроницаемой крыши, пластов глины… Нефть, может быть, и была когда-нибудь в трещиноватых песчаниках, но выдохлась – вытекла, высохла, испарилась…
Ирина, однако, и слушать не хотела о таком объяснении.
– Нет, мы обязаны найти! – твердила она.
Маринов умел маневрировать, она не отступала ни на шаг.
Чтобы закончить картирование, пора было отправляться дальше – к истокам, а мы всё бродили по тайге, заглядывали под корни и раздвигали тину на каждой лужице, надеясь увидеть желанную радужную пленку – визитную карточку нефти.
Как раз в тот день, ничего не найдя, мы усталые возвращались с Николаем в лагерь. И вот, не доходя километров двух, мы услышали хруст веток и шаги.
Шаги! Голос! Здесь, в тайге, это событие редкостное. Наверное, кто-нибудь из наших. Но почему же он ищет нас? Случилось что-нибудь?
Конечно, это был один из наших – Тимофей. И, когда он приблизился, я увидел на лице его хитроватую улыбку, как будто он собирался рассказать одну из своих историй «с крючком».
– Однако история «с крючком», – так и сказал он и подал мне мятый конверт, побывавший во многих руках.
Наконец-то письмо из Югры!
«Усть-Лосьвинский район, деревня Ларькино. Геологической партии» – стояло на конверте. Буквы расплылись – вероятно, не раз на них попадали брызги или капли дождя. А почерк знакомый – строчки низкие и размашистые. Посмотрим, что внутри.
«Дорогие ребята! Наконец-то я могу послать вам подробнейший отчет о своих злоключениях в Югре. Фокин доставил меня прямо на конференцию, где был подготовлен разгром с проработкой…»
Что такое? Маринов сам пишет! Какой ужас! Давно нет на свете, а письма от него еще приходят. Когда же все это было написано? За несколько дней до гибели?
Даты нет. На первой странице о собрании. А на последней?
«Вы меня ждите в Ларькине, вверх не уходите. Условия здесь хорошие и отношение хорошее, но я жду не дождусь, когда меня отпустят. Уже ковыляю с палочкой по палате. И главный врач сказал, что трещина в кости срослась хорошо. Здорово я все-таки приложился на пороге!..»
«Приложился»! Разбился, но не убит… Трещина в кости срослась!
– Жив он! Жив наш Маринов! Он жив, Коля!..
Я хлопал по спине Тимофея. Тимофей хохотал, приседая от восторга. Николай глядел недоумевающими глазами, а поняв, пустился в пляс…
Вот и верь устной почте!.. А мы горевали, мучились, пытаясь продолжить дело Маринова. Впрочем, все это теперь не имеет значения. Главное – Маринов жив!
2
Нам пришлось ожидать еще долго – до конца августа. Таежный ас Фокин был занят на другой трассе. И Маринов проделал весь путь снова – до Усть-Лосьвы на пароходе, оттуда на буксире у лошади.
И вот наступил долгожданный час встречи. Мы все собрались у порога. Погода стояла уже осенняя, с пронзительной свежестью, и воздух был, как ключевая вода, прозрачный и жгуче-холодный. Ивовые кусты у реки подернулись золотом и багрянцем, но под бледно-голубым небом листва их не казалась пестрой. Я думаю, северные пейзажи нельзя писать яркими масляными красками, лучше сдержанной акварелью.
В середине дня, когда мы уже разожгли костер и развесили мокрую обувь на кольях (у огня сушить нельзя, обувь развалится через несколько дней), на длинном плесе показалась черточка. Наши! Вскоре можно было различить и буксир – лошадь, идущую по берегу, и пассажиров – Маринова и Тимофея, посланного ему навстречу.
Лошадь прибыла первой. Она подошла к костру вплотную и остановилась в самом дыму, энергично шлепая хвостом. Николай щепочкой смахнул с ее морды налившихся кровью комаров. Маринов перешел на корму, чтобы лодка не ткнулась в камни. Сильным ударом шеста Тимофей загнал шитик на берег. Плоское дно зашуршало по гальке, и все мы оказались вместе. Похудевший Маринов хлопал Глеба по плечу, пожимал руку Левушке, улыбался Ирине, а Тимофей с удовольствием показывал свою охотничью добычу – громадную семгу, убитую острогой, надетой на шест. Он рассказывал, что ночью ему приснилась мать-покойница, а это хорошая примета. И весь день он ждал, что случится что-нибудь приятное. И тут семга – не иначе мать подсобила.
Посыпались вопросы: «Ну как вы здесь?» – «А что с вами случилось? Как самочувствие?»
Отыскав глазами Ирину, Маринов спросил:
– Результаты есть?
Ирина уклонилась от ответа:
– И да и нет. Нам не все понятно.
– Нет, нам понятно, – возразил я. Я не люблю уклончивой вежливости. – Но то, что вы ожидали, не найдено.
– Ну и хорошо! – сказал Маринов. Он был настроен благодушно. – Давайте обедать. Потом разберемся.
Обед тянулся долго. Со дна чемоданов были извлечены заветные бутылки и консервные банки – шпроты, сгущенное молоко. Ирина сама варила суп, даже что-то изжарила без сковородки в котелке. Николай сказал, что она может быть шеф-поваром в «Метрополе». И все трое ребят заговорили о Москве, об Охотном ряде, Манежной площади, о саде у Кремлевской стены, где уже свыше ста лет студенты всех факультетов в последнюю минуту перечитывают лекции перед экзаменами. Видимо, ребята соскучились по Москве и радовались скорому возвращению.
В самом конце обеда, когда мы допивали чай, мутный от сгущенного молока, Маринов спросил:
– Так что понятно, Гриша?
И тут началась конференция. Пять докладчиков прошли перед Мариновым. Левушка вновь получил похвалы, а Николай попреки… Я говорил последним. Когда, я кончил, Маринов сказал:
– Мысли у тебя интересные, Гриша, но это опять догадки. К моим догадкам о нефти на ступенях ты присоединил свою догадку о железной руде. Но догадок и так много. У нас цель иная – мы приехали сюда за вескими доказательствами. Обещали нефть и нашли ее – вот что было бы убедительно. Ты полагаешь, что базальт прорвал купол и уничтожил месторождение. Нет, необязательно. Мог уничтожить, а мог и закупорить, сохранить нефть в глубине. Ты говоришь, что нефти все равно нет, потому что нет нефтенепроницаемой крыши. Но глинистые пласты могут быть и глубже, не на самой поверхности. Видимо, все неясно тут. Надо идти дальше, подниматься к истоку реки – к Топозеру.
Студенты помрачнели. Они так надеялись, что Маринов примет нашу работу, проверит два – три обнажения и даст команду сворачиваться.
– Поздновато, конечно, – продолжал Маринов, размышляя вслух. – Но есть хорошее правило: намеченный маршрут доводи до конца. В пути всегда кажется, что дальше идти незачем. И усталость обязательно голосует за возвращение. Возможно, впереди нет ничего нового, но позади нового нет наверняка. Явных доказательств мы не нашли. Нет, надо идти вперед. Не всем, конечно. Мне… и еще одному.
– Меня возьмите! – заговорил Левушка.
Глеб возразил:
– Я сильнее. Пожалуй, от меня больше толку будет.
Я тоже выставил свою кандидатуру.
Ирина ничего не сказала, только смотрела просительно. Николай промолчал.
– Гришу возьму, – решил Маринов. – У него собственные мнения. Спорить будем дорогой. А ты, Ира, забирай молодежь и спускайся в Усть-Лосьву. И не ждите нас до последнего парохода, а то застрянете на зиму.
3
Проводники тоже отправлялись по домам. Поэтому Маринов вынул записную книжку и начал выспрашивать у Лариона приметы пути. Ларион ходил на Топозеро лет десять назад, но без запинки называл всякие серые камни, белые камни, раздвоенные сосны и прочее. Мы с Ириной разделили жалкие остатки припасов: им поменьше, нам с Мариновым побольше. Досталось нам полкило сахару, мешочек соли, две банки со сгущенным молоком, три коробки спичек. Спички мы уложили в бутылочки и залили пробки парафином, чтобы не промокли. Плохо, что кончилась мука. Ирина в последний раз спекла лепешки. Я взял себе две штуки. Были еще патроны, но не очень много. Зато в изобилии имелся перец. Ирина не любила его и спрятала в самый низ.
Надо было еще осмотреть шитик, посоветоваться с проводниками о конопатке, починить обувь. Уже стемнело, когда мы разошлись по палаткам. Последней ушла Ирина, пожелав мне спокойной ночи.
И тут мне пришло в голову, что на этот раз мы расстаемся всерьез. Совместная жизнь кончилась. И работать будем врозь: она – в институте с Мариновым, а я еще неизвестно где. Изредка я буду звонить по телефону и слышать: «Да-да, Гриша, надо бы встретиться. Месяца через полтора я буду посвободнее».
– Ира! – окликнул я. – Подожди, поговорим.
Ирина обернулась. Странные глаза были у нее, озаренные изнутри и мерцающие. Я поглядел пристально, она опустила веки. Опять добиваться «да» или «нет»? Не вижу смысла. К чему спрашивать? Ведь каждый из нас знает, как относится к нему любимая девушка. Я и сам могу ответить за Ирину: «Да, Гриша, ты симпатичный малый. Я уважаю тебя в отличие от Николая. С тобой интереснее, чем с немногословным Глебом. Ты даже чуточку нравишься мне. Впрочем, Маринов нравится мне гораздо больше, а Толю я любила сильнее». Как это понимать? Пожалуй, больше похоже на «нет».
– Простимся, Ира, – сказал я. – Я потерпел поражение, ничего не вышло у меня с любовью. Но все равно, я не жалею. Мне было радостно четыре месяца подряд. Ты говорила с Левушкой о сланцах, углах наклона, брахиоподах, а я слышал твой голос, и у меня теплела душа. Ты сидела на лодке, всматриваясь в пласты, и твой профиль плыл передо мной от Усть-Лосьвы до Ларькина. Так мне и запомнится Лосьва – река, где на каждой скале профиль Ирины. Нет, я не завидую твоему спокойствию! Ты живешь беднее, чем я. Ты просто работаешь, просто ложишься спать и встаешь, а я работаю с Ириной; засыпая, вспоминаю ее слова; проснувшись, думаю: «Сейчас я увижу ее». Дни мои наполнены радостным волнением. И спасибо тебе за это, хотя ты меня и не любишь! Вот и все, что я хотел сказать тебе на прощание. Тема исчерпана! Счастливого пути!
– Но мы увидимся еще много раз в Москве…
– Ах, Ира, Москва – великая разлучница! Там всегда не хватает времени на прежних друзей. А я не люблю навязываться, выпрашивать полчасика. Никогда не мог понять людей прошлого века, которые на коленях выманивали любовь… Да если бы девушка согласилась любить меня из жалости, я бы плюнул на нее и ушел. Я, Ира, человек прямой и невежливый…
– На самом деле ты лучше, чем говоришь о себе, – прервала Ирина. – Спокойной ночи, невежливый!..
Так мы распростились.
4
А на утро был дождь и труд, утомительная монотонная работа с шестом.
В верховьях Лосьвы грести совсем нельзя: у берега весла задевают за дно, в середине – слишком быстрое течение, приходилось идти на шестах. На первый взгляд шест – нехитрое орудие, но для нехитрых орудий тоже нужен навык. Лодку надо вести как можно ближе к берегу, потому что только на мелком месте как следует упираешься шестом в дно, и потому что течение здесь медленнее. Толкаться надо одновременно, плавно и сильно.
Мы оба стояли во весь рост: я на носу, Маринов на корме. Я обязан был следить за руслом и отводить шитик от камней. Маринов тоже толкал лодку, но не вперед, а чуть наискось, иначе корма заворачивала к берегу и норовила сесть на камни.
С непривычки мне никак не удавалось правильно вести лодку. И при каждом неудачном толчке шитик, как здесь говорят, «поперечил», то есть становился поперек течения и грозил опрокинуться. Я усердно старался толкнуться как можно точнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34