Тогда-то он тебя и зауважает».
Однако мистер Монро удивил меня.
Я припарковал машину под раскидистым дубом и направился по солнцепеку в здание лафайетского отделения Департамента иммиграции и натурализации. Его стол стоял прямо в приемной, вместе с другими, и когда он поднял глаза от папки с бумагами и заметил меня, я отчетливо увидел, как перекатываются желваки за его ушами. Его редкие черные волосы были все так же зализаны, чтобы скрыть лысину, и тускло блестели. Я заметил, как он судорожно сглотнул под неизменным галстуком-бабочкой.
— Я здесь с официальной миссией, — заявил я, доставая из кармана брюк полицейский жетон. Я теперь работаю в участке Нью-Иберия. Не возражаете, если я присяду?
Он не ответил. Достав из пачки сигарету, он закурил и уставился в пространство. Я присел на стул рядом с его столом. Среди груды бумаг на его столе стояла фотография в серебряной рамке — он, жена и трое детей. Рядом красовалась прозрачная ваза с букетом желтых роз.
— Зачем вы пришли? — спросил он.
— Я расследую убийство.
Он продолжал курить сигарету, не вынимая ее изо рта. В глазах его появилось странное выражение.
— Сдается мне, у вас есть зацепка на ребят, которых я ищу.
Наконец он взглянул на меня. Его лицо ничего не выражало.
— Мистер Робишо, мне очень жаль...
— Жаль... чего?
— Ну... что случилось с вашей супругой. Я вам искренне сочувствую.
— Откуда вы про это знаете?
— В рубрике «Происшествия» прочитал.
— Где Виктор Ромеро?
— Никогда о таком не слышал.
— Послушайте, я расследую убийство. Я — полицейский при исполнении. Не пытайтесь запудрить мне мозги.
Он вынул сигарету изо рта и перевел дыхание. Служащие за другими столами затихли, явно прислушиваясь.
— Я хочу, чтобы вы кое-что поняли. Я инспектирую работодателей на предмет нелегального найма, проверяю наличие у иммигрантов «грин-кард» и разрешения на работу. Я занимаюсь этим уже семь лет.
— Да мне плевать, чем вы занимаетесь. Расскажите мне все, что вы знаете о Викторе Ромеро.
— Я не имею права ничего рассказывать.
— Поосторожнее с выражениями, мистер Монро. Смотрите, как бы вам не устроили обструкцию.
Он сжал пальцами виски. Губы его задрожали.
— Поверьте мне, — выдавил он, — я и впрямь сожалею о том, что с вами случилось. Не могу выразить, как мне тяжело.
Я помедлил, прежде чем заговорить снова.
— Когда теряешь близких, что проку от соболезнований, — ответил я. — По-моему, вам придется это попять, может быть, когда вам вздумается сопровождать кого-нибудь из этих мерзавцев в суд. Понимаете, к чему я: ведь это ваше ведомство внедрило Ромеро и Дартеза для контроля за священниками, переправляющими в страну нелегальных иммигрантов. В результате четверо погибли в авиакатастрофе над Юго-Восточным проливом. У меня есть основания полагать, что причиной трагедии стал взрыв на борту. Также я думаю, что Ромеро как-то связан с этим преступлением. Этот человек спутался с Буббой Роком, а я считаю, что именно Бубба заказал убийство моей жены. Так что если вы будете покрывать этого парня, подумайте о последствиях.
Он тяжело дышал. Его лысина покрылась мелкими бисеринками пота, а глаза беспрестанно моргали.
— Мне все равно, слышит нас кто или нет, — ответил он. — Я всего лишь госслужащий, который рассчитывает на повышение. Принимаю здесь решения не я. Мое дело — следить, чтобы нелегалы не отбирали рабочие места у американцев. Вот и все.
— Вас сделали орудием против вашей воли. Вам платят деньги — стало быть, вы выполняете приказы. Любые приказы.
— Плохой, видать, из меня оратор. Я пытался выразить то, что думаю, вы же меня не поняли. Я вас не виню. Мне очень жаль, мистер Робишо, но мне нечего вам больше сказать.
— Где ваш непосредственный начальник?
— Уехал в Вашингтон.
Я вновь посмотрел на фотографию его семьи.
— Мою жену пришлось хоронить в закрытом гробу, — сказал я, — задумайтесь об этом на минуту. А еще передайте своему шефу, что мы рано или поздно доберемся до этого наркоторговца. Он предстанет перед судом. И тогда молитесь, чтобы на допросе не всплыли ваши имена.
Когда я выходил из здания, единственным звуком, который я слышал за своей спиной, был стрекот телекса.
* * *
Домой я вернулся затемно. Алафэр и няня уже поужинали. Я очень хотел есть и спать; пройдя на кухню, я разогрел себе риса, крабов и кукурузных лепешек, завернул их в фольгу и сунул в рюкзак вместе с армейским походным столовым набором и отправился на берег залива, туда, где мы с отцом и братом ходили искать старинные снаряды.
Это был старинный плантаторский особняк постройки тридцатых годов XIX века; второй этаж был сожжен солдатами генерала Бэнкса в 1863 году, крыша и кипарисовые балки перекрытия обрушились. Со временем дорога к дому заросла сосенками и молодыми побегами, грабители растащили камин по камешку, пытаясь найти якобы спрятанные там золотые монеты, семейный склеп тоже был разрушен, и сами могилы можно было различить лишь по темно-зеленым плитам, покрытым ковром грибов.
По берегам маленького овражка, что пролегал вдоль одной из стен дома близ полусъеденной ржавчиной цистерны и полусгнившей кузницы, росли розовые кусты и ялапа. Ветерок, дувший с залива, отгонял москитов, так что я уютно устроился на кипарисовом пне и поужинал. Вода в бегущем по камням ручье была коричневато-зеленой и прозрачной, в зарослях водных растений прятались мальки. Вот здесь, близ этого самого оврага, мы с отцом и братом искали снаряды, и однажды нам удалось накопать целое ведро картечи, обрывков цепи и сплющенных подков, которыми солдаты Объединенных войск стреляли из пушек по арьергарду конфедератов. Граблями мы осторожно отодвигали слой отмерших виноградных листьев с берегов ручья, и на голой земле, точно белые зубы, лежали патроны. Тяжелые и гладкие, они лежали на ладони; один конец был у них конической формы, другой — с углублением и тремя зазубринами.
Тогда, в своей невинности, мы не думали о них как об орудиях убийства. Чтобы узнать эту простую истину, мне пришлось стать солдатом и пересечь пару океанов. И я понимал это, держа в руке патрон, к которому прикасались длинные черные пальцы того, чьей миссией было резать людей на куски и снимать это на «Поляроид».
Я отставил миску и принялся задумчиво обрывать лепестки розового бутона, бросая их в ручей. Как оказалось, мне было над чем поразмыслить. Да, сейчас-то я трезвый, да, последствия запоя давно прошли, тигр угомонился в своей клетке. Но впереди новый день, потом еще и еще, и кто знает, не потянет ли меня опять на выпивку. Завтра днем я собирался сходить на собрание анонимных алкоголиков и признаться, что я все-таки сорвался; перед всей группой — пренеприятное дело. Я не только снова утратил веру в себя и в высшие силы — я предал своих друзей.
Я собрал посуду в рюкзак. Я услышал, как где-то рядом хлопнула дверца машины, но не придал этому особого значения. Тени стали длиннее, и над зарослями сосняка уже вовсю жужжали москиты. Я надел лямку рюкзака на плечо и направился к главной дороге под теплым вечерним светом.
Сквозь стволы деревьев я увидел очертания человека, стоявшего возле малиновой «тойоты», припаркованной у дороги. Он тоже смотрел на меня, его лицо было неподвижно, словно он справлял малую нужду. В какой-то момент я и вовсе потерял его из виду, но потом заросли деревьев стали реже, и я увидел, как он внезапно вскинул на левое плечо винтовку, различил глаз оптического прицела, с дымчатым, как у бутылки виски, стеклом, заметил, как он оперся грудью на крышу автомобиля с непринужденным изяществом снайпера, который смотрит на тебя в упор и стреляет без промаха.
Я отскочил в сторону и скатился в заросли сосняка — и как раз вовремя: пули просвистели над моей головой, прорезали листву и изрешетили ствол молоденькой сосны, точно кто пилой поработал. Услышал, как он передернул затвор, как с металлическим стуком посыпались на крышу машины стреляные гильзы, — и пустился бежать зигзагами сквозь заросли; по лицу и груди моей хлестали ветки, под ногами хрустела сухая листва. Когда вторая череда выстрелов засвистела над подлеском и пули стали со стуком отскакивать от каменной стены разрушенного дома, я упал ничком, открыл рюкзак и достал свой автоматический пистолет.
Думаю, он догадался, что дело обернулось против него. Я услышал, как он вновь передергивает затвор, однако на сей раз дуло застучало по крыше или по лобовому стеклу, словно стрелок силился вытряхнуть застрявшую в магазине пулю. Я вновь вскочил и принялся бежать, теперь уже наискосок, под углом к дороге, чтобы подобраться к машине из-за деревьев. Он вновь принялся стрелять, однако теперь ориентировался только на звук, и пули прошили колючий кустарник футах в пятнадцати от меня.
Я продрался через лес и очутился перед его машиной в тот миг, когда он швырнул оружие на переднее сиденье и прыгнул за руль. Это был маленький смуглый человек с кудрявыми черными волосами, в джинсах, кроссовках и фиолетовой майке. В пылу погони я споткнулся, плюхнулся на колени в придорожную канаву и едва не зачерпнул дулом грязь. Он завел машину, мотор закашлял, колеса расплескали воду из лужи. Я плюхнулся на живот, вытянул руки с пистолетом и принялся стрелять по отъезжающей машине.
Шум стоял оглушительный. Первая очередь пришлась по бамперу, пробив в двух местах багажник, одна пуля просвистела слишком высоко, зато следующие с треском разбили заднее стекло, будто по нему влепили бейсбольной битой. Я поднялся на колени, не переставая стрелять; отдача от пистолета поднимала мою руку все выше и выше с каждым новым выстрелом. Машина с грохотом врезалась в дубовый пень, и новая очередь разнесла задние фары; во все стороны брызнули куски красного пластика. Однако ни одна пуля не попала ни в колесо, ни в бензобак, да и блок двигателя тоже остался цел. Выжимая максимум возможного из лошадиных сил своей «тойоты», стрелок уносился прочь, и вскоре машина исчезла в зарослях сахарного тростника.
Глава 8
Вернувшись на пирс, я тут же позвонил в полицию и описал им стрелка и «тойоту». Потом, вооружившись фонариком, вернулся на дорогу в поисках пуль. За время моего отсутствия по дороге проехали два грузовика, под завязку груженные гравием, расплющили своими тяжеленными шинами одну пулю калибра .30' и зарыли в землю вторую, однако мне удалось подцепить их острием швейцарского армейского ножика и вытащить. Я положил обе пули в пластиковый пакет. Они были влажными, грязными и сплющенными после грузовика, однако с таких пуль всегда легко снять отпечатки пальцев, ведь чтобы зарядить карабин, стрелку приходится нажимать на тупой конец пули большим пальцем, и па медном наконечнике остается прекрасный след.
На следующее утро я явился в кабинет шерифа и безропотно выслушал все, что он думает о моей двухдневной отлучке в Новый Орлеан без его разрешения. Лицо его пылало, узел галстука был ослаблен, а руки сложены на груди, словно в попытке сдержать гнев. Я не мог винить его за то, что он испытывал, и мое молчание только разжигало его раздражение. Наконец он замолк, неловко поерзал на стуле и вдруг взглянул на меня, словно предлагая забыть его недавние слова.
— К черту формальности, — сказал он. — На самом деле я ненавижу, когда меня используют.
— Я позвонил тебе, но не застал, — ответил я.
— Этого недостаточно.
И снова я ничего не ответил. На его столе лежал пластиковый пакет с теми самыми пулями.
— Скажи честно. Если бы гаитянин попался тебе живым, что бы ты с ним сделал?
— Арестовал бы.
— Хочется верить.
За окном на жарком ветерке колыхалась ярко-зеленая магнолия.
— Прошу прощения. Больше такого не повторится, — сказал я.
— Смотри. Если повторится, тебе даже рапорт писать не придется. Я лично отберу у тебя жетон.
Я вновь взглянул на цветущую магнолию и застывшую над одним из белых цветков колибри.
— Если хоть с одной из этих пуль удастся снять отпечаток, я бы хотел отправить его в Новый Орлеан.
— Зачем?
— Полицейский снял отпечатки с радиоприемника, который очутился в ванной. Интересно, совпадут ли они с пальчиками нашего стрелка.
— А что, могут?
— Кто знает. И еще мне хотелось бы, чтобы из Нового Орлеана прислали отпечатки и копию личного дела Виктора Ромеро.
— Ты... ты думаешь, что это он стрелял?
— Может, и он.
— Мотивы?
— Откуда мне знать?
— Дейв, тебе не кажется, что ты, как это... зациклился. Ты хочешь найти убийц твоей жены. И упорно разрабатываешь только одну группу подозреваемых, тех, что поближе. А вдруг ты не там ищешь? Ты же сам говорил мне, что это мог быть кто-то из прошлого.
— Если так, то человек постарался бы показаться мне на глаза и посмотреть на выражение моего лица, когда я его увижу и вспомню, кто он такой. Парень, который стрелял в меня прошлой ночью, явно действовал по заказу. Я его в первый раз видел.
— Ну, может быть, нам удастся найти его машину. После того как ты ее раскурочил, вряд ли она покинет пределы округа незамеченной.
— Он давным-давно от нее избавился. Утопил в заливе или запер где-нибудь в гараже. Мы не найдем ее. Во всяком случае, в ближайшее время.
— Да ты у нас оптимист.
Я провел этот день, занимаясь рутинными обязанностями провинциального следователя. Не сказать, что мне это сильно понравилось. По какой-то причине — наверное, из опасения, что я опять вздумаю удрать, — шериф выбрал мне в напарники некоего Сесила Агийяра — здоровенного краснокожего тугодума. В жилах парня текла креольская, негритянская и индейская кровь, у него было огромное, плоское, как блин, лицо — такое огрей доской, выражение не изменится, — кирпичного цвета кожа и крошечные бирюзово-зеленые глазки. Он гнал машину со скоростью по меньшей мере сто пятьдесят, держа руль одной рукой и с такой силой и ожесточением давя на педаль, что протектор стирался на раз.
Нам пришлось расследовать ножевое ранение в одном из негритянских баров, изнасилование умственно отсталой девочки собственным дядей, а также случай поджога: выяснилось, что недоумок сам поджег свою хижину, когда выяснилось, что упившиеся приятели не собираются уходить;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34