В моем случае он пытался проигнорировать очевидность факта пытки и убийства офицера ФБР. Эти факты недоказуемы, но они истинны, и вы оба это знаете.
Без всякого выражения они оба посмотрели через стол на меня. В белой тишине слышался шум вентиляции в трубе.
* * *
На выходе я попросил служащего распечатать досье на того убийцу из Национального центра информации о преступности в Вашингтоне. Оно было кратким и не совсем ясным в своем описании, как будто черты лица застыли, обуглившись от химического ожога, и в то же время стали размытыми и грубыми.
Род. 1957, Камден, Н.-Дж., закончил высш. шк. 1975, посещал гр. суд (Майами-Дэйд) 2 г. Зан-я: уборщик, способн. менеджер, коммивояжер, подозревается в соучастии в 6 заказных убийствах представителей организованной преступности. 1 вызов в суд за оскорбление суда, приговорен к 3 месяцам каторжных работ в Броуэрдской окружной тюрьме. Адрес настоящего проживания: Каса-дель-Мар, Гальт-Оушен-Майл, Ф.-Лодердейл, Фл.
Я попытался нарисовать себе образ этого человека. Лицо оставалось пустым, темным овалом, похожим на углубление от косточки в гнилом фрукте, но я смог представить его обезьяньи руки. Сильные, с узловатыми пальцами, с пухлыми ладонями, они не были созданы ни для труда, ни для того, чтобы касаться женской груди, ни хотя бы для того, чтобы перебрасывать мяч в игре. Но эти пальцы легко обращались с предметами, становившимися в его руках безотказными: револьвер «магнум» 22-го калибра, автомат 410-го, опасная бритва, пика для колки льда, «УЗИ». Он отделял души от тел, вызывал в глазах горе и ужас, освобождал свои жертвы от земных уз и отпускал их в коловращение звезд. Иногда, вечерами, он смотрел репортажи о своих «подвигах» в десятичасовых новостях, поедая ложечкой мороженое из стаканчика, и чувствовал странное сексуальное возбуждение от простоты всего случившегося, от своей безнаказанности, от накала страсти при виде их тел, обведенных мелом, от незабываемого запаха смерти, которая пахла морем, спариванием, родами.
Его перевели сегодня в девять тридцать утра и теперь держали в тупиковой камере в фортлодердейльской тюрьме без оков в ожидании выдачи Луизиане. С Божьей помощью Джимми узнает его, а пропеллер аэроплана перемелет Диди Джи в фарш.
Казалось, этого будет достаточно. Так нет же.
* * *
Я вернулся домой и отыскал старый кошелек из ткани, в который собирал пенни. Он был выкроен из паруса и прошит толстым двойным швом, он закрывался и перевязывался сверху шнурком. Потом я порылся в чемодане с инструментами и нашел несколько шипов с покрышек, три шарикоподшипника и большое железное ядро, которое использовал как грузило в вороте охотничьих ловушек.
Над головой собирались грозовые облака, на мою лодку и озеро неожиданно набежала тень, а серо-зеленая поверхность воды покрылась волнами. Прохладный воздух пах деревьями, солью, мокрым песком, который казался живым от обилия устриц и крабов. Я почувствовал, как в голове начали мигать предостерегающие огни — так бывает, когда видишь в стакане с виски мерцающий янтарный свет; ты подносишь стакан к губам, и прямо перед глазами начинает танцевать изменчивый желтый шар, а потом его горячая энергия бьет в твой желудок, вздымается в груди и оживляет скрытые участки мозга, о существовании которых и не подозревал. Но союз освящен, гиена теперь выйдет на тропу, предостерегающий свет застрял на красном, и ты даже не можешь насладиться ненавистью к себе, потому что метаморфоза, которой ты подверг себя, — теперь твоя единственная сущность.
Нет, я не потерял контроль. Не виски и не адреналин вырвались на свободу у меня внутри. Мне просто нужно было расставить некоторые вещи по местам. А порой этого не сделаешь рациональным путем. Разум — это слово, которое всегда ассоциировалось у меня с бюрократами, бумажными крючкотворами и теми, кто организует комитеты, не предусмотренные ни для каких решений. Я не говорю, что мне тяжело. Я просто хочу сказать, что то, что годилось для других, никогда особенно результативным для меня не было — возможно, потому, что я давно уже оборвал многие связи. Я справлялся с трудностями всегда без особого блеска, как правило создавая только неразбериху, и именно поэтому мне всегда нравилось одно замечание, сделанное Робертом Фростом о том, что вся его жизнь посвящена искусству. Он сказал, что страх перед Господом заставляет задаваться вопросом: «Видна ли Ему моя жертва, ценна ли она в Его глазах? Когда все будет кончено и все сделано, перевесят ли хорошие дела, сделаю ли я лучшую подачу, на которую способен, даже если она с треском пробьет девятую линию?»
Нет, может, я только говорю о чести. Может, я не замечал ее в себе, но узнавал ее черты в других н был убежден, что она, как добродетель, имеет мало общего с рациональным. Но я знал абсолютно точно, что позволять себя использовать и самому использовать других бесчестно. И еще я, как полицейский, знал, что использование людей (а это, пожалуй, наш самый страшный грех) считается в братстве хранителей закона риторическим вопросом морали.
Но сегодня был не день предостережений, даже несмотря на то что мне вспомнились эти огни, когда янтарно-желтый жар чуть ли не растворил мою ладонь сквозь стекло и пополз вверх по руке. Сегодня был день ветра, белых барашков пены на озере, соленых брызг, летящих в окна, пальмовых листьев, вытягивающихся на фоне серого неба, пловцов, с трудом пробивающихся к берегу, в то время как над головой грохотал гром, а я вел свою машину к Восточному шоссе, и первые капли дождя стучали по ветровому стеклу.
Его офис помещался в большом винном супермаркете на Хыоэй-Пи-Лонг-авеню в Гретне, которым он владел. Помимо этого, ему еще принадлежали две торговые пивные точки, служебная автостоянка одного ресторана и штук шесть закусочных. Винный магазин занимал почти все здание. Здесь были хорошо освещенные проходы между рядами и темно-желтые полы; из невидных глазу колонок доносилась музыка; на окнах росли вьющиеся цветы и филодендрон; для детей-инвалидов имелись стеклянные коллекционные кружки; на прилавке у входа стояли стенды с таблицами футбольных игр команды «Сэйнтсфол» и команд Луизианского и Туланского университетов. Покупатели ходили по рядам с корзинами в руках. В огороженном прилавке-холодильнике с закусками было полно неочищенных креветок, яиц, сыра в нарезке и мяса со всех уголков мира.
Это место, возможно, каким-то образом компенсировало лишения, которые он испытывал в детстве. Запасам еды и питья не было конца, интерьер был отделан сплошь стеклом, пластиком, хромом, нержавеющей сталью, изделиями высоких технологий последнего дня; а люди, которые покупали выпивку и гастрономические изыски, принадлежали к сельскому клубу «Сосновая аллея» и обращались к хозяину с почтением, какое подобает преуспевающему бизнесмену. Здание располагалось не так уж далеко от портового района Алжира, где он вырос, но район, казалось, остался в том времени, когда вид его раскладной бейсбольной биты с потеками крови, торчком стоявшей на заднем сиденье, заставлял итальянских торговцев бежать со всех ног, обливаясь потом, к машине с перевязанными коричневыми конвертами в руках.
Проходя через двери на фотоэлементах, я почувствовал комок страха в горле, словно в нем застрял мешочек с иголками. Кожаный шнурок от кошелька я намотал на руку, чувствуя, как но ноге при каждом шаге бьют шарикоподшипники, шипы с покрышек и большое ядро. Покупатели в проходах принадлежали к тому типу, который встречаешь в винных магазинах только днем: в большей или меньшей степени они были любителями и изучали наклейки на бутылках, поскольку не знали, чего им хочется, передвигаясь с ленивой отрешенностью тех, кто не выпивает купленное в течение не то что нескольких часов, но даже и дней. В глубине магазина располагалась офисная зона с ограждением из красного дерева, больше похожая на административную зону в маленьком банке. Диди Джи сидел за столом заседаний со стеклянной столешницей, беседуя со служащим в сером фартуке и двумя мужчинами средних лет. Оба были широкоплечи, широкогруды и слегка сутулы, казалось, они пришли из того времени, когда люди качались или увлекались поднятием тяжестей, ели и пили, что хотели, не обращая внимания на свой внешний вид. Диди Джи первым заметил меня и замолчал, после чего головы всех присутствующих повернулись ко мне, и я увидел равнодушные, без всякого выражения лица, как у людей на улице, наблюдающих за подъезжающим автобусом. Потом я заметил движение губ у Диди Джи, и двое мужчин направились ко мне, а служащий следовал за ними. Он был намного моложе их и смотрел прямо на меня.
Мы стояли посреди широкого прохода, и я чувствовал, как покупатели отходят от нас подальше, с небольшим подозрением искоса поглядывая на нас и слегка хмурясь, будто боялись, что жестокость коснется их, если только они посмотрят прямо на нас. На обоих мужчинах были брюки и рубашки с короткими рукавами, они слегка переминались, как обычно делают боксеры или старые солдаты.
— Чего ты хочешь? — спросил более крупный из них.
На толстых пальцах блестели большие кольца, а на запястье — золотые часы с черным циферблатом, подходившим к черным волосам, которыми были покрыты его руки.
— Так далеко вам нельзя, ребята, — сказал я.
— Нам везде можно. Чего ты хочешь, Робишо? — спросил второй.
Посреди горла у него шел морщинистый шрам. Этот, поменьше, жевал жвачку, но сейчас перестал.
— Лейтенант Робишо.
— Хочешь купить что-нибудь выпить? Иди дай ему «Джек Дэниэлс» номер пять, — сказал первый парень служащему. — За счет заведения. Теперь еще что-нибудь хочешь перед уходом?
— Для тебя это будет слишком дорого, — ответил я.
— Мы проводим тебя до машины. Чарли, положи бутылку в пакет.
После этого первый слегка тронул меня за руку, просто провел мозолистой ладонью. А я в ответ, замахнувшись парусиновой сумочкой, ударил его сбоку, попав по глазу и переносице. Я почувствовал, как стальные шарики расплющили ему кость, и увидел, что целая половина лица от боли и шока сжалась, будто в кулак. Отступив назад, он задел пирамиду из зеленых бутылок, и она обрушилась, залив дождем из вина и стекла весь проход. Я заметил, что сбоку от моего лица пролетел кулак, второй охранник все же достал меня в голову сбоку, и я, присев, почувствовал, как в голове зазвенело. Тогда я развернулся кругом, так что сумочка описала большую дугу, и удар пришелся ему точно по рту и подбородку. У него скривились губы, зубы окрасились в красный цвет, а глаза со страхом уставились прямо на меня. Я замахнулся еще раз, но он, вжав голову в плечи, прикрыл ее руками. Где-то позади меня раздался женский крик, и я увидел, как какой-то мужчина уронил на пол красную корзину и быстро пошел к выходу. Остальные сгрудились толпой в дальнем конце прохода.
Тут первый охранник пошел ко мне по груде хрустевшего под ногами стекла, сжимая в руке горлышко разбитой бутылки из-под вермута. Та сторона лица, куда я его ударил, была красной и опухшей. Он низко наклонил голову и собрал плечи, тяжело ступая по полу и внимательно следя за мной. Потом бросился на меня с бутылкой, как будто хотел вонзить ее в меня, как копье. Я увернулся от удара и промахнулся сам, услышав, как звякнула сумочка, стукнувшись о верхушку одной бутылки. А он снова шагнул вперед и ударил меня в лицо. Наверное, когда-то он сражался на ножах и, даже несмотря на то, что имел немалый вес и шумно дышал, как заядлый курильщик, реакция у него была быстрая, бедра и крупные ягодицы пружиняще подтягивались, а в глазах не было никакого страха — одна только спокойная злоба. Такой выдержал бы любое испытание, не отступив до конца.
Но его погубила нетерпеливость. Он еще раз ткнул бутылкой мне в глаза и, подумав, что я отскочу назад, поднял ее, чтобы обрушить мне на голову. Но я не отступил, а замахнулся тяжелым узлом с металлом из-за спины, и парусиновая сумочка, рассекая воздух, смачно впечаталась ему в висок. Лицо у него посерело, глаза закатились, веки затрепетали, как сбитые лепестки, и он, рухнув на полки, остался лежать.
Кто-то вызвал по телефону полицию. Второй охранник и служащий в фартуке, стоявшие напротив меня, стали отступать, когда я пошел по осколкам и лужам вина, виски и вермута. Диди Джи поднялся из-за своего рабочего стола, как Левиафан, показавшийся из пучины. Он опрокинул пепельницу, когда вставал, и его ароматизированная сигарета тлела теперь на книге записей. С лица все еще не сходило выражение неверия в происходящее, но в глазах проявлялось нечто другое — в них мерцал, подергивался, колыхался страх, который он прятал внутри всю свою жизнь.
— Подлая скотина, — произнес он.
«Не отвечай. Действуй. Сейчас», — подумал я.
— Слышишь меня? Скотина! Твой брат, твоя девчонка — всех вас пора в пластиковые мешки упаковать.
Я заметил, как он скользнул глазами по магазину, беспомощно оглядывая своих подчиненных, которые не принимали участия в случившемся, потом его рука опустилась в ящик стола и появилась вновь, сжимая голубоватый корпус автоматического пистолета. Я бросился вперед, подняв парусиновую сумку над головой, и ударил его по предплечью, пробив ударом боковую стенку ящика. Его пальцы резко распрямились, задрожав от болевого шока, и он, обхватив вспухшую в месте удара руку, прижал ее к груди и отступил от меня. Он ударился задом в деревянное ограждение административной зоны, болты вылетели из креплений, и вся ограда неожиданно с треском свалилась на пол. А Диди развернулся и, обернув голову ко мне, побежал прочь.
Я кинулся за ним вдогонку, забежав за прилавок с закусками, протопал по дощатому настилу и оказался в гуще продавцов и мясников, лица которых в этот момент не смели проявить никакого выражения поддержки. Диди хрипло, с присвистом дышал, огромная грудная клетка часто вздымалась, черные кудри, как змеи, свисали на лицо, в черных глазах пылали ненависть и отчаяние. Он дышал так, будто задыхался от пузырьков воздуха, заполнявших горло. Под рубашкой на уровне груди мелко трясся жир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34