Лонга и доска, на которой мелом были написаны названия команд высшей лиги и результаты игр. Хозяин заведения когда-то был игроком «Лафайет Буллс» в несуществующей ныне лиге «Эванджелин» класса С. Он так до конца и не смог проститься со вчерашним днем. Он продавал плохо упакованные сигареты и табак «Вирджиния Экстра», разложив их без коробочек на полках, вечером по четвергам накрывал клеенкой столы для пула и готовил суп из окры без курицы, как обычно его готовили в сельских барах, никогда не вызывал полицию, чтобы успокоить какого-нибудь хулигана, на полках бара держал большие банки из-под рассола, наполненные сваренными вкрутую яйцами, и готовил такой острый boudin, что можно было разрыв сердца получить. В помещении с мягким светом всегда было прохладно, в патефоне-автомате всегда было полно пластинок с зайдеко и каджунской музыкой, а в глубине бара, под эмблемой красного пива «Джакс» и покачивающимися лампами с жестяными абажурами, работяги играли в пул.
Арчи, хозяин бара, взял у меня пустую тарелку из-под boudin и протер стол тряпкой. Он был темноволосым каджуном с широким круглым лицом и маленьким ртом. Руки были покрыты черными волосами. Я протянул ему пустой стакан, чтобы он его снова наполнил.
— Ты знаешь, почему этот коктейль называют «острым», Дейв? — спросил он. — Потому что он так ударяет в голову, что, кажется, тебе выбили все металлические зубы.
— Звучит непривлекательно.
— А потом, в один прекрасный день, весь мозг оказывается сожженным.
— Можно мне еще стакан джина?
— Не люблю спорить в ущерб собственной выгоде, но я просто ненавижу, когда ты садишься у стойки и прислушиваешься к тому, что требует твой желудок.
— Может, тебя утешит, если я скажу, что сам не в восторге от этого?
— Ну хоть сегодня отдохни. Устроишь себе проблемный день в другой раз, если захочешь.
Я отвел глаза. Он был мне другом и честным человеком, и поэтому я был перед ним безоружен, хотя знал, что в состоянии довести любого, даже старого друга, до инсульта, чтобы спасти свое положение.
— Меня сейчас еще кое-что тревожит. Ты светишься, — сказал он.
— О чем ты?
— Когда носишь на бедре пистолет размером с буханку кукурузного хлеба, некоторые начинают беспокоиться.
— Вот возьми, — сказал я, отстегивая кобуру с пояса. — Пусть полежит под стойкой до моего ухода.
— Да что с тобой творится, Дейв? Пытаешься ускорить свое падение? Зачем навлекать на себя столько несчастий?
— Он не заряжен.
— Да я говорю о сегодняшнем вечере. Значок у тебя забрали. Это значит, что ты уже не можешь разгуливать по улицам, как Уайетт Эрп.
— Знаешь что-нибудь о генерале в отставке по имени Джером Эбшир из Притании?
— Немного знаю. Его сын часто захаживал сюда.
— Он рьяный коммунист?
— Нет, не думаю. О нем всегда говорили, что он отличный парень. Хотя сын у него был не подарочек. Он приходил сюда со своей бейсбольной командой, когда поступил в Туланский университет. Большой такой, белобрысый, рука, которой он подавал, была у него как плеть. Он любил устраивать тут борьбу на руках, драки и веселье. Жаль, что он пропал во Вьетнаме.
— А кто-нибудь знает, что с ним произошло?
— Слухи ходят разные. Попал в плен, бежал, вьетконговцы его казнили, что-то в этом роде. Мой мальчишка тоже там побывал, но вернулся домой жив-здоров. Сказать по правде, Дейв, даже представить страшно, что бы я делал, если бы его потерял.
— Мне нужно пройтись. Увидимся как-нибудь, Арчи.
— Надеюсь. Не торопи ход событий без необходимости, старик.
Я поехал в округ Гарденс. Этот район был застроен домами, возведенными в 1850-е годы. Каждый был с широким крыльцом и верандой на третьем этаже, каждый украшен рядом колонн с завитками волют, на окнах — частый переплет, к входу шла тропинка через выложенный кирпичом дворик, на лужайках стояли вышки для обзора. Вдоль улиц рядами росли дубы, а сами дворики были густо засажены всевозможными южными цветами и деревьями: цветущим миртом, азалией, бамбуком, магнолией и банановыми деревьями, гибискусом, кустами красных и желтых роз. До меня доносился запах костров для барбекю и плеск воды в бассейнах. Это был исторический район, охраняемый государством, район, в котором постоянно устраивались приемы в саду, перетекавшие с одной пышной, аккуратно подстриженной лужайки на другую.
Дом Джерома Гэйлана Эбшира не был исключением. Кирпичная стена освещалась зажженными свечками в бумажных воронках, стоявшими в цветочных клумбах. Сквозь высокое окно, расположенное за крыльцом, я увидел, что в большой гостиной в свете канделябров толпятся гости. Громкий разговор было слышно даже на улице. Где-то в глубине, на лужайке, играл оркестр.
«Почему бы не попытаться?» — подумал я. На мне был пиджак и галстук. Арчи был прав. Зачем торопить события, если можно просто бросить биту в голову подающего мяч?
Я припарковал машину на улице и отправился на вечеринку. Тротуар весь покоробило и вздыбило крупными корнями, протянувшимися под асфальтом. Я застегнул пиджак на все пуговицы, чтобы не было видно пистолета, причесался, пригладил ладонью галстук и пошел прямо к кирпичному входу, твердо глядя в глаза проверявшему в дверях приглашения.
Он, наверное, работал в охранной фирме, и ему не доводилось задерживать кого-либо более серьезного, чем юные возмутители спокойствия на вечеринках.
— У меня нет приглашения. Я новоорлеанский полицейский, — сказал я.
— Можно взглянуть на ваше удостоверение?
— Вот это прием. Позвоните в отделение Первого округа и сообщите, что здесь находится лейтенант Дейв Робишо.
— Думаю, вы пьяны, сэр.
Я прошмыгнул мимо него, зашел в бар и взял с подноса бокал шампанского. Комнаты были обставлены французской антикварной мебелью: темно-красными диванами с резным обрамлением из орехового дерева; на стенах висели старинные часы, украшенные золотом и серебром, и портреты маслом представителей военного рода, уроженцев юга, времен войны 1812 года. Полы светлого крепкого дерева были натерты до такого блеска, что выглядели пластиковыми. Все столешницы, латунные канделябры, пепельницы, стеклянная вытяжная труба с подсветкой и отполированные резные украшения сияли так, как будто их непрерывно протирали мягкой тряпочкой.
Присутствующие были пожилого возраста, несомненно, богаты, уверенны в себе, в своих друзьях, в реальности мира изящных манер и преуспевания, в котором они жили. Волосы женщин отливали синевой, вечерние платья ярко сверкали, шеи и запястья украшали драгоценности. Мужчины в белых смокингах держались так, словно возраст больше не является физической проблемой их жизни, в отличие от бедных, а борьба за выживание им уже непонятна. То, что я не принадлежал к их кругу, было очевидно, но они с большим участием и вежливостью смотрели прямо на меня.
Тем временем входной охранник о чем-то шептался с двумя другими, похожими на нанятых полицейских, и все трое пристально меня разглядывали. Я поставил пустой бокал шампанского, взял еще один и прошел через старинные двери на задний дворик, где несколько поваров-негров в белых жакетах готовили напитки из виски пополам с водой, смешивая их с сахаром, льдом и мятой, и жарили на вертеле поросенка. Ветер шелестел в кронах дубов, банановых деревьев и бамбука, обрамлявших лужайку, и рябил темную, как бургундское вино, воду в бассейне без подсветки. Один из пожилых поваров отмахивался рукой от дыма.
— Куда ушел генерал? — спросил я его.
— Он выпивает с другими джентльменами в библиотеке.
— Мне бы не хотелось еще раз пробираться через толпу. Есть ли другой путь в библиотеку?
— Да, конечно. Пройдите назад через кухню. Там девушка подскажет, где библиотека.
Я пошел по подстриженной лужайке, миновал огромную кухню в колониальном стиле, стены в которой были выложены кирпичом. Здесь три черные девушки-служанки приготовили закуски и вышли с ними в коридор. Я увидел в слегка приоткрывшуюся дверь библиотеки двух мужчин с высокими стаканами в руках, которые разговаривали с кем-то, сидевшим, скрестив ноги, в кресле. Одного из мужчин я сразу же узнал. Толкнув дверь, я отпил из бокала с шампанским и улыбнулся всем троим.
Генерал прибавил в весе со времен фотографии в газете, но загар так глубоко въелся в кожу, что не сошел до сих пор. Он весь светился здоровьем, седые волосы были подстрижены по-военному коротко, а взгляд холодных синих глаз был тверд и спокоен, как у человека, которого никогда не останавливали сложности или сомнения в вопросах морали.
— Как поживаете, генерал? — начал я. — Удивительно, кого только не встретишь на коктейлях в эти дни. Я, конечно, себя имею в виду. Но что здесь делает такой персонаж, как проныра Уайнбюргер? Большинство людей, видя этого человека поблизости, звонят в компанию «Оркин».
— Я позабочусь об этом, — сказал Уайнбюргер и протянул руку к телефону.
— Все нормально, — прервал генерал.
— Я бы не сказал, — продолжал я. — Похоже, кое-кто из ваших кадров начинает выходить из тени. У меня есть парочка фотографий Бобби Джо Старкуэзера, где он запечатлен лежащим на задах своего охотничьего домика. Можете получить их в качестве открыток.
— В моем доме с вами будут обращаться как с гостем, даже если вы пришли без приглашения. Можете вернуться в бар или остаться.
— Мне и здесь хорошо.
— Вы, должно быть, слишком много выпили или просто одержимы навязчивой идеей, — сказал он. — Но в вашем пребывании здесь нет никакого смысла.
— Вам следовало бы остаться в регулярной армии, генерал. Эти ребята, работающие на вас, вряд ли даже соответствуют мафиозным стандартам. Уайнбюргер — это просто брильянт в их коллекции. Как-то раз один наивный коп из Первого округа попросил его выступить защитником группы бедняков с Гаити, а он ответил: «Я слишком занят товарными марками продуктов питания». Вот такие любители и убили IPs.
— Что вам известно о IPs?
— Я тоже служил во Вьетнаме, только мое подразделение погибло, защищая невинных людей. Не думаю, что вы можете сказать то же самое.
— Как вы смеете! — воскликнул он.
— Умерьте свою благородную ярость. Вы с ног до головы вымазаны в крови Сэма Фицпатрика, и я собираюсь привлечь вас за это.
— Не обращайте внимания. Он пьян, — сказал Уайнбюргер.
— Я подкину вам еще кое-какую проблему, — продолжал я. — Я навещал отца девятнадцатилетней девушки, которую убили люди Сегуры. Интересно, захотели бы вы встретиться с ним лицом к лицу и объяснить, зачем ей нужно было отдавать свою жизнь из-за грязной игры, в которую играете вы и ваши кретины.
— Убирайтесь.
— Вы во Вьетнаме потеряли сына. Думаю, если бы он был жив, он бы считал вас позором семьи.
— Уходите из моего дома. И никогда больше не приходите сюда!
— Вам от меня покоя не будет, генерал. Я стану самым большим несчастьем в вашей жизни.
— Нет, не станешь, Робишо, — возразил Уайнбюргер. — У тебя во рту вечный двигатель, да еще из него сильно воняет. Ты просто маленькая нервная птичка, которая всем надоедает.
— Уайнбюргер, как, по-твоему, ты здесь оказался? Благодаря тому, что ты блестящий адвокат? Большинство этих людей не любят евреев. Сейчас они платят за твою задницу, но когда перестанут в тебе нуждаться, ты, скорее всего, закончишь свои деньки, как Бобби Джо или Хулио. Подумай об этом. Если бы ты был генералом, стал бы держать возле себя слизняка вроде тебя самого?
— Кругом, шагом марш отсюда! Кое-кто из твоих коллег хочет поговорить с тобой, — ответил Уайнбюргер.
Позади меня стояли двое полицейских в униформе. Они были молоды, без шляп, и чувствовали себя очень неловко в этой ситуации. Один из них попытался улыбнуться мне.
— Неважный вечер, лейтенант? — сказал он.
— Пусть вас это не беспокоит, — ответил я. — Я ношу с собой кассету с чудным рок-н-роллом. Просто расстегните мой пиджак и вытащите ее.
Его рука почти что ласково скользнула по моему животу и достала из кобуры мой пистолет 45-го калибра.
— Пройдите с нами. Мы выведем вас через боковую дверь, — сказал он. — Но в машине мы вынуждены будем надеть на вас наручники.
— Ладно, все нормально, — ответил я.
— Эй, Робишо, позвони тому поручителю, цветному, из общества «Защита». Он работает в кредит, — крикнул вслед Уайнбюргер.
В дверях я оглянулся на генерала, который сидел подняв бровь, отчего по лбу пошли морщины, и уставившись в пространство.
* * *
Они отвезли меня в вытрезвитель в деловой части города. Я проснулся с первыми, серыми лучами света на железной койке с процарапанными на ней именами и ругательствами, часть из которых уже заржавела. Медленно сел, зажатый с обеих сторон другими койками. В нос мне ударил запах застарелого пота, сигаретного дыма, алкоголя, мочи, блевотины и переполненной параши в углу. На всех койках, прикованных к стенам, и даже на полулежали, похрапывая, алкаши, выжившие из ума бомжи, дебоширы, все в крови, доставленные из баров, несколько полных отморозков и охваченных беспокойством водителей из среднего класса, задержанных в нетрезвом виде и надеявшихся, что с ними обойдутся со всей вежливостью, достойной их благопристойности.
Я в одних носках пробрался к параше и склонился над ней. Желтый потолок украшали надписи, выжженные зажигалками. От параши воняло до рези в глазах, а похмелье уже начало сжимать сосуды в голове железным обручем. Спустя десять минут охранник и приближенный к начальству зэк в белой спецодежде открыли засов на двери и вкатили стальную тележку с едой: яичницей-болтуньей, овсянкой и кофе, от которого пахло йодом.
— Пора перекусить, джентльмены, — сказал охранник. — Условия у нас не фонтан, но сердца не каменные. Если у вас есть планы остаться сегодня на ланч, то в меню — спагетти с тефтелями. И, пожалуйста, не спрашивайте салфетки. Да, еще: есть, конечно, большой соблазн, но не пытайтесь унести еду с собой в карманах.
— Кто это такой, черт бы его побрал? — спросил один солдат, сидящий на полу.
На шее у него свободно болтался галстук, на рубашке не осталось ни одной пуговицы.
— Это очаровательный молодой человек, — ответил я.
— Самое место для недобитого комика, — сказал он, щелчком бросив окурок в стенку над парашей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34