Все это время ее рука автоматически теребила короткую плюшевую шерсть Кришны.
– Разве я не сказала? – вяло ответила она. – Он умер. Повесился сегодня утром. Или ночью, я не знаю.
Варя услышала короткий отчаянный выдох и повернулась к матери. Та смотрела на нее так, будто дочь неудачно, зло пошутила.
– Ты не веришь? – спросила Варя. – Я тоже…
Не очень верю. Мы ехали в разных купе, а утром обнаружилось, что он повесился в туалете. В том, что рядом с проводниками, знаешь, в начале вагона…
Теперь мать поверила. Она схватила Варины руки и больно сжала их, ее глаза наполнились слезами.
– Варечка, как же так? Почему?! Он не сказал?
– Нет. Мы почти не разговаривали в последнее время.
– А где он сейчас? – Мать осеклась и тут же поправилась:
– Где тело?
– Взяли на вскрытие, – автоматически, совершенно равнодушно ответила Варя. – И фотоаппарат тоже. То есть его-то не на вскрытие, а просто забрали. Сказали – потом вернут.
Известие, что Андрей повесился на ремне от футляра, окончательно сразило мать. Она вскочила и ушла на кухню. Варя посидела на диване, закрыв глаза и ощущая, что вот-вот уснет. Наверное, это было ненормально – спать в такое время, всего через несколько часов после того, как скончался муж. Но она засыпала. Не в силах бороться с усталостью, Варя прилегла на диван, подложив под щеку жесткую вышитую подушечку. Эту подушечку когда-то вышивала ее бабушка – сказочная мельница на берегу озера, в окружении цветов. Все это было вышито с невероятной тщательностью, мелким крестиком. В детстве Варя любила спать на этой подушечке. Когда она просыпалась, у нее на щеке оставался отпечаток бесчисленных крестиков.
Она слышала сквозь наплывающую дремоту, как мать укрывает ее пледом, как устраивается в ногах кошка. А потом наступила тьма – и это было для нее спасением.
Она проснулась уже под вечер. В комнате тихо бормотал телевизор – в кресле сидел отец и смотрел новости. Оказалось, что, пока Варя спала, мать позвонила домой и вызвала мужа.
– Я звонила в Жуковский, хотела сообщить его родителям, да их дома нет, – вздохнула мать. – Наверное, на даче. Варечка, а он записки не оставил?
– Я не видела никакой записки. – Варя села и потерла онемевшую щеку. Ну конечно, опять все в крестиках. – Может, милиция найдет. Он мог сунуть записку в карман…
– А в его вещах, ты смотрела? – поинтересовался отец.
– Нет. Они все перерыли и вернули мне. Наверное, если бы нашли что-то – сказали бы.
Мать принесла ей чашку чаю и большой кусок остывшего пирога с капустой. Варя откусила один раз и отставила тарелку в сторону:
– Не хочу.
– Ну вот, – расстроилась мать. – Только не вздумай себя голодом морить! Ты не виновата – запомни! Это у него что-то с головой случилось, а ты не виновата! Не вешаются только потому, что жена хочет развестись! Ничего, в милиции разберутся, почему он это сделал! Слушай, а он был трезвый?
– Да оставь ты се в покое! – неожиданно вмешался отец. – Не видишь – она и так не в себе.
Мать замолчала, взяла пульт и сделала звук погромче. Они с отцом смотрели вечерние новости, а Варя молча пила чай. «Не виновата». Эти слова она повторяла про себя весь день – и в вагоне, и в отделении милиции, где составляли протокол. И потом, когда вышла из отделения с двумя сумками и уселась на первую попавшуюся лавочку. Варя испытала смутное раздражение из-за того, что теперь весь багаж придется тащить ей. Муж от этой обязанности отстранился – впрочем, как и от всех остальных обязанностей. По прибытии в Москву он сам приобрел свойства клади – безмолвие, тяжесть, безразличие к тому, что будет с ней дальше. Женщина просидела на вокзале больше часа, будто ожидая поезда. Поезда действительно уходили один за другим. Рядом с Варей то и дело останавливались пассажиры. Раздавался голос в динамике, объявлявший номера поездов и правила поведения на перроне. Варя приглядывалась и прислушивалась ко всему этому со странным интересом – будто смотрела фильм, не участвуя в нем.
И твердила про себя: «Я не виновата, он сам решил умереть». Но не верила этим словам.
Там, на вокзале, ей удалось в конце концов вспомнить, что она сказала мужу в последний раз, утром в гостинице. «Ты помнишь, что в Москве мы сразу разводимся?» – спросила она. Что-то в этом роде. И не дала ему ответить… А ведь он хотел что-то сказать. Но неужели эти ее слова, которые он и раньше не раз слышал, произвели на него такое впечатление? Андрей должен был знать, что ее с легкостью можно переубедить. Этот недостаток она в себе ненавидела – но так и не научилась по-настоящему отстаивать свои решения. Это все знали.
И ее родители, которые считали, что у дочери золотой, бесконфликтный характер. И Кристина – она объясняла эту Варину черту особенностями гороскопа: «Ты Весы, а Весы все такие – сами не знают, чего хотят». Если муж не хотел разводиться, то попытался бы ее отговорить. И это бы у него получилось. Это не причина, чтобы запереться в туалете, обмотать ремень вокруг оконной ручки и затянуть на шее петлю…
Варя вздрогнула – так живо она представила эту сцену. Как будто стояла рядом и все видела.
Это было страшно, недоступно ее пониманию, противоестественно! И ее мучила какая-то деталь – в этой сцене было что-то, чего она никак не могла себе представить. И все-таки видела это. Не в воображении, а наяву. Когда заглянула в туалет…
– Варечка, может, еще чаю?
Оказывается, рядом с ней давно стояла мать.
Варя подняла голову, встретила ее тревожный взгляд.
– Нет, спасибо, – пробормотала она. – Знаешь, я все-таки хочу посмотреть его вещи.
Собственно, она хотела сделать это в одиночестве, уйдя в другую комнату. Но не успела ничего сказать – отец принес в комнату обе сумки и поставил их возле дивана. Родители принялись вынимать из сумок вещи. Варя только давала указания и лично осматривала каждую тряпку, каждый пакетик.
Свою сумку она сразу отставила в сторону. Мать удивило, что она упаковала вещи мужа отдельно, но она только бегло взглянула на Варю л ничего не сказала. "Никто не верит, что я приняла решение развестись, – поняла Варя. – Особенно мама. Думает, наверное, что я дурью маялась. Конечно, со стороны невозможно судить. Спрашивается, с чего бы я вдруг решилась на развод? Андрей стабильно зарабатывал, не пил. И в тот вечер тоже был трезвый – я видела, как он шагает по коридору. Я уверена – он ни капли не выпил. Да и денег себе почти не оставлял… Ни разу за десять лет руки на меня не поднял. Любовниц тоже, кажется, не заводил. Хотя кто может поручиться? Во всяком случае, я ничего не знаю, а это все равно что ничего и не было.
С моими родителями он всегда ладил. По-своему ладил – сдержанно, без панибратства. Ну а то, что стал слишком часто отмалчиваться… Так ведь это тоже можно считать достоинством! Многие женщины так и представляют себе настоящих мужиков – молчаливыми, сдержанными… А если и не хотел мне чего-то говорить – значит, я стала ему чужой… Ну как я могла объяснить это в милиции?"
Впрочем, там ее об этом не спрашивали. Протокол занял полторы страницы. Прежде чем подписать их. Варя внимательно прочитала текст. Был сделан явный упор на то, что она, Кузмина Варвара Александровна, во время отпуска в Санкт-Петербурге предупредила мужа, Кузмина Андрея Петровича, что подаст на развод по приезде в Москву. Правда, не упоминалось прямо, что Андрей повесился по этой причине… Но это подразумевалось. Варя и сама не смогла бы назвать другой причины. Но и эту принять было невозможно. Она поставила подпись, не задавая вопросов, не противясь, – как делала все после того, как увидела труп мужа. С этого момента ей многое стало безразлично.
На свет были извлечены аккуратно сложенные рубашки Андрея – три грязные, две чистые. Несколько маек. Шорты, которые он в каком-то кафе облил капуччино. Варя хотела их застирать, когда они вечером вернулись в гостиничный номер, но почему-то не сделала этого. Ей смутно вспомнилось, будто тогда они опять выясняли отношения. Мама с удивлением рассматривала пластиковый лоток с питанием.
– А это что?
Варя объяснила, что это выдавали в поезде, и мать изумилась окончательно:
– Как в самолете стало! Господи, там же ехать всего восемь часов! Неужели все такие голодные?
– Думаю, что мало кто это ест, – заметила Варя. – Кстати, в моей сумке такой же лоток. Я тоже ничего не ела. А этот – Андрея.
Мать унесла еду на кухню. Пока она разбирала продукты и укладывала их в холодильник, отец пристально смотрел на Варю, будто ожидая, что она ему что-то скажет. Она не выдержала этого взгляда:
– Ты что, пап? Тоже меня обвиняешь?
– А кто еще тебя обвиняет? – вопросом ответил он.
Варя осеклась. В самом деле, никто ее не обвинял. Она сама себя терзала.
– Ты правда перестала с ним разговаривать? – спросил отец.
– Да. Вчера утром перемолвились парой слов, и все.
– И днем больше не виделись?
Варя с досадой отбросила упавшие на глаза волосы:
– Знаешь, папа, мне ничуть не хотелось его видеть! Мы уже не могли друг друга выносить. Если бы мы в последний день не расстались, еще неизвестно, может, это я бы покончила с собой.
Она напоролась на его осуждающий взгляд, и это, как всегда, заставило ее замолчать. Варя опустила голову и выбросила из мужниной сумки все, что там оставалось, – пакет с бельем и носками, шлепанцы, несколько носовых платков, две обертки от фотопленки «Кодак». И два черных футлярчика с отснятыми кассетами. Больше там ничего не было – на дне болталась мелочь, выпавшая из карманов, да еще завалился в угол помазок для бритья. Варя порылась в карманах сумки, извлекла оттуда гостиничный проспект, связку ключей от собственной квартиры и маленькую клизму. Появление этого предмета удивило отца. Варя натужно улыбнулась, поймав его взгляд:
– Он ею чистил объектив фотоаппарата. Направлял на линзу наконечник и продувал. Протирать нельзя, можно что-то там стереть. Он мне объяснял, но я уже не помню точно.
Из кухни вернулась мать. Она протянула Варе сложенную розовую салфеточку:
– Варь, посмотри, тебе это нужно? А то я выброшу.
Варя взяла бумажную салфетку, развернула и увидела несколько цифр, нацарапанных карандашом.
Если точнее – семь цифр. И их писала не она.
– Где ты это взяла? – спросила она, продолжая вглядываться в эти ничего не говорящие цифры. Варя обратила внимание, что салфетка в нескольких местах была прорвана. Тот, кто это писал, или торопился, или нервничал. Цифры размашистые, большие, разной величины.
– В лотке. Там же, кроме всего прочего, еще и салфетки, и зубочистки, – сообщила мать уже не Варе, а мужу. – Говорю же – прямо как в «Аэрофлоте». Ну что? Выбросить?
Варя аккуратно сложила салфетку и покачала головой:
– Нет, я оставлю. Мам, а в чьем лотке это было?
В Андреевым?
Мать как будто рассердилась:
– Там же не написано, чьи они. Все одинаково.
Ты ела что-нибудь? Может, чай или кофе пила?
– Нет…
Варя встала и отправилась на кухню. Да, оба лотка были совершенно нетронуты. Но со своего Варя сняла наклейку, которым он был запечатан.
Когда выдали питание, она заинтересовалась, что там, в лотке. А Андрей даже не снимал наклейки.
И все же бумажная салфетка явно была извлечена из его лотка.
– Варя, в чем дело? – Сзади подошел отец. – Там записан чей-то телефон?
– Телефон? – обернулась она.
"Что значит взгляд со стороны… – Варя опять развернула салфетку и взглянула на цифры. – А я-то даже не подумала… В самом деле, похоже на московский телефон. Семь цифр. Правда, написаны они не в строчку, это меня и сбило с толку… А если их прочесть как телефонный номер, то получится – «279-58-31».
– Это Андрей написал? В поезде? – допытывался отец.
Он взял у дочери салфетку, перечитал телефон и вышел. Вернулся через минуту со справочником в руках:
– Давай посмотрим, к какому району относится номер. Вот… Автозаводская – Южный речной порт.
У тебя есть знакомые в том районе?
– Нет. – Она была слегка ошарашена его напором. – Впрочем, сейчас не соображу. А мне-то показалось, что это кто-то что-то подсчитывал. Расходы, например.
– Разве у вас этим Андрей занимался? – вмешалась мать. Она тоже втиснулась на кухню, и Варя оказалась в буквальном смысле слова приперта к стенке. Ей пришлось признать, что расходы подсчитывала всегда она – если была охота этим заниматься. Как ни подсчитывай, все равно на многое не хватало. А теперь вот все сбережения ушли на поездку.
Ей в голову вдруг пришла мысль: если бы они никуда не поехали, Андрей сейчас был бы жив.
– Это он написал, – уверенно сказал отец. – В поезде, я думаю.
– Может быть, – согласилась Варя. – Ну и что?
– Нужно позвонить по этому телефону.
– Зачем? – удивилась она. – Какой в этом смысл, папа? Что ты хочешь выяснить?
– Я думаю, он познакомился с кем-то из попутчиков по купе, – объяснил отец. – Записал его телефон. Тот человек может что-то знать… Варя, ты-то сама разве не хочешь узнать, почему твой муж повесился? Ты с ним говорить не желала, может, он разговорился с кем-то другим? Знаешь, как бывает в поезде? Чужие люди выкладывают друг Другу такое, чего родным дома ни за что не скажут.
– Только не в этом поезде! – возразила Варя. – Там нет смысла знакомиться. «Добрый вечер», «доброе утро» – это все, что там можно услышать.
Мать ее полностью поддержала:
– Да ты что, Саша, чужим людям звонить! Как-то неудобно! Ну что ты им скажешь? Так, мол, и так – зять с собой покончил, не знаете ли чего интересного про это дело? Варя, он же сам с собой покончил? Никто его не убивал? Что милиция-то говорит?
Варя рассказала про запертую дверь туалета, про задраенное окно, про то, что на ручку двери изнутри был надет фиксатор.
– Проводница даже ключ в замке повернуть не смогла из-за этого фиксатора, – добавила она. – И вряд ли кто-то зашел с ним в туалет, а потом выскочил в окно. Поезд делал только одну остановку – в Бологом, – все время шел очень быстро. Такой прыжок на ходу – верное увечье. И если бы вы видели, как он висел на оконной ручке! – У нее внезапно сел голос, и она закончила почти неслышно:
– Окно тоже было закрыто – с самого начала.
1 2 3 4 5 6 7 8