Напряженное молчание прервал журналист.
– Полковник Ремингтон, – сказал он, – вы мне позволите побеседовать с этими людьми?
На этот раз полковник отвечал уже не так бодро.
– Пожалуйста, разговаривайте с кем угодно, – сказал он. – С любым солдатом по вашему выбору.
Журналист поглядел на Гарри, улыбнулся и спросил:
– Как вам нравится в армии, Мак?
Гарри не ответил на улыбку.
– В армии мне не нравится, – сказал он. – И зовут меня не – Мак, а Гарри.
– А по фамилии?
– Кук.
Гарри спустился с бревен. Я думал, он остановится внизу и ответит еще на несколько вопросов, но он, ни слова не говоря, повернулся и ушел. Вероятно, он отправился на почту или в кино. Это развязало мне руки. Я видел, что полковник зол на Гарри, как черт, за его поведение, и я решил попробовать немножко исправить положение – прежде всего для Гарри, а затем и для самого полковника: не могу я видеть, когда человек так расстроен, какой он там ни на есть.
– Гарри получил сегодня письмо от отца, – сказал я. – Его мать тяжело заболела, и отец боится, что она не выживет, Гарри весь день плачет.
С этими словами я спустился с бревен. Я посмотрел на полковника чтобы узнать, как он это воспринял, и, конечно, он понял меня правильно. Прежде всего он почувствовал облегчение и, видно, был признателен мне за то, что я его выручил. Журналисты для военных всегда помеха. Полковнику, который из кожи вон лезет, чтобы попасть в генералы, они могут причинить массу неприятностей. Люди штатские, а журналисты особенно, относятся к полковникам и даже к генералам довольно критически; их герой – это маленький человек. Полковник был парень не промах и сразу сообразил, что лучший способ сохранить свою репутацию и репутацию гарнизона – это огорчиться по поводу огорчения Гарри. Но в то же время он явно обрадовался, что мать Гарри при смерти, ибо это значило, что Гарри на самом деле не питает отвращения к армии, а просто расстроен мыслью об умирающей матери. Это совсем другое дело.
– Да, да, – сказал полковник, взглянув на журналиста. – Я так и думал, что у бедняги какая-то тяжесть на душе. Майор Голдринг, благоволите распорядиться, чтобы рядовому Куку был предоставлен внеочередной отпуск. Нужно отправить его с первым же поездом, пускай съездит домой на несколько дней. Нужно, чтобы каждый солдат нашего гарнизона понял, что мы, командиры, его друзья. Немедленно отправьте рядового Кука домой.
– Есть, сэр, – сказал майор. – Будет исполнено завтра же с утра в первую очередь.
– К черту завтра с утра в первую очередь! – сказал полковник. – Сейчас! Немедленно!
Полковник повернулся ко мне.
– Где живут родители рядового Кука? – спросил он.
Ну, я-то знал, что Гарри жил в западном районе Сан-Франциско недалеко от того места, где жили и мы с отцом. Но мне не хотелось создавать осложнения, а на Сан-Франциско каждый вечер уходили три или четыре поезда. Если я скажу полковнику, где дом Гарри, майор отправит его с первым поездом и очень скоро обнаружится, что мать Гарри и не думала болеть. Тут-то мы с Гарри и попадем в переделку. Поэтому я решил сказать, что дом Гарри очень далеко, так далеко, что полковник откажется от мысли отправить Гарри домой с первым поездом и просто предоставит ему без помех предаваться своему горю.
– Они живут на Аляске, сэр, – сказал я.
Я это сказал потому, что, когда я увидел, что надвигается беда, мне очень захотелось стать кем-нибудь другим, а не тем, кто я есть на самом деле, – и это мне напомнило об эскимосах, а эскимосы живут на Аляске.
– На Аляске? – переспросил полковник.
– Так точно, сэр, – сказал я. – Он с Аляски.
Полковник явно был озадачен, и я подумал было, что он бросит это дело, поставит на нем крест. Теперь, если бы только лейтенант явился с двумя выбранными им людьми для беседы с журналистом, все сошло бы отлично и я бы побежал искать Гарри. Полковник поглядел на журналиста, но тот сделал такое лицо, что просто трудно себе представить. Ну прямо– таки самое настоящее каменное лицо. Полковник ему улыбнулся, но у того на лице ни один мускул не дрогнул, и полковнику стало ясно, что так легко ему не отделаться.
– В каком городе Аляски? – спросил он.
– В Фербенксе.
– Майор Голдринг, – сказал полковник, – узнайте расписание самолетов на Фербенкс и отправьте рядового Кука с первым самолетом, вне всякой очереди. Если ему понадобятся деньги, доложите мне лично.
– Есть, сэр, – сказал майор и ушел.
– Молодой человек, – сказал мне полковник, – подите отыщите своего друга. Он едет домой.
– Есть, сэр, – сказал я и повернулся, чтобы идти, но журналист меня остановил.
– Простите, – сказал он, – что это у вас за книга?
– «Искусство войны», – отвечал я. – Клаузевиц.
– Позвольте спросить, – продолжал журналист, – как вам попала в руки эта книга?
– Средний уровень развития солдат нашей армии… – начал было полковник, но журналист его прервал.
– Шерман говорил, война – это ад, – сказал он. – Клаузевиц говорит – это искусство. А по-вашему, что такое война?
– Я не очень-то много знаю о войне, – отвечал я.
– А как вы находите Клаузевица?
– Читается легко.
– Что вы думаете об его идеях?
– По-моему, они омерзительны.
– Как вас зовут?
– Весли Джексон.
Журналист записал мое имя в блокнот, который достал из кармана пиджака. Полковник сначала был мною доволен, но когда я заговорил более свободно – без всякой, впрочем, задней мысли, – я увидел, что это ему не нравится. Он, видно, решил, что глупый журналистишка собирается написать очерк о рядовом, а не о нем, полковнике.
– Вы из каких мест? – спросил меня журналист.
– Из Сан-Франциско.
– Чем вы занимались до призыва в армию?
– Ничем.
– Ничем?
– Ну, искал одно время работу, иногда и работал, но больше слонялся без дела. Мой отец участвовал в прошлой войне. Ему дали пенсию по ранению, так что мы кое-как перебивались.
– А чем занимается ваш отец?
– Да ничем.
– Какая же у него специальность?
– Никакой. Он был студентом, когда его мобилизовали, а когда вернулся с войны, не захотел больше учиться.
– Откуда вы все это знаете?
– А он мне рассказывал. Мы с ним были добрыми друзьями, пока не началась война.
– А потом что случилось?
– Ну, видите ли, отец всегда любил выпить, а когда опять стали забирать всех подряд, он и совсем запил. Даже есть ничего не ел.
– А какое у него было ранение?
– Газ, шрапнель, шок. Кусок свинца угодил ему в темя, шрапнель едва не сняла с него скальп.
– А вы отца любите?
– Конечно.
– Отчего же вы поссорились?
– А мы не ссорились. Я все уговаривал его бросить пить, а он не мог. Хотел, да не мог. Напьется и пропадает по нескольку дней, а когда я спрошу, где он был, даже не помнит.
– А если не ссорились, почему перестали дружить?
– Да он ушел из дому и не вернулся.
– На какие же средства вы без него жили?
– Нашел себе субботнюю работу за три доллара. На них и жил.
– Где же сейчас ваш отец?
– Не знаю.
– А у вас есть кто-нибудь еще из родных?
– Мать и брат.
– Где они?
– В Эль-Пасо. У маминого брата Нила, моего дяди, там, в Эль-Пасо, магазин сельскохозяйственного оборудования. Мать и брат живут у него уже, наверно, лет десять.
– А вы все время оставались с отцом?
– Да. С девяти лет.
Ну, журналист все задавал да задавал вопросы, а я на них все отвечал, и каждый раз всю правду, и все глупее да глупее себя чувствовал и только ждал, когда наконец явится лейтенант со своими двумя людьми, которые создадут гарнизону хорошую репутацию вместо той дурной, что создали мы с Гарри. Но лейтенант не показывался, и руки у меня потели от волнения, и мне страшно хотелось стать эскимосом, а в ушах у меня все гремела «Валенсия», потому что это была та песня, которую распевал отец, когда мама уехала в Эль-Пасо с моим братом Вирджилом и мы с папкой помирали с тоски. Потом мы привыкли жить без них, отец перестал петь «Валенсию», и я совсем было ее позабыл, но потом опять вспомнил, когда он ушел из дому и больше не вернулся, а с тех пор, как я попал в армию, эта песня слышалась мне непрестанно.
Журналист мне сперва не понравился, но когда мы с ним разговорились, я увидел, что он парень прямой, и моей неприязни как не бывало. Почему– то полковник и другие офицеры дали нам наговориться вволю, – черт его знает почему. Может быть, им самим было интересно послушать.
– Еще один вопрос, – сказал журналист. Он глянул уголком глаза на полковника и спросил: – Как вам нравится в армии?
Черт возьми, этого только недоставало! Ведь Гарри Кук уже ему говорил, теперь ему нужно, чтоб и я сказал то же самое. Но ведь если я скажу ему правду, полковник совсем огорчится, а если не скажу, буду трусом. Не знаю, почему мне не хотелось огорчать полковника, ведь я любил его ничуть не больше, чем любил его Гарри, и все-таки не хотелось. Просто мне казалось неправильным его огорчать. Не знаю, чем это объяснить, но мне казалось, что огорчить полковника – это еще хуже, чем оказаться трусом. Поэтому я стал думать о тех вещах, которые мне нравились, но их было так мало, что из-за них, по правде говоря, не стоило любить армию, и чем больше я об этом думал, тем в большее приходил замешательство. Мне даже стало совсем не по себе, но нужно было поскорее прийти к какому-нибудь решению, поэтому я постарался принять жизнерадостный и искренний вид и сказал:
– Ужасно нравится.
Тут как раз подоспел лейтенант со своими двумя людьми, и я хотел было уйти, но журналист придержал меня за руку. Лейтенант представил своих избранников: пара ребят, которые были на постоянной службе в нашем лагере. Они работали в канцелярии. Я часто их видел, но не был с ними знаком. Журналист спросил каждого, сколько ему лет, откуда он родом и где работает его отец, но ничего на этот раз не записывал. Атмосфера постепенно разряжалась, и полковник опять повеселел. Тут подошел майор и сказал:
– В три часа отправляется самолет со станцией назначения приблизительно в сотне миль от Фербенкса, сэр. Отпускное свидетельство для рядового Кука, проездные документы и деньги – в этом конверте, сэр.
Вероятно, я побледнел, когда это услышал, и журналист, видно, сразу заметил, что мне не по себе, потому что он обратился к полковнику и сказал:
– Так далеко в самолете один…
Он повернулся ко мне:
– Вам бы нужно отправиться вместе с товарищем, раз у него мать так больна и он так расстроен, – а, как вы думаете?
– Точно так, – сказал я. – С удовольствием слетаю на Аляску.
Тут оба парня из канцелярии тоже оживились, и один из них спросил:
– На Аляску? Кто это собрался на Аляску?
– Рядовой Кук, – ответил майор. – Мы его отправляем домой. У него мать тяжело заболела.
Черт побери, на этот раз я, кажется, влип.
– Рядовой Кук? – повторил парень из канцелярии. – Какой это Кук?
– Рядовой Гарри Кук, – сказал майор.
Но журналист и тут оказался на высоте.
– Полковник, – сказал он, – можно вас на два слова? Никуда не уходите. – бросил он мне.
– К вашим услугам, – ответил полковник.
Они отошли вдвоем за бревна, а мы, все остальные, продолжали стоять на месте и вс только поглядывали друг на друга. Ребята из канцелярии поняли, что тут не все ладно, и решили не соваться со своими замечаниями. Армия вообще учит людей не соваться вперед со своей осведомленностью, чтобы, не дай Бог, не причинить беспокойства кому-нибудь из начальства, ибо вас могут поблагодарить за информацию, а через неделю-другую вы вдруг очутитесь в каком-нибудь Богом забытом уголке страны, куда по своей воле вы бы и носу не показали. Поэтому парни из канцелярии ни словом не обмолвились о том, из каких мест был Гарри Кук, хотя прекрасно знали, что уж никак не с Аляски.
Майор – тот тоже понял, что тут происходит, и украдкой лукаво на меня поглядывал. Я пытался улыбнуться ему в ответ, но он живо отворачивался, будто хотел сказать: «Держись теперь, не сдавайся, молчок! Полковник здесь командует парадом. Это его бенефис. Гляди не испорть ему музыки. Сейчас он там беседует с журналистом. Он примет решение и отдаст нам приказ. И мы его выполним».
Оба капитана и лейтенант тоже все поняли, поэтому нам ничего не оставалось, как стоять на месте и ждать. Разговаривать было нельзя, чтобы нечаянно не причинить неприятностей полковнику. Вообще-то я был не прочь слетать на Аляску, но насчет Гарри Кука я не был уверен. Я бы полетел хоть куда, лишь бы на время избавиться от армии. Я был сыт по горло армией, а если бы нас с Гарри отправили на Аляску, это получилось бы здорово еще и потому, что, не говоря о развлечении, я мог бы наконец увидеть какого-нибудь эскимоса.
Скоро журналист и полковник вернулись. Было видно, что они отлично поняли друг друга – наверно, журналист обещал полковнику написать о нем блестящую статью и помочь ему продвинуться в бригадные генералы. Хотя они и не сияли улыбками, но я понял что все в порядке – независимо от того, где живет Гарри Кук и кому это известно.
Полковник оглядел своих подчиненных, и все они почувствовали в нем начальника. Полковник сказал:
– Майор Голдринг, нужно отправить с рядовым Куком в Фербенкс рядового Джексона. Благоволите оформить, как полагается. Рядовой Джексон командируется в качестве курьера. – Полковник повернулся ко мне и сказал: – Ступайте разыщите своего друга и сообщите ему приятные новости. Затем, я думаю, вам лучше поторопиться и уложить свои вещи. Лейтенант Коберн, обеспечьте доставку на аэродром.
Все стали навытяжку и отдали честь полковнику. Полковник откозырял в ответ, и группа рассыпалась. Я побежал прямо в казарму посмотреть, не валяется ли Гарри на своей койке, и, конечно, он был там. Он спал. Я его растолкал и говорю:
– Вставай, нас посылают на Аляску, самолет отправляется в три часа.
На это Гарри ответил, что мы можем послать их и подальше. Он повернулся на другой бок и хотел опять уснуть. Я стал его убеждать, что говорю серьезно, и в это время в казарму вошел журналист.
По счастью, кроме нас с Гарри, в казарме был только Виктор Тоска, да и тот крепко спал на своей койке в противоположном углу помещения. Журналист поглядел на Гарри и сказал:
– Извините, что я назвал вас Маком.
1 2 3 4 5 6 7