OCR Алиса
«Саймон Кларк. Вампиррова победа»: АСТ; Москва; 2000
ISBN 5-17-003169-6
Оригинал: Simon Clark, “Vampirric”
Перевод: А. Комаринец
Аннотация
Это — дом смерти. Это — охотничьи угодья Зла. Это — грязный, дешевый привокзальный отельчик. Днем здесь, что называется, «разбиваются сердца»... а ночью? Ночь — это время погибели. Ибо ночами во тьме выходит из подвальных странных лабиринтов Погибель. Погибель, у коей есть имя — ВАМПИРЫ. Погибель, что обладает силой, превосходящей людскую. Погибель, что, играя и почти смеясь, будет сражаться до ПОБЕДЫ...
Саймон Кларк
Вампиррова победа
Во тьме начинается...
1. Номер в гостинице. Полночь
Ей двадцать три года, у нее светлые волосы и темные глаза.
Она не может спать, хотя и лежит в постели уже больше часа.
Почему?
Ей страшно. Так страшно, что кажется, сердце замерзло комом голубого льда, от которого от макушки до пяток бежит по артериям холод.
Уверенность в том, что кто-то меряет шагами коридор за дверью ее номера, глубоко засела у нее в голове. Шагает взад-вперед, взад-вперед. Хорошо, она ничего не слышит, но она же чувствует... Если закрыть глаза, то эти беззвучно ступающие ноги, оставляющие следы на тускло-красном ковре за дверью, чувствуются как собственные. Ступни в ее воображении всегда были босыми.
Она натягивает по самый нос простыню и закрывает глаза.
Но за дверью... шаги. Босые пальцы утопают в отслужившей свои тридцать лет ковровой дорожке в гостиничном коридоре.
Можно открыть дверь и посмотреть, кто там.
Эта мысль всегда приходит ей в голову.
Но чтобы открыть дверь, придется оттащить тяжелое бюро, которым она забаррикадировалась с вечера.
В последнее время она представляет себе, кто это может быть там, за дверью, кто это ходит без устали час за часом, ночь за ночью. И воображение всегда играет с ней злую шутку — рисует образ толстяка с кроваво-красными дырами вместо глаз.
У страха глаза велики, но и он — ничто без Воображения. Оно всегда готово подбросить внутреннему взору картины, точно рассчитанные на то, чтобы запугать до полусмерти.
Бернис, прежде чем погасить свет, загляни под кровать, не притаился ли там маньяк. А там? Не отрубленная ли это рука на дне платяного шкафа? И не забывай, садясь на стульчак, о голодной крысе, что притаилась в изгибе трубы под унитазом. Представляешь, как больно будет, если она тебя укусит?
Она вновь смотрит на дверь, на плотно подпирающее ее массивное бюро, которое теперь приходится перетаскивать каждую ночь. Теперь это такая же неотъемлемая часть ночного ритуала, как почистить зубы, скинуть тапочки и...
Да, ладно же, признайся, Бернис: поискать под кроватью маньяка с безумными глазами, который выскочит, стоит только тебе заснуть.
Надо ли говорить, что под кроватью никогда ничего не было, только пушистые комья пыли и (в первый раз, когда она нервозно туда заглянула) скомканная пара носков, оставленная каким-то давно съехавшим постояльцем. Носки она подцепила и вытащила вешалкой, а потом отнесла на расстоянии вытянутой руки — как будто они радиоактивные или еще того хуже — к мусоропроводу на лестничной площадке.
А теперь воображение с изысканно садистским упоением уверяет, что по этой самой лестничной площадке кто-то ходит...
...кто-то безглазый, Бернис; кто-то с дырами, с большими кроваво-красными дырами по обеим сторонам переносицы, где полагается быть глазам; и у него огромное, жирное, обрюзгшее тело и толстые вздувшиеся пальцы; и он ухмыляется, натягивая резиновые перчатки, запачканные мочой и кровью милых юных...
Раздраженно вздохнув, она садится и зажигает свет. Нет, Бернис, твердо говорит она себе самой, никто не ходит взад-вперед по коридору. Это все — твое воображение. Твое дурацкое испорченное воображение.
Но в глубине души она знает, что случится, если открыть дверь. Ее ожидает та же участь, что и парня на видео.
2. Видеодневник. Половина первого ночи
Вот так ведут себя алкоголики, думает она. Видят бутылку водки. Знают, что не следует тянуть к ней руку, отвинчивать крышку, пить. Но не могут остановиться. Они во власти бутылки. Она заставит их пойти на все что угодно. Чемодан на дне платяного шкафа действует на нее точно так же. Она собиралась выкинуть его — пусть себе отправляется в городскую канализацию, вслед за пыльными носками! — но не смогла.
Как будто этот чемодан из кожзаменителя взывал к ней, требовал, чтобы она отщелкнула посеребренные застежки, подняла крышку и с удивлением оглядела содержимое — чистая одежда в пакетах, стянутые резинкой журналистские блокноты, пара белых кед, подошвы которых испачканы какой-то черной смолой. И видеокамера. И видеозаписи. Эти чертовы дурацкие, ужасные записи. Сжечь их нужно, сжечь.
Но так же, как бутылка «смирновки», уютно прикорнувшая в морозильнике среди пакетов с замороженным горошком и сосисками — или где там еще припрятал ее злосчастный пропойца, — эти чертовы, дурацкие, ужасные, нет, ужасающие видеозаписи притягивали ее. Видео стояла перед ее внутренним взором, как стоял и обрюзгший живой (мертвый?) толстяк, безглазый монстр, который меряет шагами коридор за дверью. Была среди них одна, которая всегда рано или поздно оказывалась в плейере (это не я ее, это она меня выбирает, говорит она себе со вздохом фаталиста). На кассете — наклейка с надписью от руки: «ВИДЕОДНЕВНИК. СЫРОЙ МОНТАЖ».
Смотреть ее — последнее, чего бы ей хотелось. С минуту она смотрит на платяной шкаф, представляя себе Чемодан из кожзаменителя с видеокассетами, как подушками обложенными набитыми пакетами с чистой одеждой...это не я ее, она меня выбирает...
С безнадежным вздохом, как алкоголик, пообещавший себе «больше ни глотка» — никогда, ни за что, НИКОГДА! — она подходит к шкафу.
Последний раз, Бернис. Слышишь?
Дрожа от страха, в странном предвкушении, она готовится смотреть проклятую пленку.
3. Гробик. Семь дней назад
В любой гостинице — и в большой, и в маленькой — есть свой Гробик. Хорошо, хорошо, называться он может по-разному: Бюро находок. Сундук мертвеца, Комната для Рухляди, Мусорная Куча, Склад Забытых Вещей, Помойка — эпитетов может быть множество.
А хозяйка гостиницы звала этот чулан гробиком. Она произносила это так легко, с особой улыбкой, которая как будто намекала на то, что в названии «Гробик» есть скрытый смысл, что-то вдвойне непристойное. Бернис тогда тоже улыбнулась, не уверенная, что в названии «Гробик» нет какого-то упоительно смешного двойного намека.
Как случилось так, что она сама начала рыться в содержимом Гробика гостиницы «Городской герб», Бернис понятия не имела. Возможно, виной тому были дождь и то, что в выходной на Ферме ей решительно нечего было делать, и скука, какую наводила на нее единственная на весь городок улица магазинов, и... да какая разница. Она просто оказалась в чулане под лестницей, вот и все.
Глядя назад, Бернис готова была поверить, что некие силы, недоступные ее разумению, привели ее в каморку со скошенным под сорок пять градусов потолком с одинокой электрической лампочкой на спиральном шнуре.
Бывает, постояльцы по самым разным причинам тайком съезжают из гостиницы. Обычно потому, что они не желают или не могут оплатить счет. Дабы не возбуждать подозрений у портье, они выпархивают налегке, как будто всего лишь собираются прогуляться по городу. И не возвращаются. Их чемоданы — никчемные сами по себе и набитые еще более никчемными вещами — убирают с глаз долой в Сундук мертвеца. Среди бесхозных чемоданов «Городского герба» попадались и такие, которым было более ста лет. Разнообразие одежды здесь просто ошеломило Бернис.
При виде некоторых вещей перехватывало дыхание. В жестяном сундучке хранилось викторианское приданое будущей невесты, состоящее из новенького хлопчатого нижнего белья и все еще аккуратно сложенной ночной рубашки для медового месяца, который так и не состоялся. Последнее разбередило воображение Бернис. Любовники бежали? Но почему они так и не поженились? Быть может, жених перед самой свадьбой струсил и бросил невесту в гостинице с неоплаченными счетами и бесценным приданым, купленным на те мизерные гроши, что девушке удалось отложить из своей зарплаты горничной.
Содержимое некоторых старых чемоданов обладало какой-то нездоровой привлекательностью. Сто лет назад будущие самоубийцы снимали номер в гостинице, где и совершали последний в своей жизни шаг. Это было вполне обычным делом. Человек хочет умереть, но желает избавить жену и детей от потрясения, которое им придется пережить, обнаружив тело. Поэтому он поселяется в гостинице. Подсовывает полотенца под дверь, чтобы заткнуть щель между ней и полом и по возможности перекрыть доступ свежего воздуха. Затем он отворачивает газовые рожки, но не зажигает их; ложится на кровать, сложив руки и сцепив пальцы на груди, и слушает, как шепчет углекислый газ, заполняющий комнату, а потом и его легкие.
В Гробике Бернис подняла поближе к свету записку, написанную вычурным каллиграфическим почерком: «...Я с радостью ухожу из этой жизни. Не вините в этом никого, кроме меня».
Не вините в этом никого, кроме меня.
Самоубийцы викторианских времен были обходительны и заботливы даже накануне собственной смерти. Они не жалели трудов, чтобы удостовериться, что никто не станет винить себя в их смерти. Неизменно их записки оканчивались одинаково: «Не вините в этом никого, кроме меня».
Бернис спрашивала себя, почему никто из родных не забрал имущества самоубийцы. Впрочем, в нем и не было ничего ценного. И кому, в конце концов, нужны носки и кальсоны мертвеца?
Она взглянула на твердую, решительную подпись черным карандашом: Уильям Р. Морроу. Интересно, в каком номере вы умерли, мистер Морроу?
И тут же попыталась заглушить внутренний голосок, который поспешил с ответом. Поспешил, да еще с картинками: мистер Морроу выкашливает себе глаза, задыхаясь газом.
Так в какой же комнате вы умерли, мистер Морроу?
В моей, подсказал голосок. Он умер в моей комнате, номер 405. Выкашлял себе глаза. Заткнись, сказала она внутреннему голосу, ты просто пытаешься меня напугать. И потом, никто на самом деле глаза себе не выкашливает. Усек!
Позже Бернис как будто что-то заставило спросить:
— Сколько человек покончили жизнь самоубийством в этой гостинице?
— Не скажу. — Хозяйка одарила ее обычной озорной усмешкой. — Ты же выпалишь это остальным постояльцам и распугаешь их всех. А вот если ты найдешь погребенное там сокровище, ты ведь со мной поделишься, правда?
А потом Бернис наткнулась на золотую жилу. Ей попался чемодан с видеокамерой и кассетами. Спазм в желудке, который она почувствовала при виде его, был смесью удивления, радости и любопытства. И за всем этим — беспокойства.
Беспокойство обострилось.
Теперь в своем номере, в половине первого ночи, она понимает, откуда оно взялось.
— Потому что я с самого начала знала, что ты там, — говорит она видеокассете, которую держит в руке. — Ты ждала, чтобы я тебя нашла. И открыла твою тайну.
Шаги по ковру. Шаги по ковру. С новой силой вернулось ощущение, что кто-то ходит за забаррикадированной тяжелым бюро дверью. Босые ноги по потертому красному ковру. Ну, нет, мистер Морроу, безглазый, голодный и такой мертвый, что мертвее не бывает, вы сюда не войдете, чтобы разделить со мной постель. Не устаете ли вы, мистер Морроу, от этого бесконечного вышагивания? И от того, что пялитесь без конца на дверь моей спальни своими кроваво-красными дырами вместо глаз? Что, если я открою дверь и посмотрю, есть ли на самом деле...
Есть только один способ заткнуть подзуживающий голос. Она вставляет кассету в плейер. По спине ее пробегает холодок, когда механизм выхватывает кассету у нее из рук и заглатывает целиком — странное чувство, к которому ей так и не удалось привыкнуть. То, как машина хватает у тебя пленку, как будто ты передумаешь и решишь заняться чем-нибудь другим.
Что было бы совсем неплохо.
Нет, ничего больше в этом одиноком гостиничном номере в полночь нет, и за окном дождь безмолвно падает на пустые улицы Леппингтона.
Или видео.
Или отодвинуть бюро, открыть дверь и посмотреть, что там ходит по площадке.
О, добрый вечер, мистер Морроу. Как это нас раздуло в нашей могиле, и глаза нам выели, и губы у нас зеленые. Идите в кровать, устраивайтесь поближе; у меня чудное голое горло, вены толстые, как бананы...
Ее передернуло, холодная дрожь пробрала ее до глубины души. Проклятый внутренний голос. Бормочет все время какие-то глупости. Надо его заткнуть.
Остается только пленка. Пленка, которая ее тревожит, пленка, которая ее пугает. А какой у нее выбор?
Бернис включает телевизор, делает звук как можно тише, чтобы не разбудить других постояльцев, без сомнения спящих чудесным беспробудным сном, нажимает кнопку «Play».
Потом, как будто она подожгла фитиль особенно опасной шутихи, она бежит в постель, сворачивается клубочком, прижав колени к груди, и смотрит в телевизор, как щит, натянув до кончика носа одеяло.
На экране появляется заголовок:
ВИДЕОДНЕВНИК
Это — не видеодневник. Это — страшная сказка.
4. Полночное телевидение
Девушка смотрит в экран из безопасного убежища постели. Никакого музыкального вступления. Как только название «ВИДЕОДНЕВНИК» растворяется на экране, его сменяет застывший панорамный кадр с фасадом гостиницы «Городской герб»: четырехэтажное здание красного кирпича с остроконечными башнями по углам. (Хозяйка всегда называет это «видом на Замок Дракулы». «Зловещий вид, а, дорогуша?» — бормочет она сквозь сигаретный туман.)
Бернис догадалась, что это не что иное, как малобюджетные путевые заметки, предназначенные для какой-нибудь заокеанской телесети. С тех пор как к власти на телевидении пришли бухгалтеры, все больше и больше программ делают одиночки с видеокамерами, у которых хватает куража заявить: «Смотрите все, я сам могу свалять роскошную программу». И плевать, что думают зрители и критики, — бухгалтеры на телестанциях просто без ума от таких малобюджеток.
Бернис натягивает на себя простыню повыше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61