На рукавах у него не было знаков различия. Это был человек среднего роста, лет около тридцати, с округлым лицом и маленькими умными, внимательными глазами. Войдя, он остановился на площадке прямо против Лунина и стал с приязненной, но холодноватой улыбкой разглядывать его всего – лицо, плечи, китель, чемодан. Так, молча, они проехали несколько остановок. Потом летчик в куртке сказал:
– Нам с вами здесь, майор.
И Лунин послушно вышел за ним.
Поклонная гора оказалась не горой, а громадной ямой, дно которой было покрыто крышами деревянных дачек. Лунин и его спутник пошли вниз по крутой немощеной дороге.
– Инструктор лётной школы? – спросил летчик в куртке, продолжая разглядывать Лунина сбоку.
Лунин кивнул.
– С юга?
Лунин опять кивнул.
– Выпросились на фронт?
– Выпросился.
– В город на машине прорвались?
«Что за черт, он все про меня знает», – подумал Лунин.
Штаб найти было нетрудно – по проводам, сбегавшимся со всех сторон к одной дачке. Но проводов этих, видимо, было недостаточно, потому что возле дачки несколько связистов разматывали клубки проволоки. Они были странно одеты: смесь флотского и армейского обмундирования. Увидев спутника Лунина, они бросили работу и выпрямились.
– Ну как, все побывали в воде? – спросил шедший за Луниным летчик.
– Все, – ответили связисты хором.
Летчик в куртке остановился и разглядывал их так же внимательно, как разглядывал Лунина.
– Как устроились? – спросил он.
– Устроились хорошо, – сказал один из связистов, выходя вперед. – Вот обмундирования всё не дают взамен пропавшего. Видите, в чем ходим.
На нем была старая расстегнутая красноармейская шинель поверх флотской тельняшки.
– Насчет обмундирования я сейчас поговорю, – сказал летчик.
Он помолчал, с явным удовольствием разглядывая молодое сухощавое лицо связиста. Потом продолжал:
– Так ты, Игнатов, значит, выплыл… Это хорошо. Сколько же ты плавал?
– Сначала четыре часа, потом подобрали. А потом два часа, и опять подобрали…
– А девушки?
– Двоих нету.
– Маня Соколова?
– Соколова хорошо плавала. Ее «мессершмитты» в воде застрелили.
Связист говорил, понизив голос и угрюмо поглядывая на Лунина. Ему, видимо, было неприятно вести этот разговор при постороннем человеке.
– Вам сюда, майор, – сказал летчик Лунину. – Заходите. А я еще здесь потолкую.
Лунин прошел через садик. Огненные георгины цвели перед верандой. Поднявшись на крыльцо, он вошел.
Дежурный сидел возле своих телефонов в одной рубашке и пришивал к кителю чистый воротничок. Мальчишеское лицо его было черно от загара. Увидев Лунина, он перегрыз нитку белыми крепкими зубами, надел китель и оказался лейтенантом.
Взяв бумаги Лунина, он просмотрел их и сказал, что сейчас доложит заместителю начальника штаба. Он двинулся с бумагами к двери в соседнюю комнату, но в эту минуту вошел тот летчик, с которым Лунин встретился в трамвае. Лейтенант мгновенно остановился, выпрямился, козырнул и крикнул:
– Смирно!
Он начал было рапортовать:
– Товарищ комиссар…
Но тот прервал его, скучливо взмахнув рукой. «Комиссар дивизии, – понял наконец Лунин. – Молодой!»
– Хорошо у вас тут, – сказал комиссар, глянув через открытое окно на георгины.
– Не знаю, – ответил лейтенант. – Я еще не осмотрелся, вчера вечером только прибыли. В Таллине цветов еще больше было.
– Кто здесь старший на рейде? – спросил комиссар.
– Заместитель начальника штаба.
– Начальник штаба.
– Заместитель…
– Он уже начальник штаба, – сказал комиссар твердо.
– А подполковник? – спросил лейтенант испуганно.
Комиссар промолчал.
– Утонул?
Комиссар кивнул.
– Это проверено?
Комиссар кивнул еще раз.
Они долго молча стояли друг против друга. Потом лейтенант выпрямился и спросил совсем по-другому, вполне официально:
– Вы к начальнику штаба, товарищ комиссар?
– Нет, он мне сейчас не нужен, – сказал комиссар. – Я пойду посмотрю, как вы людей разместили. Почему у вас рота связи в таком виде?
– Да они в воде всё с себя поскидали. Но обмундирование для них уже получено.
– Когда же вы их оденете?
– А вот после ужина…
Уходя, комиссар протянул Лунину руку и представился совсем не по-военному:
– Уваров. Полковой комиссар.
Лунин назвал себя.
– Мы с вами еще увидимся, товарищ Лунин.
Когда комиссар дивизии вышел, лейтенант направился к начальнику штаба.
Вернувшись, он объявил, что Лунину приказано немедленно явиться в полк.
Однако оказалось, что все-таки не совсем ясно, куда именно ему нужно ехать. Все три эскадрильи полка находились в разных местах: первая – на южном берегу, вторая – на северном, третья – в Кронштадте. Штаб полка находился вместе с первой эскадрильей на южном берегу. Лунин не понимал, что это за южный берег, но, видимо, это было место, до которого трудно добраться. Дежурный стал звонить в штаб полка через множество посредствующих звеньев, вызывая солнце, луну и все семь планет. Это заняло минут сорок, и он все кричал в трубку:
– Старший лейтенант Тарараксин? Кто говорит? Тарараксин?
Так впервые Лунин услышал эту фамилию.
Наконец дозвонился. Командир полка майор Проскуряков приказал новоприбывшему летчику явиться во вторую эскадрилью, в распоряжение капитана Рассохина.
– Второй эскадрильей командует капитан Рассохин, – сказал лейтенант, делая ударение на слове «капитан» и смотря на майорские нашивки Лунина.
Он, очевидно, хотел обратить внимание Лунина на то, что Лунин, майор, оказался в подчинении у капитана. Он внимательно посмотрел Лунину в глаза, стараясь отгадать, какое впечатление произвело на него это известие. Но Лунин этого не понял. Он ощущал себя человеком штатским, и ему казалось естественным, что на войне всякий кадровый военный должен быть выше его.

3

Оказалось, что во вторую эскадрилью сейчас отправляется грузовая машина, и дежурный усадил Лунина рядом с шофером. Лунин оглядывался по сторонам, стараясь понять, где они едут. Он понимал только, что они находятся к северу от города, между городом и финскими войсками, наступавшими с севера по Карельскому перешейку и остановленными на линии Сестрорецк – Белоостров. Понимал он также, что приближается к морю.
Они ехали мимо опустевших дач с пылающими кустами георгин у веранд. Иногда дачи пропадали и начинались картофельные поля, где женщины копали картошку. Лунин все глядел вперед, все ждал, что увидит море, но уже наступали сумерки, а моря все не было. Так и не увидев моря, они въехали на аэродром.
Это был, конечно, не аэродром, а просто поляна в еловом лесу, на окраине пустого дачного поселка, приспособленная для взлета самолетов. Лунин, несмотря на сумерки, опытным взглядом сразу заметил все самолеты, стоявшие в разных местах по краям поляны под широкими лапами елей. Их было всего шесть – истребителей «И-16».
Шофер показал Лунину тропинку к командному пункту Рассохина, и он пошел туда один, таща свой чемодан. Командный пункт помещался на краю аэродрома, в землянке, покрытой дерном, купол которой едва возвышался над землей. У входа стоял краснофлотец в металлическом круглом шлеме, с автоматом на животе. Он попросил Лунина подождать и нажал кнопку звонка.
Через минуту из землянки вышел крепкий, плотный человек очень маленького роста, в лётном комбинезоне, с непокрытой головой. «Вес пера», – подумал Лунин. Лицо маленького человека было чем-то озабочено, и он оглядел Лунина не без досады.
– Старший лейтенант Кабанков, – представился он, однако, вполне вежливо. – Комиссар второй эскадрильи.
Лунин пожал ему руку и назвал себя.
– Вы к капитану? – спросил Кабанков.
– К капитану Рассохину, – сказал Лунин.
На маленьком твердом лице Кабанкова опять мелькнуло выражение досады. «Я, кажется, не вовремя», – подумал Лунин.
– Вы из дивизии, товарищ майор? – спросил Кабанков, медля у входа.
– Из дивизии, – ответил Лунин и сразу почувствовал, что Кабанков неверно его понял. Он хотел сказать, что он приехал из штаба дивизии, а Кабанков решил, что он представитель штаба дивизии. Но поправиться Лунин не сумел.
Кабанков повел его вниз, толкнул дверь, провел темным подземным коридором, пол которого был устлан досками; под досками хлюпала вода. Кабанков открыл еще одну дверь, и они очутились в маленькой комнате, тускло освещенной керосиновой лампочкой с закопченным стеклом, висевшей на стене. Сладковато пахло сосновой смолой. Потолок был низок, Лунин почти задевал за него фуражкой. Комната имела и вторую дверь, и два летчика в комбинезонах стояли возле этой двери и хмуро прислушивались к тому, что за ней происходило. При появлении Кабанкова и Лунина они обернулись.
– Кабанок, ты видел его? – шепотом спросил один из них, мальчик лет девятнадцати, простодушный на вид, с круглыми девичьими щеками.
Кабанков кивнул.
– Правда, что он прожил еще минут двадцать?
– Не знаю… Минут восемь может быть… – шепотом ответил Кабанков, подходя к двери. – Он захлебнулся кровью. У него грудь прострелена навылет в двух местах. Когда его вынимали из самолета, кровь била между губами фонтаном.
– Он помнил что-нибудь? – спросил молоденький летчик с детским любопытством.
– Ничего не помнил, – ответил Кабанков.
– Перелетел через море с простреленной грудью! – сказал молоденький летчик. – Шел прямо за капитаном и Серовым и ни разу не сбился. Я видел, я сзади всех шел, за Байсеитовым. А ведь он уже умирал…
– Техник его на аэродроме только тогда начал догадываться, когда увидел, что он идет на посадку, не выпустив шасси, – сказал второй летчик, доселе молчавший.
Это был человек несколько постарше, высокий, худощавый, слегка сутулившийся, с добрым, грустным и умным лицом.
– Круг над аэродромом сделал правильно, но шасси не выпустил и самолет посадил на брюхо, – продолжал он. – Шасси у него в порядке – значит, просто сил не хватило. Он потерял сознание, только когда посадил. Замечательно посадил! Костыль немного сбил в сторону. Техники за ночь исправят, и к утру самолет будет цел.
– Все равно летать на нем некому, – сказал Кабанков.
Он слегка приоткрыл дверь и заглянул в щелку. Все сразу замолчали. Он приоткрыл дверь шире.
Лунин тоже заглянул в дверь и впервые увидел капитана Рассохина.
Рассохин сидел за столом. На столе стояла большая керосиновая лампа, и лицо его было хорошо освещено. Широкие скулы, рыжие брови, шероховатая кожа с крупными веснушками – из тех лиц, которые называют конопатыми. К маленьким, подвижным, широко расставленным голубым глазам со всех сторон сбегались сухие, как щепочки, морщинки. Ему, пожалуй, лет тридцать. Деревенское, крестьянское лицо. И в то мгновение, когда Лунин его впервые увидел, на этом лице было только одно выражение – бешенство.
Появившихся в дверях Кабанкова и Лунина Рассохин не заметил – может быть, потому, что слишком яркий свет лампы на столе мешал ему. Он глядел только на человека, стоявшего перед ним по другую сторону стола. Глядел с бешенством.
Это был смуглый красавец, сухощавый и прямой, горбоносый, черноволосый, с черными бровями, сросшимися на переносице. Из-под этих бровей он прямо смотрел в лицо Рассохину. В руках он держал свой лётный шлем, теребил и мял его. Каждые полминуты он оглядывался, словно боялся, что кто-то стоит у него за спиной, хотя за спиной у него никого не было.
– Ты бросил его аккуратненько, – говорил Рассохин, с ненавистью глядя ему в лицо. – Ты его ведомый и должен был смотреть, чтобы никто не зашел к нему в хвост. А ты аккуратненько бросил его.
– Я сбил «юнкерс», – сказал горбоносый, глядя на Рассохина прекрасными, слегка навыкате глазами.
– Плевать я хотел, что ты сбил «юнкерс»! – крикнул Рассохин. Он побледнел от гнева, и все щербинки у него на лице стали еще заметнее. – Ты погнался за «юнкерсом», а его застрелили. Не бывает таких случаев, когда можно оставить ведущего! Не бывает!
– Я сбил «юнкерс», – повторил горбоносый упрямо и обернулся.
Он, видимо, уже очень много раз повторял эту единственную фразу.
Рассохин ударил веснушчатым кулаком по столу. Он хотел крикнуть, но бешенство перехватило ему горло, и он почти прошептал:
– Пошел вон!
Горбоносый свернул свой кожаный шлем в жгут и вышел из комнаты, протиснувшись между Кабанковым и Луниным.
– Капитан, – сказал Кабанков, видимо страдавший, что все это происходило при постороннем человеке. – К вам прибыл товарищ майор из дивизии.
Рассохин, жмурясь от света лампы, глянул в дверь и тут только увидел Лунина. Заметив майорские нашивки у него на рукавах, он неторопливо встал со стула и оказался человеком среднего роста, очень плотным, широким. Он глядел на Лунина с тем же выражением бешенства, с каким только что глядел на горбоносого.
– Явился в ваше распоряжение, товарищ капитан, – сказал Лунин, вытягиваясь и поднося руку к фуражке.
Рассохин не сразу понял и долго рассматривал сопроводительную бумажку, выданную Лунину в штабе дивизии. Наконец догадался и сел.
Лунин снял фуражку и вытер платком вспотевший лоб.
– Вы летчик? – спросил Рассохин, разглядывая лысеющую голову Лунина и всю его несколько грузную фигуру.
– Летчик, – ответил Лунин.
Глаза Рассохина сузились и стали насмешливыми.
– Из гражданской авиации?
– Из гражданской.
– На истребителях летали?
– Очень мало. В запасном полку.
– В бою были?
– Не приходилось.
О своем участии в гражданской войне Лунин поминать не собирался.
– Так вас к нам на пополнение? – спросил Рассохин уже совсем издевательски. – Вместо Никритина?
Лунин молчал.
– Почему же вас одного? – продолжал Рассохин. – Нас осталось пять человек. Они вам об этом не говорили?
Лунин молчал.
Рассохин тоже замолчал и задумался. И вдруг сказал совсем по-иному, спокойно и без всякой насмешки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12