Специализация у меня самая подходящая – патологоанатомия.Но практическая медицина меня никогда не интересовала; к тому же один случай заставил отказаться от продолжения работы на этом поприще и уехать обратно в Европу. Гленда, ты что-то совсем затихла. Мой рассказ утомил тебя? Мне не следовало вообще начинать.– Нет, нет, Морис, я слушаю тебя. Мне действительно интересно. Просто я не готова к такому потоку имен и терминов. Мне не хватает знаний, я так далека от психологии, философии, медицины, а уж тем более – эзотерики. Продолжай, пожалуйста, я хочу знать о тебе все. С самого начала. Почему, как случилось, что ты стал таким? Разве можно родиться вампиром?Один вопрос порождает другой. В голове не укладывается. Как же он умен и образован, но при этом непомерно жесток, тщеславен и одержим. Как же он может жить со всем этим и оставаться в здравом уме? А память?.. Способен ли разум вместить в себя все те знания, что накоплены человечеством за долгие тысячелетия? Но ведь еще самое главное – то, что мы называем личным опытом. А ведь у Мориса за плечами полторы сотни лет и довольно активных лет! На одну только учебу он должен был потратить лет тридцать, не меньше. Было же еще и что-то личное. Родители, друзья, женщины… Приемная дочь. Он назвал ее Ганеша. Что это – дань признательности родителям – пусть не родная, но внучка, или человеческая потребность в отцовстве? Тогда становится понятным его отношение к Реймонду. Морис любит детей? Такое тоже бывает? Или это из-за того, что пресловутый закон заставляет уважать людей? Служить на их благо. Учителя, полицейские, врачи – вампиры. Уже не смешно! Это какую же силу воли надо иметь, чтобы, ненавидя смертных, служить им. Что-то не укладывается. Это ведь такой соблазн, угнетающий, неукротимый, если учесть постоянный обуревающий голод. Ну, хорошо, взрослый вампир, допустим, может справиться с жаждой, но был же когда-то Морис и ребенком!Он терпеливо дожидается, пока я разберусь со своими мыслями.– Прости мне мое любопытство, но, должно быть, у тебя было тяжелое детство?– Тяжелым оно было больше для моих родителей. Десять лет они жили надеждами и разочарованиями, теряя одного ребенка за другим, пока на свет наконец не появился я. Присутствовавший на этот раз во время родов врач в очередной раз констатировал смерть и уехал. Старая чернокожая служанка уже не соболезновала безутешным родителям, забрав младенца, чтобы подготовить к похоронам. Каково же было ее удивление, когда ребенок закряхтел у нее на руках. Мать и отец едва не сошли с ума от счастья. Казалось бы, радость пришла в дом, но что-то необъяснимое настораживало и пугало. Сначала, особенно в первый год жизни, на это практически и не обращали внимания, но время шло и странностей в моем поведении замечалось все больше и больше, пока меня наконец не научились понимать. Я наотрез отказывался от человеческой еды и до двух лет кормился лишь материнским молоком. При этом страшно кусался, доставляя матери нестерпимые мучения. Вместе с молоком я пил и материнскую кровь. Ходить я начал очень поздно и, едва научившись двигаться самостоятельно, по ночам начал выходить на охоту. Не делай такие глаза, Гленда! Это были всего лишь цыплята. Уже тогда я мог запросто свернуть цыпленку шею. Вот за этим самым занятием и застал меня однажды садовник – негр. Клыки у меня к тому времени только начали расти. Можешь себе представить картинку? Черная южная ночь, курятник с переполошившимися курами и двухгодовалый маленький хозяин, измазанный кровью, вгрызается звериной пастью в теплое пушистое тельце своей жертвы. Какая началась паника, словами описать невозможно! Меня ругали, уговаривали, грозили наказанием. Но я твердо стоял на своем: хочу есть!Негры – народ суеверный и болтливый. Обо мне рассказывали даже то, чего и не было. А когда я сорвал с шеи крестик со словом: «Жжется!», старая мамина служанка рухнула без чувств. Всюду, где только можно, я демонстрировал клыки, которыми, надо признаться, очень гордился. Меня осеняли крестным знамением, а я хохотал, веселясь от души. Из меня даже пытались изгонять дьявола, доведя до истерики в полном смысле этого слова. Надо мной читали молитвы и орошали святой водой, которая оставляла болезненные ожоги на коже. Бесконечно мазали какими-то мазями и поили всевозможными настойками из трав. И однажды чуть не убили, пытаясь напоить освященной водой. Наверное, меня бы разорвали на части и сожгли, если бы не вмешалась мама. Она прекратила все издевательства, удалила почти всех домашних рабов, заменив на тех, кто мог хоть как-то ужиться с мальчиком-вампиром, и, посовещавшись с отцом, решила, что любит меня больше, чем боится. Я засыпал на рассвете, а просыпаясь с наступлением сумерек, ежедневно давал родителям слово, что не стану никого пугать, убивать и калечить. Но на глазах у всех я растворялся во тьме и яростно припадал к шеям телят и жеребят, вожделенно впиваясь зубами в яремную вену. Пил и пил, совсем не насыщаясь и лишь слегка утоляя жажду. Мне нужна была человеческая кровь. Я понимал это неосознанно, инстинктивно, по запаху. Я выл ночами от неутоленного, раздирающего голода. Бывало, что меня даже пытались связывать, но самые крепкие путы разлетались в прах. Голод превращал меня в злого, сильного, необузданного зверька. Тогда меня заковывали в цепи, и я рычал, метался и неистовствовал. Первым решился отец. Он распорол себе руку, нацедил целый стакан крови, смотрел, как я пью, захлебываясь, и плакал. До сих пор удивляюсь, почему он не убил меня. Будучи твердым, непреклонным и очень набожным человеком, он без колебания мог так поступить, но терпеливо продолжал сносить мою дикость. Нечеловечность. Они кормили меня по очереди, день отец, день мама, опасаясь, что кто-нибудь прознает про это. Первой заподозрила неладное Хлоя. Она заметила, что я стал спокойнее и уравновешеннее что ли, не требую, не психую, не мучаю животных. Единственная оставшаяся невредимой кошка не шипит на меня и не прячется, а я не гоняюсь за ней по всему дому.Сидя за дровяным сараем в глубине усадьбы, я слышал, как тихо причитает старая негритянка, слушая сбивчивые, полные слез и отчаяния мамины объяснения. Слышал приглушенные стоны и вздохи отца и проклинал себя за то, что вообще родился на этот свет. Уж не знаю, как Хлое удалось уговорить рабов, но меня стали кормить и другие. На период месячных то одну, то другую женщину удаляли из поместья от греха подальше, и все как будто стало налаживаться. Я рос, становился сильнее и физически, и энергетически. В десять лет я мог не только сдвинуть с места полную дров телегу, но и перетащить ее через двор. Способен был ввести человека в транс и манипулировать им в таком состоянии. Мама запрещала мне это делать, но искушение было сильнее всех ее табу. Когда однажды я, не справившись с очередной вспышкой голода, загипнотизировал молодого негра-конюха и в первый раз в жизни не просто приглушил жажду, а напился вволю, отец выпорол меня на виду у всех. Мне, может быть, и было обидно, но уж совсем, разумеется, не больно и, тем более, не стыдно. Урок пошел на пользу. На какое-то время. Но в нашей усадьбе появился еще один вампир, первый на моем счету. Захария воскрес следующей же ночью. Его терпели еще какое-то время, но вскоре отец убил его. Не буду рассказывать как, но убил. Меня стали бояться еще больше. Перед заходом солнца негры запирались, предварительно рисуя на земле кресты вокруг своих хижин. О, если бы они знали, как бесполезны были все их старания! Однажды я почувствовал уже вкус настоящего насыщения, и удержать меня не могла никакая сила. Зная свою способность к быстрому перемещению, я повадился наведываться к соседям. Сначала старался не доходить до крайности, но безумство было сильнее, и я, не желая того, начал убивать. То там, то здесь возрождались мертвые, и родители вынуждены были продать поместье, чтобы спасти меня от неминуемой расправы. Мы переехали в Ноксвилл, в большой дом на окраине города.– Тайм-аут, Морис! Дай мне немного времени, я должна все это переварить.Он умолк и, неподвижно замерев, закрыл глаза.Я напряженно пыталась собрать мысли воедино, так как во время рассказа чувствовала то холодный озноб, то горячую голову. Через какой ад прошли твои домашние! Занавес… Как наяву живые картины более чем столетней давности. Рабовладельческий Юг, безграмотные, суеверные негры и странный хозяйский сын. Чудовище. Маленький монстр, не ведающий, что творит. Да еще гордый от сознания своей силы и возможностей. Ты не выжил бы в то время, если бы не родители. Отец, который железной рукой пресекал все пересуды, и мама, которая пыталась облегчить твою судьбу, сама толком не понимая, за что Бог наказал единственного выжившего ребенка. Рос, взрослел, а разгадки твоему поведению и состоянию не было. Занавес… Конец первого акта. Какие они были, твои родители? Любящие, самоотверженные и прогрессивные, если старались разобраться и наладить твою жизнь, поскольку ничего нельзя исправить. Что было дальше, как ты сумел стать таким, каким стал?Я принесла из кухни две чашки крепко заваренного кофе. Морис продолжал сидеть в кресле, не меняя позы, как будто собираясь с силами, чтобы продолжить рассказ. А мне нужны силы, чтобы его выслушать. Прикоснулась к руке. Он открыл глаза.– Прошу тебя, продолжай.Протягиваю чашечку с ароматным напитком. Как он бережно берет хрупкий фарфор! Не устаю любоваться движениями его изящных рук. С удовольствием вдыхает запах кофе и лишь прикасается губами к чашке. Я залезаю с ногами на диван напротив Мориса, чтобы не пропустить ни единого слова, жеста, выражения лица. Морис снова начинает рассказывать:– Мне исполнилось двенадцать. Родители в надежде, что, возможно, учеба меня отвлечет, наняли множество преподавателей, в очередной раз взяв с меня клятву, что я ничем не стану себя выдавать. Мне искренне не хотелось их расстраивать, и я старательно изображал из себя немощного, болезненного ребенка. Это было не трудно. Вероятнее всего, они принимали меня не просто за больного, а смертельно больного: прозрачно-белая кожа, измученно-красные глаза, мертвенно-холодные руки, тонкие, неподвижные. Слушая их, я чаще всего помалкивал, плотно сжав губы, ведь прятать клыки я еще не умел. Учителя сетовали на мою рассеянность, удивляясь, почему уроки проходят только вечерами, выказывали родителям недовольство за то, что те так безжалостны к своему немощному чаду, получали дополнительное вознаграждение и, демонстративно недовольные, продолжали скармливать мне одну науку за другой. Когда мы жили в усадьбе, родители сами занимались со мной. Писать, читать и считать я, разумеется, умел. Меня учили музыке, танцам и хорошим манерам. Сыну аристократа-южанина это было необходимо. В общем-то, если отбросить самые главные недостатки, я ничем не отличался от других мальчиков-подростков. Ну, разве что был нелюдим, молчалив и излишне грубоват. Кроме всего прочего, родители не оставляли надежды вылечить меня. Мама неустанно собирала литературу, читала все газеты и журналы, выписывая странные случаи, и, если находила, отец немедленно отправлялся на место происшествия. Он исколесил полстраны, переговорил со множеством врачей и ученых, но мои симптомы неумолимо сходились к одному диагнозу – вампирия. Уже гораздо позднее появилось такое понятие, как порфирия.Мама обращалась к колдунам и магам, но ответ всегда был один и тот же: «Мы бессильны». Тайное быстро становится явным. Приходилось постоянно переезжать с места на место. Непонимание порождало агрессию: я снова и снова становился раздражительным и неуправляемым. Родители бились со мной, теряя терпение. Мы существовали практически на колесах, потому что жизнью это назвать было нельзя. Весь рабовладельческий Юг уже поговаривал о странной семейке. Мы уехали на север, но и там не смогли укрепиться. Я обманывал и лгал, сбегал из дома и творил бесчинства. Искренне раскаивался, но бороться с собой был не в состоянии. Голод настойчиво требовал своего. Я старался не поддаваться, но яростное желание порой завладевало мной безраздельно, и мальчик-вампир становился неуправляемым.Тогда решено было перебраться в Европу. Шел тысяча восемьсот тридцать четвертый год. Путешествие на пароходе через океан чуть не сделало меня неврастеником. Высаживаясь на берег во Франции, родители были издерганы и измотаны до крайности. Тогда я не осознавал еще до конца, и лишь теперь отчетливо понимаю состояние отца, через что ему пришлось переступить, когда он пошел на то, что привел в гостиничный номер проститутку, совсем еще молоденькую девушку, и оставил со мной наедине. Ее безжизненное тело он уволок, тщательно завернув в толстое шерстяное одеяло, и что сделал с ним дальше, я так никогда и не узнал, но в глазах мистера Балантена было уже даже не отчаяние – обреченность. Сейчас мне остается только удивляться, как он не покончил собой. Догадывалась ли об этом мама? Уверен, что да! Но их отношение ко мне не изменилось. От меня они настойчиво требовали продолжения учебы. Их заявление, что я буду учиться в школе, повергло меня в шок, но спорить было бесполезно. Мы поселились в Париже – там можно было затеряться. Я должен был привыкать жить с людьми, растворяясь среди них, включаясь в этот трагический маскарад, которому предстоит продолжаться вечно. Это слово уже не боялись произносить в нашей семье. Мое бессмертие сомнений не вызывало. С середины семнадцатого века Европа, можно сказать, просто повально увлеклась всяческого рода мистификациями. Многочисленные устные суеверия записывались и издавались. Рассказы о вампирах появлялись не только в сборниках народных преданий, но и в газетных новостях и официальных донесениях. Собираясь все вместе в часы моих бодрствований, мы зачитывались до одурения в поисках разгадки моей метаморфозы. Но тщетно. В основном все это были досужие домыслы, порожденные необразованностью, обросшие неправдоподобными деталями и всякой чертовщиной. Ученые же того времени в целом факт вампиризма не отрицали, но и не давали толковых объяснений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28