Дэвид Зельцер
Омен. Знамение.


Омен. Ц 1



ДЭВИД ЗЕЛЬЦЕР
ОМЕН. ЗНАМЕНИЕ

Здесь мудрость. Кто имеет
Ум, тот сочти число зверя;
Ибо это число человеческое.
Число его шестьсот шестьдесят шесть.
(Книга Откровений.)



ПРЕДИСЛОВИЕ

Все произошло в тысячную долю секунды. Движение в галактиках, которое должно было бы зиять века, свершилось в мгновение ока.
Молодой астроном в обсерватории Кейп Хэтти сидел ошеломленный. Он спохватился слишком поздно, и фотокамера была бессильна запечатлеть случившееся: расщепление трех созвездий, в результате чего появилась сияющая звезда. Частицы вещества из Козерога, Рака и Льва неожиданно стали слетаться навстречу друг другу с поразительной точностью и слились в пульсирующее галактическое тело. Оно становилось все ярче, и созвездия задрожали, а может быть, просто задрожал окуляр – у астронома от обиды затряслись руки.
Он боялся, что оказался единственным, кто видел это. Но глубоко из-под земли послышался гул. Это были голоса, человеческие, но не совсем, усиливающиеся в религиозном экстазе, пока звезда набирала силу. В пещерах, подвалах, открытых полях собирались они: повивальные бабки, ожидающие рождения, и было их двадцать тысяч. Они соединили руки и уронили головы, и голос их возрастал и стал слышен повсюду. Это был звук «ОХМ!», и он звоном взлетал в небеса и падал в самое сердце земли.
Был шестой месяц, шестой день и шестой час. Именно этот момент предсказан в Ветхом Завете. Именно в этот миг должна измениться судьба Земли. Все войны и перевороты были только лишь репетицией, проверкой для того момента, когда человечество будет подготовлено к великим событиям, знаменующим переворот. Книга Откровений давно его предсказывала…
Высоко и далеко в небе разгоралась звезда, и пение людей становилось все громче, и земное ядро задрожало от этой силы.
В древнем городе Меггидо это почувствовал старик Бугенгаген и заплакал, ибо теперь все его записи и свитки стали ненужными. А наверху, в Израиле, группа студентов-археологов на минуту прекратила свою работу. Они опустили лопаты и прислушались: земля под ними начала шевелиться.
В салоне первого класса самолета, выполняющего рейс Вашингтон-Рим, сидел Джереми Торн. Он тоже почувствовал нечто странное и механически застегнул ремни, занятый своими мыслями и делами, ждущими его там, внизу. Но даже если бы он и знал истинную причину этого волнения, то ничего уже не смог бы изменить. Потому что в этот момент в подвале госпиталя Женераль камень размозжил голову его собственного ребенка.

1

Ежесекундно в самолетах, находящихся в воздухе, летят тысячи людей. Эта статистика, которую Торн вычитал в журнале Скайлайнер, заинтересовала его, и он тут же разложил людей на тех, кто пребывает в воздухе, и тех, кто остался на земле. Обычно Торн не занимался подобной ерундой, но именно сейчас он цеплялся за все, лишь бы не думать о том, что может ожидать его на Земле. По статистике выходило, что если вдруг земное население по какой-то причине внезапно погибнет, то в живых останется всего сотня тысяч людей, спокойно посасывающих в полете коктейли и смотрящих кино, – они даже не узнают, что стряслось на Земле.
Самолет летел над Римом, и Торн задумался: сколько же тогда останется женщин и мужчин? И как же они, при условии, что смогут благополучно приземлиться, будут восстанавливать здоровое общество? Ведь очевидно, что большинством будут мужчины, причем занимающие в экономике солидные посты, а значит, их деятельность на Земле будет бесполезна, поскольку все рабочие погибнут. Менеджеры останутся, но руководить-то будет некем! Неплохо бы нанять несколько самолетов, которые постоянно возили бы рабочих, чтобы после катаклизма было с чего начинать.
Самолет заложил крутой вираж, и Торн затушил сигарету, рассматривая тусклые огни внизу. Он так часто летал на самолетах в последнее время, что привык к этому зрелищу. Но сегодня оно возбудило его. Двенадцать часов назад в Вашингтоне Торн получил телеграмму, и если что-то за это время случилось, то все уже было позади. Катерина наконец-то родила и нянчит их ребенка в госпитале или же находится в состоянии безнадежного отчаяния. Она уже была два раза беременна, но оба раза случались выкидыши, теперь же беременность продлилась целых восемь месяцев. Он знал, если и сейчас что-то случится, он навсегда потеряет Катерину.
Они были знакомы с детства, и Торн все время замечал какое-то беспокойство в ее поведении. Испуганные глаза, ищущие покровителя, преследовали его, но роль покровителя вполне удовлетворяла. Именно это и лежало в основе их отношений. Только в последнее время, когда Торн значительно продвинулся по службе, у него накапливалось столько неотложных дел, что Катерина осталась одна, совсем одна, и никак не могла свыкнуться с ролью жены видного политического деятеля.
Первый сигнал о душевном смятении жены прошел незаметно. Вместо того, чтобы проявить внимание и заботу, Торн только рассердился, когда Катерина, ни с того ни с сего, взяла ножницы и состригла свои роскошные волосы. Она носила парик с прической «Сессун», пока волосы не отросли, а через год забралась зачем-то в ванну и начала бритвой разрезать себе кончики пальцев, а потом с ужасом вспоминала, зачем она все это делала. Вот тогда-то они и пригласили психиатра, который сидел, тупо уставившись в стену, и ничего не понимал. Через месяц Катерина перестала его посещать и решила, что ей нужен ребенок.
Она забеременела сразу же, и эти три месяца беременности были лучшими в их супружеской жизни. Катерина чувствовала себя прекрасно и выглядела настоящей красавицей. В довершение всего она даже отправилась с мужем в путешествие по Ближнему Востоку. Но беременность прервалась в самолете, прямо в туалете, и все ее надежды, заглушаемые рыданием, унеслись в никуда.
Вторая беременность наступила только через два года, но она расстроила всю сексуальную жизнь, которая была вершиной их отношений. Явился специалист по системе зачатий и назначил им день и час, исходя из менструального цикла жены, но это время было чертовски неудобно для Торна, он чувствовал себя дураком, сбегая со службы раз в месяц, чтобы проделать свою чисто механическую работу. Ему даже предложили заняться мастурбацией, чтобы потом его семя можно было ввести, когда понадобится, но здесь его терпению пришел конец. Если ей так нужен ребенок, пускай усыновит чужого. Но теперь уже не соглашалась она. Катерине был нужен только СОБСТВЕННЫЙ ребенок.
В конце концов одна-единственная клеточка разыскала ту, которая была ей нужна, и в течение пяти с половиной месяцев надежда снова стала хозяйкой в их доме. Ранние схватки застали Катерину в супермаркете, но она продолжала делать покупки и игнорировала боль, пока та стала невыносимой. Врачи говорили, что ей сильно повезло, поскольку зародыш был очень слабым, но депрессия ее продолжалась целых полгода. Теперь Катерина была беременна в третий раз, и Торн знал, что это их последняя надежда. Если и на этот раз что-нибудь произойдет, рассудок жены не выдержит.
Самолет коснулся взлетной дорожки. «Зачем мы вообще летаем? – подумал Торн. – Неужели жизнь такая дешевая штука?» Он оставался на месте, пока другие пассажиры, толкаясь, пробирались к выходу. Его обслужат быстро в отделе для особо важных персон, и машина уже ждет. Торн был советником президента по вопросам экономики и председателем Всемирной Конференции по экономике, которая недавно перенесла свою штаб-квартиру из Цюриха в Рим. Четырехнедельная программа растянулась на шесть месяцев, и в это время его начали замечать видные люди. Скоро пошел слушок, что через несколько лет он станет главной надеждой и опорой президента США.
В свои сорок два года Торн уже вращался в верхах, и карьера сама шла ему в руки. Избрание Председателем и Президентом Всемирной Конференции повысило его в глазах общественности и стало вехой на пути к посту посла, затем к кабинету министра, а там, возможно, он смог бы баллотироваться и на высший пост в стране.
Семейные заводы Торнов процветали во время войны, и Джереми смог получить самое лучшее и самое дорогое образование, не думая о том, как заработаны эти деньги. Но когда умер отец, Джереми Торн закрыл все заводы и объявил, что никогда не будет поощрять разрушения. Каждая война – это братоубийство. Но и в интересах мира состояние Торна продолжало приумножаться. Он начал развивать строительство в своих поместьях, улучшал районы гетто, давал займы нуждающимся и перспективным дельцам. В нем соединились дар накопления и чувство ответственности перед теми, у кого денег не было. По подсчетам выходило, что личное состояние Торна исчисляется сотней миллионов долларов, хотя проверить это было трудно, даже сам Торн не знал точных данных. Подсчитывать – значит делать пусть короткую, но остановку, а Торн находился в постоянном движении…
Такси остановилось у темного здания госпиталя Женераль. Отец Спиллетто выглянул из своего кабинета на третьем этаже и сразу же понял, что человек, идущий к ним, не кто иной, как Джереми Торн. Волевой подбородок и седеющие виски были знакомы по газетным фотографиям, походка и манера держаться тоже были знакомы. Торн выглядел именно так, как подобает выглядеть человеку в его положении. Выбор сделан правильно, отметил про себя отец Спиллетто. Священник встал, подбирая полы одежды. Стол показался совсем крошечным по сравнению с его могучей фигурой. Шаги Торна уже слышались в коридоре, они гулко звучали в темном здании.
– Мистер Торн?
Торн, уже поднявшийся на первую ступень лестницы, повернулся и поднял глаза кверху, пытаясь разглядеть человека в темноте.
– Да, это я.
– Меня зовут отец Спиллетто. Я послал вам…
– Да. Я получил вашу телеграмму. Я выехал сразу, как только стало возможным.
Священник передвинулся в круг света и навис над лестничной клеткой. Что-то в его движениях, в окружающей его зловещей тишине подсказывало, что здесь не все в порядке.
– Ребенок… родился? – спросил Торн.
– Да.
– А моя жена?..
– Отдыхает.
Священник спустился вниз, и глаза его встретились с глазами Торна, как бы пытаясь подготовить его, смягчить удар.
– Что-нибудь произошло? – спросил Торн.
– Ребенок умер.
Наступила страшная тишина, казалось, пустые кафельные коридоры зазвенели от нее. Торн стоял как громом пораженный.
– Он дышал только одно мгновение, – прошептал священник, – а потом дыхание оборвалось.
Священник наблюдал, как Торн, ничего не видя перед собой, подошел к скамейке, сел на нее, склонил голову и заплакал. Рыдание эхом пронеслось по коридорам, священник же заговорил снова.
– Ваша жена в безопасности, но она больше не сможет рожать.
– Это конец, – прошептал Торн.
– Вы можете усыновить ребенка.
– Она хотела иметь собственного…
На мгновение установилась тишина, и священник шагнул вперед. У него были грубые, но правильные черты лица, в глазах светилось сочувствие. Только выступивший пот выдавал его волнение.
– Вы очень сильно любите ее, – сказал он.
Торн кивнул. Он был не в силах отвечать.
– Тогда вы должны согласиться с божьей волей.
Из темноты коридора возникла пожилая монахиня, глазами она отозвала священника в сторону. Они отошли и начали о чем-то шептаться по-итальянски, потом женщина ушла, и священник снова повернулся к Торну. Что-то необычное было в его взгляде, Торн напрягся.
– Пути господа неисповедимы, мистер Торн. – Священник протянул вперед руку, Торн невольно поднялся и двинулся за ним.
Палаты для рожениц находились тремя этажами выше, и они пошли туда по запасной лестнице, потом по узкому коридору, освещенному редкими электрическими лампочками. Больничные запахи усилили чувство потери, которое билось во всем теле Торна. Они остановились у стеклянной перегородки, и священник проследил взглядом, как Торн, колеблясь, подошел поближе и взглянул на то, что находилось с другой стороны. Там был ребенок. Новорожденный, похожий на маленького ангелочка. У него были взъерошенные черные волосы и глубоко посаженные голубые глаза, которые инстинктивно тут же отыскали Торна.
– У него никого нет, – сказал священник. – Его мать умерла. Так же, как и ваш ребенок… в один и тот же час. – Торн резко повернулся к нему. – Вашей жене нужен ребенок, – продолжал священник, – а этому ребенку нужна мать.
Торн медленно покачал головой.
– Мы хотели иметь собственного, – сказал он.
– Осмелюсь сказать… он очень сильно похож…
Торн снова взглянул на ребенка и не мог не согласиться с этим. Волосы младенца были такого же цвета, как у Катерины, а черты лица походили на его собственные. Тот же волевой подбородок и даже маленькая ямочка на нем.
– Сеньора никогда об этом не узнает, – сказал священник.
Торн внезапно закрыл глаза, руки у него задрожали.
– А ребенок… здоровый?
– Абсолютно здоров.
– Остались родственники?
– Никого.
Торна и священника обволакивала полная тишина. Это было до того необычно, что безмолвие словно давило на барабанные перепонки.
– Я здесь главный, – сказал священник. – Никаких записей не останется. Никто об этом не узнает.
Торн отвел взгляд, все еще сомневаясь.
– Можно мне… посмотреть на МОЕГО ребенка? – спросил он..
– Что это изменит? – ответил священник. – Отдайте любовь живым.
За стеклянной перегородкой ребенок поднял обе ручки и вытянул их в сторону Торна, как бы желая обнять его.
– Ради вашей жены, сеньор, Бог простит вам этот обман. И ради этого ребенка, у которого иначе никогда не будет дома…
Он замолчал, потому что добавить было уже нечего.
– В эту ночь, мистер Торн… Бог подарил вам сына.
Высоко в небе пульсирующая звезда достигла зенита и задрожала, как от неожиданного удара молнией. А в больничной кровати очнулась Катерина, думая, что просыпается сама. Она ничего не знала об уколе, который ей сделали несколько минут назад. Она рожала в течение десяти часов и помнила все до последних схваток, но потом потеряла сознание и ребенка не видела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19