На постоялом дворе в ожидании утра горланили охотники.
Все шло своим чередом, почти ничего не изменилось. Но были те, кто чувствовал – безвозвратно уходит чудо, на миг задевшее их добрым крылом. Осмеянное, униженное, жадно раздерганное, оно истаяло, исчезло, и смутны были сны, и звезды – только тусклые крошки, а волшебная луна – лишь старое оловянное блюдо, забытое кем-то на стене.
Пуста жизнь без чуда.
Прошла ночь, и еще день и близился вечер седьмого дня. В самом центре давно пересохшего Комариного Болота двое загнанных людей на минуту присели на кочковатую землю. Неподалеку устроилась долговязая несуразная птица.
– А, может, молиться попробовать?
Хайни пощелкал зубами. Левый нижний клык шатался.
– Давай, попробуем.
– Патер ностер квис… – ты не помнишь, как там дальше?
– Лучше бы я пошел в монахи, а не в солдаты, тогда бы точно помнил.
Струс, вытянув шею, положил голову на плечо Ладера и печально вздохнул.
Собаки лаяли в отдалении. Круг загонщиков у Терпихиной Развилки сомкнулся. Хайни погладил серые кружевные перышки.
– Если бы ты, приятель, умел летать…
…Рыцарь Эбенезер Кардье вел облаву. Загонная охота на беглецов близилась к концу, нетронутым остался лишь небольшой клочок пущи. Конь встал на краю поляны, всадник поднял усталые, слезящиеся глаза – в них слилось черное мелькание ветвей, пестрый узор листвы, яркие пятна диких цветов. Кардье не стал снимать железную перчатку, чтобы отереть веки. Он повернулся на восток и поднял разгоряченное лицо к успокаивающей темной голубизне предвечернего неба.
– Что это?
Низко, почти над головой, мелькнула легкая стремительная тень. Птица миновала поляну, сделала полукруг, взмыла вверх и сильным рывком ушла ввысь.
– Как?!
Над лесом, над густыми кронами дубов, над пыльной дорогой, красными черепичными кровлями, соломой, лошадьми, детьми, над запрокинутыми ввысь изумленными лицами, летел, вытянув длинную шею и трепеща короткими крылышками, Струс.
Летел, пока не скрылся клочком тумана в опаловой дымке южного горизонта…
* * *
Я проснулся поздним утром, огарок догорел и превратился в лужицу застывшего сала, гримуар оказался изрядно исписанным историей о приключении бывших наемников императора. Я убрал книгу, уложил дорожный мешок и вышел в общий зал трактира. Лица завсегдатаев повернулись в мою сторону. Я легко узнал Шинцеля. Человек, похожий на нетопыря, в компании двух дюжих молодчиков деловито завтракал за лучшим столом. Нетопырь проводил меня цепким, оценивающим взглядом. В его глазах не было ни злобы, ни симпатии – только холодный расчет. Я поежился, словно дело было не летом, а в разгар январской стужи.
Охота, высланная вслед беглецам, по-видимому, вернулась ни с чем. Я втайне испытал истинное злорадство. Пара-тройка пыльных псов все еще слонялась у окраины Нусбаума.
Виселица опустела, веревки исчезли. Южный край неба застилала нежная дымка. Я не искал Струса, меня не прельщали подаренные кем-то чудеса – мне достаточно было моей тайны и моих гримуаров. Бенедикт выспался, поел и бодро уходил на восток.
Я на минуту задумался о судьбе наемников Гагена – своих случайных созданий. Где теперь эти загнанные людьми и судьбой бродяги? Идут, вздымая дорожную пыль, или прячутся в чаще?
Хотя, а какое мне, в сущности, теперь до них дело? Я не добр и не зол, я только свободный Хронист Вымысла. Пусть убираются себе на все четыре стороны. Хватит с меня и того, что я подарил им чудо, избавление и жизнь, хотя бы в этом сравнявшись с самим Творцом…
Глава IV
Кристалл императора
Магдалена, Император. Столичный город Эберталь и окрестности.
Широкая лента Лары отливала черным перламутром. Луна еще не зашла, бледные крошки светил звезд еще тлели на предутреннем небе, шумели тростники под прохладным ветерком.
Ведьма бросила весла и огляделась – широкое русло Лары осталось позади, нос лодки глубоко зарылся в прибрежный песок. Женщина выпрыгнула на берег и зашагала в сторону густых зарослей ракитника. Далеко-далеко, за холмом, неуверенно провыл молодой волк, в прибрежном тростнике возилась выдра. Колдунья пробралась сквозь упругие заросли и остановилась на краю большого луга. Крона старой ивы образовала здесь подобие шатра, через редкий полог листвы местами просвечивали звезды.
Магдалена с сожалением подумала о мешке, который отобрали солдаты, не оставив ей ни единого амулета. Она легла навзничь, раскинула руки, прильнув спиной к сырой земле. Влажная от росы трава сквозь рваный балахон холодила кожу, волосы колдуньи тут же намокли, но она не обращала на сырость и холод никакого внимания. Магдалене казалось, что под сводом ее собственного черепа полыхает жадное пламя, она с закрытыми глазами всматривалась в пляску несуществующих языков огня. Постепенно воображаемый костер умерил горение, а потом и вовсе погас, осталась только небольшая груда багровых углей.
Умирающие угли светились наподобие звезд, а, может быть, это и были звезды. Жар развеялся, уступив, наконец, место влаге и прохладе.
Ведьма закрыла глаза. В неизмеримой высоте тонко пел свободный эфир. Она не ощущала собственного веса, спустя какое-то время знахарке показалось, что земля, трава, ива, луг – все это исчезло, осталось далеко внизу. Легкое и прозрачная, словно сплетенная из воздуха, Магдалена взлетела, оставив на земле ту, прежнюю, не настоящую Магдалену. Призрачное тело колдуньи стремительно летело на головокружительной высоте, мчалось, подгоняемое струями холодного воздуха.
Во все небо занимался роскошный розовый рассвет, тьма трусливо отступила на запад, в лицо летунье светило нарождающееся солнце. Далеко внизу, на самой земле суетились крошечные фигурки людей. Лошади казались размером с жуков, овцы – не более козявок. Поля раскинулись буро-зеленым ковром, вдоль них кое-как лепились коробочки домов.
Знахарка видела, как взмыло тело судьи Изергима, распахнутые полы плаща трепетали, словно крылья летучей букашки. Первую букашку тащила другая – рогатая, покрупнее. Эти двое поднялись почти так же высоко, как и ведьма. Магдалена хорошо рассмотрела мертвецки бледное лицо грузного мужчины и злобную харю демона. Странная пара летунов, косо перевернувшись в воздухе, потянулась на запад.
Близ утонувшего в пыли городка, под толстой перекладиной каменной виселицы, качались в петлях двое оборванцев, потом они странным образом исчезли. Летучая Магдалена пронеслась мимо, но возле твердыни поэтерского монастыря, ее словно бы толкнула в грудь невидимая рука.
Ведьма сделала в воздухе пируэт, уходя от опасности, эфир снова полыхнул грозным огнем, опаляя незримые крылья. Звон и хохот сотрясли небосвод…
Она так и мчалась на восток – словно легкокрылая ласточка, пока близ проселочной дороги не заметила миниатюрную фигурку человека. Человек ехал верхом на таком же крошечном муле. Бесплотная и невидимая колдунья опустилась пониже, потом совсем низко и малиновкой затаилась в придорожном кусте.
Легкий дорожный плащ с капюшоном совершенно скрывал фигуру и лицо путешественника, но видимый облик не интересовал Магдалену из Тинока – этого человека она узнала бы под любой личной.
Вскрикнула птица в кустах. Человек вздрогнул, будто почуял близкую опасность. Едва ли он заметил душу колдуньи, но легкое прикосновение чужой власти опалило ведьму как раскаленные клещи палача.
Магдалена ахнула и метнулась в сторону, спасаясь. Потревоженный эфир гневно гудел, вихрь холодного воздуха остудил боль ожога, хаос пел и хохотал, воздушный шторм мимоходом скомкал парящего орла и шутя разогнал стайку безвредных духов…
Она очнулась там, где лежала – под шатром ивовых ветвей.
Совсем рассвело. Луна истаяла, не было звезд. Тростники шелестели, только лодка почему-то исчезла.
Знахарка из Тинока встала с трудом, как будто у нее болело жестоко избитое тело.
– Ну что ж, – сказала ведьма сама себе. – я знала, на что иду, и добыча того стоила. Теперь я видела твою душу, Адальберт, и узнаю тебя из тысячи. Берегись. Днем и ночью, в дождь или под солнцем, я буду гнаться за тобой. Я стану твоим кошмаром и твоей тенью, собакой, бегущей по твоему следу. Я найду тебя, убийца и лжец. И тогда ты заплатишь за все, ты узнаешь, что такое месть Магдалены…
* * *
Как раз в этот момент двое мужчин в замке близ северного моря отстранились от магического кристалла.
– Как ты умудряешься проделать это, Людвиг? – спросил полный, внешне добродушного вида, каштанововолосый, гладко выбритый тридцатитрехлетний человек, известный всем в своем качестве императора Великого Церена. – Я не ожидал, что ты сумел сохранить кое-что из прежних способностей.
– Я не сохранил ничего, государь, – спокойно ответил Людвиг фон Фирхоф. – Просто этот кристалл изготовлен еще в прежние времена и не требует от владельца никаких дополнительных усилий. Мы зашили осколок кристалла в край ее плаща и теперь можем без помех наблюдать за Магдаленой из Тинока. Настанет день и она приведет нас прямиком к Хронисту.
Император слегка нахмурился.
– Тебе виднее, друг мой, я ценю твой ум и полностью доверяю тебе. Однако если бы ты в прежние времена поменьше увлекался сомнительными опытами, твой дар остался бы при тебе, и нам не пришлось бы пользоваться услугами ничтожнейшей из моих подданных… Кстати, она не обнаружит в плаще осколок?
– Ни в коей мере, государь. Для любого человека, кроме вас и меня, кристалл ничем не отличается от простого слитка стекла. Его осколок мал, как песчинка, она ничего не найдет.
– Это звучит обнадеживающе. Позаботьтесь, друг мой, чтобы злобная ведьма не прикончила ненароком этого Хрониста. Конечно, мне противно присутствие столь великого грешника в стенах резиденции короны, но государственная необходимость – прежде всего. Он нужен мне живым. Я бы хотел добавить – и невредимым, однако, понимаю, что и у твоей ловкости есть пределы.
– Я сделаю все, что в моих силах, государь. Однако не лучше ли попросту прикончить этого Адальберта? Женщине присуща сообразительность простеца – возможно, она права…
Гаген Справедливый встал и подошел к окну, скрывая приступ беспричинного гнева. Эти приступы в последние годы все чаще стали посещать безраздельного властителя Церена.
– Нет, – резко произнес он, помолчав. – Нет. Ты обязан доставить его живым. Ты умен, Людвиг, ты умен и талантлив, я обязан тебе многим, но ты не император. Твой хребет не знает, что такое тяжесть Империи. Иногда я просыпаюсь по ночам, волны молотом бьют в основание скалы Лангерташ, и мне страшно – ты понимаешь? Мне страшно, я боюсь, но не за себя. Я боюсь не выполнить предначертания моего отца Гизельгера. Хронист, преступен он или нет, безумен или в здравом уме – неважно, он все равно способен изменить облик Империи. Или, напротив, оградить от изменений. Так вот. Я хочу, чтобы изменения или их отсутствие свершались или не свершались по моей и только моей воле. Ты понимаешь меня, Людвиг?
– Да.
– Тогда действуй без промедленья. И пусть святые даруют тебе победу. Я, твой император, буду молиться за успех нашего дела. А сейчас нам следует расстаться – я устал.
Император не стал придерживаться этикета, он махнул рукой и вышел, не дожидаясь почтительного поклона советника.
Людвиг остался один. Он помедлил, собираясь с мыслями, а потом грустно покачал головой.
– Все течет, все изменяется, по воле императора или нет – какая нам, в сущности, разница? Меняется сам Гаген, и дай Господь, если в лучшую сторону.
Фон Фирхоф повернулся и вышел. Дождливый рассвет занимался за стрельчатым окном пустого кабинета императора.
Глава V
Сага о медведе
Хайни и Лакомка. Окрестности города Поэтера, Церенская Империя.
Нежно-голубое, цвета лучшей эмали небо накрыло окрестности, словно перевернутая миска, маслянистый диск солнца, казалось, таял в зените. Сыпучий песок дороги, обрамленный нежно-зеленой травкой, еще хранил почти сгладившиеся ямки следов – конских, ослиных и человеческих. Тишь знойного безветрия не нарушало ни единое дуновение, только в придорожных кустах надсадно кричала птица. Вдоль по дороге медленно брели двое путников, припорошенных пылью до самый бровей, один из них – белобрысый крепыш Хайни Ладер, жевал на ходу соломинку, второй – Рихард Лакомка, чернобородый верзила с изрядным брюшком, цепко озирал окрестности.
– Прощай, Нусбаум. Прощайте, неблагодарные нусбаумские толстосумы. Есть хочется, ежа бы съел. Вместе с колючками – буркнул он, с интересом прищурившись на светило.
Хайни нехотя отозвался:
– Дойдем до города – там и поедим.
Иволга на всякий случай перепорхнула подальше, в кустах испуганно затаился маленький ежик. Дорога пошла под уклон, лес кончился, уступая место широкому лугу. Серебряная река ласково обнимала поле, рассекая надвое город.
Город, судя по надписи над воротами, назывался Поэтер и разительно отличался от Нусбаума, аккуратная стена, не очень высокая, но в хорошем состоянии, окружала скопище опрятных домов. Город платил налог монастырю св. Регинвальда – белая громада монастырских построек высилась рядом.
Привратник городской стражи, по виду и акценту – из альвисов, остановил Ладера резким окриком, требуя пошлину за вход:
– Пошли вон, оборванцы. Безденежных пускать не велено.
Друзья попятились. Тонкий ручек более состоятельных пришельцев обогнул их, упрямо устремляясь в ворота.
– Пойдем отсюда, прогуляемся.
Они свернули в сторону и устало побрели вдоль стены. Через каждые сто шагов ее украшали аляповатые изображения Святого Треугольника. Кирпич местами осыпался.
– Может попробуем?..
Хайни поставил сапог в одну выбоину, нащупал другую и подтянулся на руках.
– Перелаз это не вход, за него пошлину не берут.
Он как следует устроился на гребне стены, ожидая, пока вскарабкается грузный Лакомка.
Города Империи не отличаются чистотой, но Поэтер в этом отношении оказался приятным исключением. Улицу, по которой шли бывшие наемники, только что подмели. Горбатый седой метельщик как раз заканчивал свою работу.
1 2 3 4 5 6 7 8