Волшебный дар казался ему жестокой шуткой, Адальберт тщетно попытался обмануть предназначение. В конце концов, он перестал различать, описывает ли он историю мира или создает ее. Так он превратился в неуловимого скитальца, скрываясь от имперских властей… Инквизиция Церена несколько лет безуспешно ищет его. Но реальны ли эти бесплодные поиски или они описаны самими Адальбертом?
Колдунья из Тинока дослушала до конца и хрустко потянулась.
– Занятно врешь и как будто бы не впервой, словно ты повторяешь по написанному. Ладно, я могу поверить, что где-то далеко бродит сумасшедший грамматик, только какое до этого дело ведьме Магдалене?
– Самое прямое. Твоя жизнь была описана Адальбертом.
…На этот раз монах не отпрянул, он позволил ухватить себя за полу черного балахона. Ведьма прижалась к решетке, вцепившись в одежду инквизитора, приблизила свои горящие глаза к его холодным глазам.
– Ты врешь, любитель костров и огня. Ты не можешь этого знать наверняка.
– Я говорю правду. Когда-то у меня был дар белой магии, Магдалена. Я потерял его, не важно, как. Но пока этот дар оставался со мной, я все-таки многое успел. Можешь не сомневаться, твоя жизнь, а, быть может, и твоя смерть – только дар Хрониста. Ну как, ты довольна?
Женщина со стоном выпустила балахон инквизитора.
– Ты сам истинный дьявол. Я не верю тебе.
– Как хочешь, но я не солгал ни на маковое зерно. А сейчас и полностью докажу тебе, что ты заблуждаешься, не доверяя мне. Видишь этот ключ? Он от твоей клетки.
Ведьма жадно уставилась на ключ, словно тот был отлит из чистого золота.
– А теперь смотри, Магдалена, я открываю твою клетку, я выпускаю тебя. Ты ведь не ведьма в душе своей, а? Ты лишь послушная глина в руках безумного Адальберта. Ты не нужна Святому Трибуналу. Иди, куда хочешь.
Инквизитор повернул ключ, отпер замок клетки, осторожно отступил на шаг и, не поворачиваясь к колдунье спиной, выбрался из полуподвальной темницы.
Магдалена из Тинока затаилась, шаги инквизитора постепенно стихли, удаляясь. Она выбралась из клетки, темница тоже оказалась не запертой. Ведьма легко преодолела семь ступенек к свободе и толкнула тяжелую внешнюю дверь тюрьмы. Опять не заперто. Во дворе не было ни души, медленно догорал костер – самый обычный, на таких никого не казнят.
Ведьма из Тинока далеко обошла огонь, стараясь держаться подальше от света, а потом словно бы растворилась в ночной темноте.
На втором этаже каменного дома двое людей осторожно, не зажигая свечи, отошли от приотворенного окна.
– Вы уверены, что мы поступили правильно, мессир Людвиг? – спросил тот, что был повыше и поплотнее.
– Не сомневайтесь, Кунц. – Людвиг фон Фирхоф, доверенный друг церенского императора, ловко стащил с себя черную рясу монаха. – В конце концов, когда-то я сам был членом инквизиционного трибунала и хорошо знаю таких женщин. Она сейчас в гневе, и пойдет по следу нашего Адальберта не хуже гончей собаки.
Кунц Лохнер, капитан императорской гвардии Церена, пожал широкими плечами солдата:
– Император мудрее нас. Простите мое любопытство, вы солгали ей?
– И да, и нет. Кое-что из сказанного – истинная правда.
– И все-таки не следовало нам отпускать служанку дьявола.
– Не волнуйтесь, любезный друг мой, дьявол в данном случае совершенно не при чем. Такие женщины из народа интуицией легко постигают то, что нам столь скупо дает наука – она маг и знахарка, медикус посредством данного Богом таланта и собственного упорства.
– А как же градобитие и нашествие блох? – фыркнул капитан гвардейцев.
– Как многие талантливые существа, она помечена легкой печатью ненормальности. Эта женщина, движимая безумной гордостью и местью, внушила себе, что является истинной причиной градобития и неурожая. Увы, друг мой Кунц, жестокие неурожаи не редкость в Церене, град – такое же явление природы, как рассвет или закат, а блох в Тиноке всегда было предостаточно.
Друзья императора приглушенно засмеялись.
– Пойдемте отсюда, государь ждет, нам еще предстоит путь в Лангерташ.
Через минуту они выбрались во двор и, подобно сбежавшей ведьме, бесследно растворились в темноте.
Глава III
Семь дней Струса
Адальберт Хронист. Город Нусбаум, Церенская Империя.
В Нусбаум я прискакал близ позднего вечера, когда лиловая проплешина заката уже украсила западную сторону купола горизонта. Окраина городка пустовала, только мальчишка с репьями в волосах брел со стороны леса, неся вязанку сухих веток.
Близ окраины красовалось мрачное, не лишенное назидательности сооружение – капитальная, хорошего камня виселица. Большая часть крючьев пустовала. На двух крайних болтались в петлях весьма печальные силуэты оборванцев в полусолдатской одежде. Мне попалось под ноги что-то мягкое. Сначала я принял это за обычную для провинциальных мест кучку козьего навоза, но, приглядевшись получше, обнаружил смятую груду перьев. Это была раздавленная, почти раскатанная в лепешку птица. Бархатные перья, месиво мяса и легоньких костей кто-то безжалостно втоптал в грязь.
Я подозвал паренька и, угостив его сухарем, показал на висельников:
– Кто?
Мальчишка оказался на редкость словоохотливым, а история – незамысловатой. Повешенными оказались шарлатаны, впопыхах принятые добрыми нусбаумцами за колдунов. Эти незадачливые молодцы то ли неудачно попытались погадать, показывая ручную птицу, то ли попросту не уплатили долг.
Я невольно огорчился, еще раз посмотрев на кучку перьев. Ночная тьма близилась, словно прилив океана. Лиловый закат нагонял почти физически ощутимую тоску. Найдя приют на ночь в задних комнатах гостеприимного придорожного трактира, я вновь открыл свой in-folio. Плутовской роман – замечательный жанр. Наверное, на меня подействовало лиловое небо, я зажег огарок свечи и писал долго – почти всю ночь, переделывая по-своему услышанную историю…
* * *
…История эта получила свое начало во вновь отстроенном после пожара нусбаумском трактире, что не доезжая пяти лиг до Большой Терпихиной Развилки. Развилку так назвали давным-давно, еще в старые, добрые времена Большого Мятежа. Имя-то дали, да настоящую причину после этого и забыли, как полагается. В Новые Времена Безмятежности воображение добрых путешественников дописывало смутную картину прошлого по-разному. Иногда не без занимательности, чаще как придется, но всегда в согласии с собственными вкусами и разумением рассказчика.
– Болото с комарами, говорю я тебе!
– Я тебе говорю, монастырь там стоял раньше, со строгим уставом.
– Комары!
– Нет, с уставом!
– Я а говорю, что матушка твоя была…
Трактирщица Матушка Петра, толстуха с толстым же красным бутоном, приколотым к необъятному корсажу, сердито косилась на зачинщиков спора. Ссорились Хайни Ладер и Рихард Лакомка, солдаты, лишь накануне с почетом уволенные из армии великого и благочестивого императора Гагена.
…Вот что уволенные, это все знали. Насчет почета – тут находились маловеры, ничего не понимающие в настоящих геройских подвигах…
Завсегдатаи обступили красного как свекла Ладера и нахально осклабившегося Лакомку, с нетерпением поджидая продолжения. Колбасник Шинцель в углу заказал телячьи почки и теперь отдавал дань продукту собственного изготовления, проданному кабатчице как раз накануне. Он уже подсчитал в уме, сколько заработает на каждом купленном Матушкой фунте потрохов. Словом, вечер обещал быть отменным, и ничего не обещало неприятных событий, которые как раз в это время собирались коварно нарушить правильный ход вещей.
Судьба стучится в двери по-разному. Иногда бравой рукой войны. Конечно, правой рукой, потому что левой руки у войны давно нет, этот рудимент сохранился исключительно у императорских интендантов. Порой – и куда чаще – судьба пользуется легкой рукой местного сборщика налогов, Лоренца Иеронимуса Нерона Роккенбергера. Но на этот раз судьба оставила утоптанные Госпожой Привычкой пути и призвала на помощь Его Величество Редкий Случай. После чего явилась нашим героям в образе Коломана Хаушки, по прозвищу Поросенок, каковое прозвище, не содержа в себе никакого поношения, лишь указывало на род занятий вышеупомянутого Хаушки, пастуха беконного стада.
Тщедушный повелитель нусбаумских хрюшек с трудом пробился в тесный круг, в центре которого герои меча как раз сходились в поединке разума.
– …была последняя шлюха!
– А твоя матушка не сгодилась даже в шлюхи.
Жаркий летний вечер не вполне располагал к драке, и появление Поросенка случилось кстати – как в подпиленные кости сыгралось. Ладер, задрав белесые брови и свирепо выпятив челюсть, уставился на пришельца. Лакомка, чернобородый верзила, ослабил пояс на немалом брюшке и потянулся к оставленной, но не забытой кружке.
– Ну чего тебе, Коломан?
– Старый Анцинус перекинулся!
Новость определенно вызывала интерес – Анцинусом звали ростовщика, в клиентах которого ходила добрая половине завсегдатаев кабака.
– Врешь!
– Не вру, хватил-таки удар старого ящера!
Гуляки подняли кружки, отметив событие, и вечер в трактире Матушки продолжился своим чередом.
Новопреставленный Анцинус к тому времени уже полностью утратил интерес к нусбаумским событиям, иначе непочтительная эпитафия Поросенка пришлась бы ему по вкусу. Во всяком случае, душеприказчик популярного ростовщика, местный знаток латыни и книг, обнаружил в доме покойного такое количество разрозненных ценностей, что образ дракона как-то сам собой сложился в изнуренных наукой, но все еще цепких мозгах ученого. Признаться, образ этот немало льстил Анцинусу Хрычу, который при жизни был щупл, мал ростом, кривоног и лыс.
Каждый дракон рано или поздно встречает своего рыцаря, чтобы гордо пасть, оставив груду золота, бриллиант величиной с кулак и выводок похищенных принцесс. Принцессы, все как одна, почему-то избегали угрюмой берлоги Хрыча, гранить бриллианты в Империи научились только спустя четыреста лет, но золота в монетах и браслетах все равно оставалось порядочно. А раз так – рыцарь не заставил себя долго ждать, и на горизонте, в пыли Терпихиного Тракта, вскоре замаячила долговязая фигура наследника Ящера.
По поводу наследника толково высказался Хайни Ладер, который первым заметил заморского сэра, споро подъезжающего на настоящем рыцарском коне:
– Ух ты! Благородный!
Сметка не изменила наемнику, наследник и не подумал селиться в Берлоге, имущество Ящера назначили к продаже. Сэр Персиваль Анцинус, посчитал доход и объявил, заморски гнусавя, что сохранит лишь несколько “догогих сегцу геликвий” “незабвенного дьядьюшки”. После чего, собственно, наша история и начинается по-настоящему…
* * *
Ночь выдалась замечательная. Оловянная луна, накануне как следует начищенная эльфами, светила вовсю, но недолго. Вскоре ее накрыла куча облаков. Возомнившая о себе куча раздулась до размеров горы, и запутавшееся светило окончательно потеряло возможность внести ясность в события, происходящие на земле. Северный ветер тщетно рвал облачную армию. Обнаглевшие тучи перестроились и решительно пошли в атаку, в результате чего заполночь полил дождь, достаточный для того, чтобы прогнать на сеновал влюбленную парочку, с вечера устроившуюся прямо под звездами. Господин Крот, единственный вассал на землях покойного сеньора Хрыча Анцинуса, прервал ночную охоту и укрылся в подземелье собственного замка, поскольку был самым обыкновенным кротом, обитавшим на грядах под окнами Берлоги. Кусты малины и крыжовника нахохлились, трусливо ожидая града.
Словом, час был глухой и неприветливый. Со всех сторон – хороший час. На гребне фигурного заборчика, что в меру скромных возможностей защищал палисадник Ящера от поползновений мальчишек, показалась сначала одна плотная Фигура, потом другая – еще немного поплотнее. Непочтительные сапожищи топтали резные завитушки, заборчик жалобно скрипел, но его жалоб никто не слушал. Таинственные Фигуры плюхнулись в палисадник, смяли мальвы, проложили путь сквозь ряды крыжовника и малинника, попрали ленные права крота, оскорбили действием клумбу с маргаритками и, наконец, очутились во внутреннем дворе Берлоги. Здесь Фигуры разом утратили таинственность и обернулись старыми знакомыми – Хайни Ладером и Рихардом Лакомкой.
– Мешок при тебе?
– А как же!
– Думаешь, чародей заплатит?
– Не заплатит – не отдадим. Вперед! И держи язык за зубами.
Возмущенно клацнул и разинул пасть разбитый замок, дверь конюшни тихонько заскрипела – и отворилась. Кобыла Хрыча, Розалия Анцинус, фыркнула, шлепнула жидким хвостом, и повернулась задом, демонстрируя негодяям сугубое презрение. Рыцарский конь сэра Персиваля глянул на широкую физиономию и могучие плечи Хайни – и промолчал.
– Где оно? Посвети, Лакомка!
В углу конюшни, там, где заезжий сэр поместил кое-какие “догогие сегцу“ реликвии, шевельнулся мятый серый комок. Комок вздохнул, немного повозился, подрожал коротким пушистым хвостиком и выпустил на свет шею, увенчанную приплюснутой головой. Голова, с яблоко величиной, поднялась на два с лишним локтя над землей, и робко уставилась на Хайни чудесными карими глазами.
– Ух ты, Лакомка, глянь, ну и шея у этой птички!
Струс мигнул, надернул на глаза тоненькую белесую пленочку, щелкнул клювом, и церемонно поклонился.
– Как ты думаешь, откуда это чудо у Хрыча завелось?
– Странствующий рыцарь какой-нибудь в Сарацинии поймал, а в Нусбауме, пропившись, заложил.
Струс поднялся во весь рост, распрямил длинные ноги. Ноги оказались наподобие журавлиных, только потолще и…
– …а когти у него здоровенные.
– Зато крылья тощие. И не летучий он. Давай мешок!
Струс покорно топтался на месте, чуть склонив голову набок. Нежно подрагивали метелочки коротких крыльев.
– Хватай его и суй туда.
– Сам хватай.
– Держи мешок, храбрец. А я…
Струс смущенно поджал ноги, оторванная от земли долгопалая когтистая лапа сложилась в подозрительно знакомую фигуру.
– Мешок держи, говорю!
– Ых!
– Вот так! Тепленьким взяли.
1 2 3 4 5 6 7 8