Но потом дело застопорилось, мне позвонили из Москвы, что резко сокращена квота советских журналистов, и потому меня перевели в резерв. Я позвонил Гаврюшкину, но он тоже не ответил определенно, промямлил что-то о сложностях, ожидаемых в стране, с которой у нас нет дипломатических отношений, напомнив с пафосом, – да и разве могут корейцы простить пассажирский «Боинг-747», сбитый нашей ракетой в сентябре 1983-го? Потом долго и нудно что-то плел о происках неких служб, заполонивших олимпийские объекты, о необходимости быть готовым к самым неожиданным поворотам, естественно, далеко не лучшего свойства…
Я не сдержался:
– Это мне здорово напоминает побасенки, коими нас кормили в 84-м, когда, сами себя напугав, мы не поехали в Штаты.
– Ну, это ты загнул, – с неудовольствием возразил Гаврюшкин. – Сейчас – новые времена…
– Да люди старые у руля!
Кто меня дернул за язык! Не стоило, ясное дело, этого говорить: самолюбивый и властный, мгновенно вспыхивающий при малейшей попытке несогласия с его отработанным и апробированным мнением Гаврюшкин не простит такого выпада, тем более его уязвившего еще и потому, что Вячеслав Макарович слыл одним из тех, кто рьяно поддерживал председателя Госкомспорта в его борьбе против Игр в Лос-Анджелесе.
Я возвращался из Прохоровки поздним вечером, дело близилось к одиннадцати, темнело. Слева и справа густой стеной – точнее не скажешь – еще поднималась пшеница, пылили комбайны и грузовики, вывозившие с поля хлеб. Высокие тополя, окружившие шоссе, стоило только выехать из Софиевки, создавали впечатление, что машина несется в глубоком зеленом ущелье. Аккуратно подбеленные стволы фосфорисцировали в вечернем воздухе, убаюкивая водителя. Редкие машины иногда вспыхивали фарами. Заканчивался воскресный день.
Накануне я получил письмо из Лондона, от Дейва Дональдсона. Он сообщил, что шеф твердо решил послать его в Сеул, в надежде, что сможет он развернуться и там, но сам Дейв очень в этом сомневается и честно признается, что смотрит на открывшуюся перспективу довольно мрачно. «Что с того, писал он, что я уже дважды посетил „Уэмбли“: в первый раз я просидел весь матч в баре перед телевизором со знакомой девицей, а второй раз попал в драку, учиненную болельщиками, и это обошлось мне подбитым глазом и порванным костюмом (20 фунтов стерлингов). Увы, шеф ничего слышать не желает и требует поставить точку в той истории, которую я так „ловко раскопал“. Если б он знал, кто в действительности раскопал! Без вашего позволения Мишелю Потье в Берн я не звонил, да и, скорее всего, он мне ничего не сказал бы. Я надеюсь увидеть вас в Сеуле? Иначе мне хана…»
Я мог бы, конечно, пообещать Дейву содействие, ведь мое досье пополнилось кое-чем интересным. Мишель, вновь звонивший из Женевы, твердо пообещал к началу Игр выдать код расшифровки допинга, в основе которого лежит натуральный возбудитель, до сих пор неизвестный науке и получаемый, как он предполагает, из определенного вида мексиканских кактусов. Поэтому, высказал предположение Мишель, сама лаборатория располагается или в Мексике или в Колумбии, где скрываются главные центры мирового наркобизнеса.
Я написал тут же Хоакину Веласкесу, попросил его «покопаться» в мозгах его коллег, занимающихся наркотиками и попытаться выйти на секретную лабораторию.
Но остался без работы и Леонид Иванович Салатко, мой друг из угрозыска республики: кое-какие мысли возникли у нас после неофициальной беседы у него дома, где он отмечал в конце июля день рождения и где я, по традиции, произносил первый тост в честь именинника. Салатко загорелся идеей и пообещал поспрашивать своих ребят. Правда, он потребовал от меня под честное слово не лезть без него ни в какие расследования, достаточно ему, то есть Леониду Ивановичу, свиньи, которую я подложил в истории с Виктором Добротвором. Ведь не поспей он вовремя, ну, спусти колесо или появись необходимость вмешаться в иную ситуацию – в жизни ведь всякие непредвиденные осложнения возникают, словом, опоздай он тогда, мне бы несдобровать.
За Цыблями зашуршал под колесами новый асфальт; ровная, как стрела, дорога подталкивала поднажать, а мысль успокаивала сомнения – вряд ли гаисты устроят засаду в столь поздний час. Слева промелькнули остатки Змиевого вала, этой славянской китайской стены, не менее древней и загадочной, протянувшейся на тысячи километров по украинской земле. Уколола мысль: а что мы знаем о ней? Спроси любого школяра, он тебе нарисует целую картину – длина, высота, история Великой китайской стены, а мимо Змиевого вала проезжают тысячи и тысячи людей и лишь единицы останавливаются, чтоб постоять у этого вечного памятника предков и задуматься об истоках своих…
Через километр – поворот на Переяслав-Хмельницкий, и я начал сбрасывать скорость. Откуда появился этот «МАЗ», уму непостижимо. Я успел лишь до предела выкрутить руль влево, но удар был так силен, что меня выбросило из «Волги», как летчика, нажавшего на катапульту.
…Когда пришел на какое-то мгновение в себя, увидел сквозь залитые чем-то темным, дымящимся глаза лицо человека в поварском колпаке, и успел подумать, а причем тут ресторан, и услышал глухие слова: «Один случай из тысячи…»
Через неделю меня выписали из больницы – ни единого перелома, только синяки, порезы и ушибы. «Волга» же оказалась разбитой вдребезги: она сделала два кульбита через «голову» и остановилась, врезавшись в толстенный придорожный тополь, довершивший разгром автомобиля.
«МАЗ» бесследно исчез…

ІІІ. СХВАТКА
1
Открытие Олимпиады я смотрел в Киеве.
Мы с Наташкой устроились у экрана. Еще ныла правая коленка, поврежденная в столкновении, на сердце лежал камень, и чем красочнее, праздничнее, раскованнее разворачивалось грандиозное, невиданное доселе шоу, до последней минуты хранившееся в глубокой тайне организаторами Игр, тем горше становилось на душе. После восьми лет треволнений, упорных попыток унизить Олимпийские игры до уровня обычных чемпионатов мира, свести на нет их вдохновляющее и объединяющее воздействие, после урезанных Игр в Москве и Лос-Анджелесе, когда, казалось, уже ничто и никто не в состоянии возродить дух всеобщего братства и взаимопонимания, роднивший людей разных вероисповеданий и политических устремлений, разного цвета кожи и жизненных идеалов, Сеул, столько раз объявленный нами чуть ли не новой «империей зла» (а разве не видели мы с вами буквально накануне открытия Игр, когда уже было решено, что, вопреки мрачным ожиданиям и прогнозам, сборная СССР прибудет в южнокорейскую столицу, буквально леденящие кровь зрелища расправ местной полиции над бунтующими студентами?), вдруг явил нам симфонию всеобщей надежды на лучшее будущее в нашем перенасыщенном подозрениями, ядерными ракетами и бездуховностью мире стандартизированных ценностей.
Тем более обидно было ощущать себя отринутым от разворачивавшегося на моих глазах почти гипнотического действа всеобщего очищения от мелочности, подозрительности, вражды и ненависти.
Не досмотрев праздник открытия Игр, я ушел в другую комнату и попытался читать. Но даже мой любимый Хэм не мог отвлечь от мрачных мыслей.
Скорее интуитивно, чем осмысленно я набрал московский номер Власенко. Анатолий теперь работал в СЭВе, но прежние связи и в спортивном мире, и в некоторых иных инстанциях, не слишком афиширующих свое существование, сохранил.
– Привет, – сказал я, услышав знакомый, чуть глуховатый, горделивый голос. – Смотришь?
– Олег? – искренне удивился Анатолий. – Ты как это не на Играх? Что стряслось?
– Держат в резерве, – ответил я и коротко обрисовал ситуацию.
– Послушай-ка, перезвони мне через пяток минут, я тут кое-какие справки наведу, чтоб было ясно, почему ты валандаешься в матери городов русских!
Власенко был человеком дела, слов на ветер не бросал, к тому же многолетняя дипломатическая работа за границей выработала в нем стойкое стремление всегда и неотложно приходить на помощь соплеменникам, сталкивающимся с различными трудностями.
Анатолий позвонил точно через пять минут.
– Вот что, старина, дело твое просто и дело твое сложно. Просто потому, что ни в каком ты не в резерве, аккредитация и прочие необходимые ксивы имеются. Больше того, есть авиабилет на спецрейс Москва – Сеул, правда, самолет улетел еще три дня назад. Сложно, потому что Гаврюшкин забрал твои документы и распорядился ни в коем случае не сообщать тебе об этих нюансах. Когда это между вами черная кошка пробежала? Ведь вы, если не в друзьях ходили, то, по меньшей мере, знали друг друга бездну лет?
– Это – длинная история, как-нибудь в другой раз… Коротко: разногласия с ним начались, едва он взобрался на свой высокий трон в Комитете. Хотя, честно говоря, мне непонятна подоплека его резкого охлаждения ко мне…
– А нужно, старина, анализировать подобные ситуации, обязательно разбирать их по косточкам, чтоб знать, кто тебе друг, а кто – враг. Ну да ладно, не об сем речь. Вылетай завтра же в Москву, а Гаврюшкина я беру на себя. Мы вырвем у него документы, вот только с билетом на Сеул сложнее. Ты ведь знаешь, что наши спортсмены перебрасываются в южнокорейскую столицу чартерными рейсами, последний улетит двадцать третьего сентября – это поздно. Есть один вариант – лететь через Токио. То есть до Токио ты сможешь добраться уже завтра, а вот как оттуда в Сеул, не берусь решать. У тебя знакомые есть в Японии?
– Есть, журналист из «Иомиури», Сузуки, он работал корреспондентом в Москве, а три года назад мы встречались на Универсиаде в Кобе. Вот только застану ли я его?
– Так, сейчас в Токио уже утро. Звони и проси забронировать место на 19 сентября. И тут же – дай знать мне. Я же продолжу свои розыскания. Слава богу, в связи с открытием Игр люди сидят по домам, смотрят. Пока, старина. Желаю удачи!
Я заказал домашний номер Сузуки и перенес телефон в кабинет. Наташка посмотрела на меня пытливым взглядом, но ничего не спросила – она умела в нужный момент не лезть с расспросами.
Я легко представил Яшу – коренастого, рафинированного японца, знавшего русский едва ль не лучше меня, а, помимо этого, английский с французским, а еще и тайский, что вообще выглядело фантастикой. Яша – настоящее его имя Яшао Сузуки – был преуспевающим японским журналистом-международником, в свои сорок с небольшим лет успевший поработать в Москве и в Париже, в Вашингтоне и в столице Таиланда Бангкоке, человек общительный и обязательный. Как большинство японцев, он любил пиво и теннис (на этих двух «китах» и началось наше сближение в Москве во время Игр-80). Три года назад он мне здорово помог в Кобе, разыскав бывшего канадского боксера-профессионала, пролившего свет на историю Виктора Добротвора, блестящего боксера и честного парня, закончившего жизнь весьма трагически. Я раскапывал ту историю с одной единственной целью: реабилитировать доброе имя Виктора, он-то уже не мог постоять за себя – его убили, введя в вену лошадиную дозу наркотика. Яша здорово мне помог тогда…
Резкие, прерывистые звонки оторвали от воспоминаний.
– Товарищ Романько? На проводе – Токио!
– Алло, Яша?
– Алло, кто говорит, повторите, пожалуйста, – услышал я незнакомый, модулирующий голос. – У телефона – Сузуки!
– Яша, дружище, привет, это Олег Романько! – выпалил я, и теплая волна радости прокатилась по всему телу.
– Олег, ты в Токио?
– Нет, Яша, в Киеве. Но от тебя зависит, встретимся ли мы в Токио. Послушай, я прилечу послезавтра из Москвы, мне кровь из носу нужен билет на самолет до Сеула. Я лечу на Игры, но некоторые обстоятельства помешали заранее побеспокоиться о билете. Сможешь?
– Мне сейчас трудно ответить, я, знаешь ли, больше не занимаюсь спортивной журналистикой, в Кобе была моя лебединая песнь. Побудь у телефона, я сейчас попробую подключиться по компьютерной связи к авиационному офису…
Я держал трубку, прижав ее к уху так плотно, словно боялся, чтоб звук просочился наружу. С минуту трубка молчала, потом я снова услышал голос Сузуки:
– Место на рейс «Пан-америкен» я тебе забронировал. Все о'кей. Я жду тебя – в какое время ты прилетаешь?
– Рейс SU-214, вылетаю из Москвы 19 сентября в 0:35.
– Я встречу тебя, Олег. Доброго утра!
– До свидания, Яша, у нас еще только начинается ночь…
Я положил трубку, возвратился к Натали и уставился на экран, где продолжался фестиваль открытия. Но радость, которая, казалось, должна была переполнять меня, не приходила. Что толкнуло Гаврюшкина на столь опасный – ведь рано или поздно, но я бы прознал о попытке обмануть меня – шаг? Проявление недоброжелательства? Но Гаврюшкин слыл человеком осторожным, такой семь раз отмерит, прежде чем отрезать. Почему ему так нужно было, чтобы я остался дома, в Киеве? О моих разысканиях он знать не мог: ни словом, ни намеком я не дал ему повода для размышлений на эту тему. Желание доказать, что он – начальник и моя судьба в его руках? Вряд ли, потому что это выглядело слишком мелко и легковесно, а Гаврюшкины на мелочи не размениваются, нет, они, если уж играют, то по-крупному, заранее просчитав всевозможные варианты за и против. Я ломал голову, но решение так и оставалось за семью печатями.
– Ты завтра улетаешь? – спросила Наташка.
– Да, Натали…
Она уловила что-то и обеспокоенно взглянула на меня: не такой должна была быть реакция на радостную новость.
– Не спрашивай меня ни о чем, Натали… позже сам тебе расскажу.
– Но… но ничего не угрожает тебе? Прости меня, неприятности не закончились? – Наташка была обеспокоена, хотя и сдерживала свои эмоции. На глаза же накатывались слезы.
– Нет, мой родной, никаких проблем. Не обращай внимания, просто я раздумываю над тем, что толкает людей на подлость. Давай-ка лучше смотреть, ведь этого мы больше не увидим!
Я глядел на сменяющие друг друга картинки с Олимпийского стадиона и с реки Хан: сеульские пейзажи и фантастические восточные народные танцы, джонки под косыми парусами и вездесущий Ходори, забавный тигренок, успевший завоевать сердца во всех уголках света, выступления юных спортсменов и гостей из-за океана, – все это было так прекрасно, а меня не покидало ощущение какой-то опасности, нависшей надо мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37