Я живо представил, как выбрасывало из растерзанной машины изуродованное тело Майкла Дивера.
– Что, это была его машина? – поворачиваясь ко мне и почти теряя сознание от собственной догадливости, прошептал Серж.
Я утвердительно кивнул головой.
Серж откинулся на спинку и застыл, как мумия. Лицо его враз стало белым…
– Ведь ты… мы… должны были сесть в тот автомобиль…
– Не исключено, – подтвердил я.
– О, святая парижская божья матерь… Нет, нет, и ты меня не проси, никогда! Никогда, я лучше петлю на шею накину, но больше… никогда не… не впутывай меня, Олег, нет, нет… никогда… это безрассудно… ведь это… это звери… не люди… его разорвало на куски…
Сержа била истерика, и наше счастье, что стекла были подняты и речитатив Казанкини не долетал до ушей зевак.
– Успокойся, никто тебя не собирается заставлять. Да и надобность в этом отпала – Майкла больше нет, значит, концы обрублены. Они добились своего…
Я, пожалуй, только теперь осознал глубину опасности, которая подстерегала меня. «Тебе что, больше других нужно?» Больше других, больше других, больше других…
Минуло, наверное, никак не меньше часа, прежде чем пробка стала потихоньку рассасываться. Серж внешне уже успокоился, но со мной он больше не разговаривал. Да и я не лез со словами – чего? Утешения? Критики? Обиды? Мне нечего было сказать Казанкини, и между нами пролегла невидимая стена отчуждения.
Когда мы добрались до Европлатц, это было в двух шагах от отеля, я сказал:
– Высади меня, пешком пройдусь.
Серж послушно притормозил, я выбрался из салона, мягко прикрыл дверцу. Мы не сказали друг другу «прощай»…
Я брел по Ньюбаугюртель, останавливался зачем-то у витрин магазинов, что-то шептал, иногда громко заговаривал сам с собой. У «Красного домика» замедлил шаг, и девица в кожаной юбке, едва закрывавшей ягодицы, игриво наклонилась ко мне, что-то сказала заигрывающе-ласково. Но я стоял, как истукан, и она отклеилась от меня, приняв за наркомана, пребывавшего в кайфе.
Возле трамвайного круга, что напротив Штадтхалле, я опустился на скамейку и долго сидел, безучастно провожая глазами пассажиров, выходивших и входивших в трамвай. Над моей головой кондуктора давали звонки отправления.
Я думал о Майкле, о суетности жизни и бесцельности этой суеты. Ну, чего он добился, чем улучшил нашу жизнь, расплатившись за свою порядочность и честность собственным существованием?
Солнце село, холодало. Я отправился в отель. В вестибюле повстречался Саня, он собрался побродить по Вене.
– Ты себя плохо чувствуешь, заболел? – обеспокоенно спросил он. – Давай я принесу чаю горячего или, хочешь, полстакана горилки с перцем после горячего душа, и – как рукой снимет, поверь мне!
– Спасибо, Сань, мне ничего не нужно. Отлежусь и завтра буду как огурчик.
– Нет, я все-таки предлагаю…
– Сашок, иди, дружище. Мне действительно ничего не нужно!
В номере я разделся и улегся под толстую перину. Бессильная ненависть колотила меня. Я понял, что не смогу отквитаться за смерть Дивера. Единственное, что смогу сделать, это рассказать все, что знал, и назвать имена Келли и Питера Скарлборо. А в том, что это их рук дело, не приходилось сомневаться. К Сержу обращаться сейчас бесполезно. Остается Дейв Дональдсон из лондонской «Дейли тайм». Вот только на месте ли он? Ведь с той самой ночи, когда мы встретились в полицейском участке, больше не виделись и не переписывались. Да и есть ли вообще в блокноте номер телефона лондонского газетчика?
Перелистал записную книжку, потрепанную, разбухшую, я уже не однажды собирался ее заменить новой, да не хватало смелости взяться за эти авгиевы конюшни, где накопились записи за десяток лет.
«Дональдсон, Дейв, 32 Sevil Road, London тел. REG 5511».
Лондонского кода я не знал, и пришлось позвонить вниз портье, и он продиктовал цифры.
Я набрал код, затем – лондонский номер Дейва, честно говоря, мало надеясь на успех.
Но трубку подняли быстро, еще не успел отгудеть первый сигнал.
– Здесь Дейв Дональдсон!
– Здесь Олег Романько, советский журналист! Если помните, Дейв!
– Мистер Романько! О, вы в Лондоне? Как же я могу не помнить вас?!
Я не ожидал от традиционно сдержанных англичан такой экспрессии: Дейв был так неподдельно обрадован, что его настроение передалось мне через сотни миль, разделяющих нас. От сердца отлегло: теперь я смогу воздать должное памяти Майкла Дивера, этого современного рыцаря совести.
– Нет, Дейв, я в Вене, приехал на Кубок наций по легкой атлетике.
– Жаль, но как ваши дела, как ваша жизнь, мистер Олех Романько?
– О'кей, Дейв! Спасибо. Не заинтересует ли тебя кое-что, продолжающее ту лондонскую историю…
– О, есть что-то новое? Минутку, я включу диктофон, одну минутку!
Я коротко изложил суть случившегося, но развивать тему не стал.
– Дейв, увы, я вынужден закончить разговор, ведь моя бухгалтерия не оплатит телефонные беседы с Лондоном!
– Дайте свой номер, я тут же наберу вас! Да ведь это сенсация. Вот что, мистер Романько, я выдам затравку в завтрашний утренний выпуск и первым же самолетом вылечу в Вену. Ого, эту штуку нужно раскрутить! Только, ради бога, никому ни слова, а, мистер Олех?!
– Спи спокойно, Дейв! До скорой встречи!
– Бай-бай, мистер Олех Романько!
9
Суббота – первый день Кубка наций – выдался не по-весеннему знойным. На небе – ни облачка. На трибунах – яблоку негде упасть, настоящий цветник. Каких только красок тут нет! Но преобладают светлые, радостные тона. Многие зрители разделись, загорают. Между рядами снуют продавцы кока-колы, хрустящего картофеля, сигарет, жевательной резинки, шапочек от солнца с символом Кубка – бегущего, прыгающего через планку, метающего копье оленя. Над стадионом в ослепительной синеве завис серебристый дирижабль с надписями по бортам «Фуджи-фильм». Огромными рекламными щитами огорожены беговые дорожки и сектора для метаний и прыжков. Практически каждый свободный метр занят – закуплен, как говорится, на корню фирмами и концернами, производящими автомобили и «ПК», персональные компьютеры, виски и видео, спортивную одежду и обувь, мебель и швейцарский шоколад. Робко втиснулась сюда и наша «Лада». Спорт стал объектом вкладов соперничающих фирм.
«А что в этом плохого, если деньги, полученные международными федерациями, пойдут на развитие массового спорта в развивающихся странах, на стипендии и субсидии выдающимся спортсменам? – завел я давний и бесконечный спор с самим собой. – Это только одна сторона медали, старина. А вторая, оборотная, выглядит несколько иначе: когда человек начинает бегать, прыгать, играть в футбол только за деньги, спорт утрачивает самую важную, самую ценную свою цель – воспитывать человека, приносить ему радость, наделять, в конце концов, в наш отравленный цивилизацией век здоровьем. Спокойно, спокойно, старина, сейчас ты скажешь, что большой спорт никогда не будет источником здоровья. Согласен, за то и нужно платить спортсменам, что во имя интересов людей, сидящих на трибунах, работают на грани риска. Но когда рискуют здоровьем только и исключительно ради денег и готовы пойти во имя монет на подлог – а разве допинг – это не подлог, это не обман? – это уже ни в какие ворота не лезет, как бы ты не старался доказать, что большой спорт без больших денег немыслим. Да ты вспомни своего знакомца Мухамеда Али? Какой был красавец, какая силища, сколько денег намолотил! И что осталось от него? Развалина, страдающий болезнью Паркинсона, без денег, без семьи, без надежды… Спорт сегодня балансирует на острие ножа, и нужно бороться, чтоб он выжил, чтоб остался для нас – для людей – привлекательным и радостным, желанным…»
Я заглянул в стартовые протоколы. Четвертьфиналы на 100-метровке составлены так, чтоб фавориты, а ими, без сомнения, были Джон Бенсон и четырехкратный олимпийский чемпион Карл Льюис, не встретились между собой. Жребий не свел ни с одним из них и Федора Нестеренко. Хорошее предзнаменование! Знал я за Федором слабость: взрывной, нервный Федор перед первым стартом обычно чрезмерно волновался, и это долго не позволяло ему выбиться в лидеры. Не скажу как, но Вадим Крюков отучил парня от такого «непроизводительного» расхода нервной энергии, и, обретя внутреннее спокойствие, Нестеренко сразу побежал, как говорят специалисты.
Публика реагировала на победы в забегах Бенсона и Льюиса так неистово и восторженно, словно они уже выиграли золотые медали.
Федор пришел к финишу вторым, хотя легко мог быть и первым. Я готов был голову дать на отсечение, что уловил момент, когда он резко притормозил на последней трети дистанции: сидел всего в нескольких метрах от финиша.
– Э, Федот, да не тот, – многозначительно произнес Саня Лапченко. – Выиграет, а слава кому? Москве…
– Во-первых, еще нужно выиграть, во-вторых, Сань, он здесь – советский спортсмен. А украинцем он был и остается, даже если обитает… временно, я думаю, в столице. Скажем: поехал передать наш доморощенный киевский передовой опыт в златоглавую. Ведь можно и так дело повернуть?
– Нет, Олег Иванович, с вами ухо нужно держать востро, – шутливо испугался Лапченко. – Так легко и в националисты скатиться…
– А вы в вашей газете и без того – националисты…
– Ну-ну, Олег Иванович…
– Что ну-ну? Разве это плохо, когда человек любит свой родной язык, культуру, историю, готов за них грудью постоять?
– Хорошо.
– Вот тебе и мой ответ. Давай посмотрим, как Федя сработает полуфинал. Тут у него в компании Бенсон. Не затрясется ли?
Когда объявили выход Джона Бенсона, стадион взорвался таким дружным ревом, что я невольно посочувствовал Федору Нестеренко – такая психологическая атака не каждому под силу.
С напряженным вниманием, внутренне как-то собравшись, точно мне самому предстояло бежать, я наблюдал за приготовлениями к старту. Бенсон что твой призовой конь – гарцевал перед ошалевшей публикой, красуясь своими действительно потрясающими мышцами. Федя одним из первых встал на колодки, застыв в скрюченной позе. Впрочем, только Бенсон не спешил, и судья вынужден был поторопить его. Но Джон долго еще устраивался, возился с колодками, пока, наконец, замер. И тут же, не ожидая выстрела, рванулся, за ним – еще трое.
Фальстарт.
Федя устоял, и это мне понравилось. Выходит, не соврал Крюков.
Но финишировал Федя только третьим, хотя, как мне казалось, бежал во всю силу. Впрочем, для выхода в финал этого хватило.
Оставалось ждать вечера, чтобы увидеть действительную мощь нашего спринтера.
Я оглянулся, ища глазами Сержа, но, к разочарованию, не обнаружил моего толстячка. Не оказалось его и в номере. Не увидел я его и в пресс-баре, столь любимом Казанкини. Впрочем, как выяснилось чуть позже, поиски мои были обречены на неудачу: Серж улетел в Париж еще ночным рейсом, не оставив мне записки и не позвонив…
– Ты остаешься, Сань? – спросил я Лапченко, с комфортом расположившегося в ложе прессы. Спросил, и без его ответа понял: Саню теперь и краном с места не сдвинешь…
В пресс-центре я столкнулся нос к носу с Дейвом Дональдсоном. Мы сразу узнали друг друга.
– Хелло, мистер Олех Романько! – взорвался Дейв и бросился обнимать меня с такой страстью, что можно было подумать – встретились близкие родственники, не видевшие друг друга вечность.
Я и не думал сопротивляться.
– Я только-только с самолета. Вот, держите, газета. Материал произвел эффект разорвавшейся бомбы. Мне тут в пресс-центре, не успел я заявиться, сообщили, что трижды звонил Лондон. Уже говорил с шеф-редактором. Мне даны все карт-бланши! Вы не передумали, мистер Олег Романько?
– Дейв, зовите меня по имени, иначе я скоро так зауважаю себя, что мы с вами потеряем общий язык!
– Нет, нет, что вы, мис… о, извините, Олех!
Он мне все больше нравился, этот английский «гробокопатель», как величают на Островах репортеров, имеющих дело с криминальными историями. Что-то было в нем искреннее, чистое, восторженное, идущее от самого сердца.
Я взял «Дейли тайм», и на первой же полосе увидел заголовок: «Взрыв на Турецкой площади в Вене. Кто убил Майкла Дивера? Мафия рвется в спорт». И чуть ниже, мельче: «Наш специальный корреспондент Дейв Дональдсон уже в Вене, чтобы держать вас в курсе этой загадочной истории. Только в „Дейли тайм“!» Я поспешно пробежал глазами три десятка строк и облегченно вздохнул: вчера забыл предупредить Дейва, чтоб он нигде пока не называл мою фамилию, но он и сам догадался это сделать.
Но договорить нам не дали. Неприметный, в сером стандартном костюме с неброским однотонным галстуком, средних лет, среднего роста мужчина подошел к нам и негромко осведомился, обращаясь к Дейву:
– Извините, вы – мистер Дейв Дональдсон?
– Да, я собственной персоной, но чем могу быть вам полезен? – выпалил репортер, с удивлением разглядывая незнакомца.
– Я – комиссар криминальной полиции Райх. Не будете ли вы столь любезны уделить мне несколько минут?
Дейв дернулся было ко мне, с языка его чуть не сорвались опрометчивые слова, но в последний момент прикусил язык, что, однако, не ускользнуло от внимания комиссара – он изучающе осмотрел меня с головы до ног. Я поспешил сказать:
– Я буду или здесь, или на трибуне, Дейв.
– Да, подождите меня, Олех!
Я взял в руки третью банку пива. Появление комиссара заставило лихорадочно работать мозги. Ясно, что Дейва пригласили на беседу не за то, что он в неположенном месте оставил свой «кар» (скорее всего, он еще не успел им тут обзавестись, подумал я, но ошибся – Дейв нанял автомобиль еще в аэропорту Швехат), или чтобы провести светскую беседу о том, как работают их коллеги в Лондоне. Его расспрашивают о погибшем водителе, и ему доведется выложить то, что знает, в противном случае, по местным законам утаивание подобных сведений приравнивается к недоносительству и подлежит уголовной ответственности.
Мои предположения оправдались.
– Я рассказал им предысторию. Другого выхода не было, он прижал меня к стенке. Зато комиссар кое-что сообщил и мне: взрывчатка американского производства, где-то около двух десятков килограмм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37