Встретились тогда в Лондоне, когда он случайно наткнулся на меня в полицейском участке. Ну, написал честно, так, как я его просил, хотя мог и растечься мыслию по древу, это у них в порядке вещей. Теперь, после убийства Карла Липмана, мы снова вышли на контакт, и парень снова не подвел. Ладно, не подвел, – оборвал я себя, – ты тоже не суетись: он берег собственный интерес, ты носитель информации, кто же станет разрушать источник, чтоб выпить стакан воды? Но и подозрительность, согласись, хоть как уж в нас ее воспитывали, да что там – культивировали! – чуть ли не с детсадовской считалочки, у тебя никогда не расцветала махровым цветом. Если б это не так, никогда ты не смог верить людям из-за бугра, многим, с кем сводила тебя журналистская тропа, так что бросай ты это премерзкое взвешивание «за» и «против»…
– Дейв, есть одна небольшая поправка в наши с вами выводы, – сказал я и изучающе посмотрел на собеседника. Он запнулся на полуслове, но лицо его продолжало излучать незамутненную радость. – Мы ошиблись, в той машине не было Майкла Дивера. Погиб другой человек, и я знаю его имя.
– То есть, вы хотите сказать, что я ввел в заблуждение читателя и даже местную полицию? – Дейв Дональдсон явно опешил. – Это не слишком приятная новость, скажу вам, и на Бейкер-стрит кое-кто, узнав ее, обрадуется донельзя. Зависть – штука опасная. Но я уверен, что у вас, мистер Романько, не было намерений толкнуть меня в эту яму?
Вот эти слова «я уверен», сказанные твердо, без подкопа или тени сомнения, поставили точку на моих колебаниях.
– Нет, Дейв, я не обманывал вас. До сегодняшней ночной встречи с… ожившим мертвецом, я был уверен, что это именно Майкл Дивер находился в автомобиле, взлетевшем на воздух. Более того, вольно или нет, но ваша публикация в «Дейли тайм» спасла ему жизнь, потому что те, кто охотился за ним, поверили в стопроцентность совершившейся расплаты…
– Нет, мистер Романько, вы поистине страшный человек! – воскликнул Дейв. – У меня внутри закаменело, когда вы сказали об ошибке, а оказывается, история получает головокружительное продолжение!
– И, сдается, Дейв, мы еще кое-что вытащим на свет божий такое, чего вашему шефу и не снилось!
– Я готов!
– Дейв, извините за неделикатный вопрос… Ради бога, не подумайте ничего дурного, но вы заработали на этих публикациях?
– Еще бы! Но можете не сомневаться – половина ваша, по всем законам свободной журналистики!
– Нет, Дейв, я не рекламное агентство и не ЮПИ – поставщик платной информации, я – журналист, ищущий правду, и никогда не соглашусь, чтобы в жизни побеждало зло. Мне нужна ваша помощь, а насчет денег я спросил потому, что хочу предложить вам… съездить в Женеву.
– В Швейцарию? По вашему делу? – Дейв лукаво взглянул на меня. – Вот вы и стали компаньоном, мистер Романько, с представителем, так называемой, бульварной прессы!
– Что ж – успеха нашему предприятию! – вырвалось у меня.
– Еще раз спасибо вам, мистер Романько!
– Сократи формулу обращения ко мне – просто Олег! Только не «ха», а твердое «г» – не Хардон, а Гордон, понял?
– О'кей, Олег! – Дейв единственный иностранец после Сержа, умудрившийся действительно произнести твердое «г». Как я пожалел, что нет рядом со мной Сержа Казанкини…
– Так вот, Дейв, если вы не возражаете истратить энную часть заработанного гонорара на билет до Женевы, то я буду вам искренне признателен. Ибо дело не терпит проволочки и нам нужно первыми придти к финишу, если мы хотим взять их за горло! Кого – об этом мы еще поговорим. Итак, Дейв, вы отправляетесь в Женеву, вы бывали там? Нет? Так вот, в Женеве вам нужно попасть на улицу Крамгассе, 4. Рядом в доме под номером 2 находится старейшая во всей Швейцарии аптека. Кстати, когда будете там, загляните ради любопытства, все-таки 1571 год. Впрочем, это, так сказать, лирическое отступление. Вам нужно встретиться с Мишелем Потье, он говорит по-английски, кстати. Передадите ему мою записочку и вот этот пакет. Что в нем? Неизвестный допинг, запущенный в спортивный мир, который, судя по всему, сработает в Сеуле…
– Извините, Олег, я – криминальный репортер! И, честно говоря, даже на «Уэмбли» хожу только на финальные матчи, да и то, признаться, чтоб не выглядеть белой вороной в глазах коллег. Растолкуйте мне, что за напасть – эти допинги? Как по мне, если находятся идиоты, готовые рисковать здоровьем во имя позолоченных медяшек, навешиваемых на грудь, как призовым лошадям на ипподроме в Челси, так это их дело!
– Здесь вы, Дейв, затрагиваете уже мою честь, потому что я сам был той самой «призовой лошадкой», как вы изволили выразиться. Но я не брал на свою душу греха и не подстегивал организм разными искусственными или естественными ускорителями и поэтому борюсь с теми, кто рад превратить спортсменов в «призовых лошадок». Нет, Дейв, спорт – это самое великое, что выдумали люди после электричества, бензинового двигателя и пенициллина, и, поверьте мне, он заслуживает, чтоб за него бороться отчаянно. Нельзя лишить человека надежды на будущее, а без спорта, без физической культуры вообще, мы вымрем, и после нас останутся лишь самовоспроизводящиеся роботы. Уж им-то спорт действительно ни к чему!
Моя горячая тирада несколько смутила Дейва, он порывался вставить слово, но я не дал ему раскрыть рта. Я прочел Дейву небольшую, но емкую лекцию о допингах и их влиянии на спортивную жизнь, обрисовал тех, кто стоит за всей этой фармакологией и получает бешеные барыши, по сравнению с которыми гонорары чемпионов, согласившихся рисковать, выглядят копейками – жалкими копейками в базарный день.
– Если так пойдет и дальше, то, боюсь, кое-кому из моих коллег и из отдела спорта придется поискать работу! – пошутил Дейв. – Мне это здорово понравилось!
Я отдал Дейву пакет и загодя написанное послание к Мишелю Потье.
– Запомните телефон в Женеве: 031-22-14-81. Мишель Потье. И еще – передайте на словах, что времени в обрез, допинг уже работает, и если до Сеула не удастся раскрыть его код, будет поздно. Я очень прошу Мишеля не терять ни минуты!
Нет, Дейв не был бы сыном своего времени и своей загнивающей системы, если б не спросил напрямик:
– Мы теперь как бы компаньоны в обладании информацией?
– Что за разговор, Дейв! Самое важное – разоблачить эту банду. Хочу предупредить: это очень опасно, Дейв! И взрыв у Турецкого сада в Вене – тому свидетельство…
– Вы не подумайте, Олег, что если я никогда не занимался спортом, то слабак. Нет, я всегда готов постоять за себя. Так меня воспитали!
И здесь они нас обошли, разочарованно подумал я. Как мы не гнали наш локомотив вперед целых семьдесят лет! «Готов постоять за себя», а мы-то воспитывали в людях инфантильность, пообещав им, что лишь в коллективе – сила, только общая масса – это правда жизни и наш идеал. Вот и рубили – в прямом и переносном смысле – головы, торчавшие над толпой. Будь как все, все – за одного…
– Удачи тебе, Дейв! Черкни пару слов или позвони. Но соблюдай осторожность – никто не должен даже догадываться об этом. Понял?
– Еще бы! Это железное правило нашей журналистики. Да, мистер Романько, извините, Олег, я могу открыть тайну погибшего в автомобиле?
– Не только можно, даже нужно! Пусть они подергаются, занервничают, авось что-то и выплывет на поверхность! Ты сделай упор на следующее обстоятельство…
12
Домой мы возвращались в одном самолете со сборной. Как обычно, после состязаний спортсмены сбросили с себя груз напряженного ожидания, сурового режима и неписаных законов сдержанности – этих многочисленных табу, сопровождающих человека, вступившего на крутую, скользкую тропу большого спорта. Победители радовались открывшейся дороге в Сеул, побежденные здраво рассудили: не получилось здесь, в Вене, получится в Москве или Женеве, в Варшаве или Токио. Ведь прежде чем удастся надеть на себя форму олимпийской команды СССР, особо желанной после восьми лет нашего ничем неоправданно порушенного олимпийского цикла, придется еще доказывать свое право на это. Из Сеула, где давно приготовились к Играм, доносились, хоть и прошедшие сквозь густое сито невидимых «красных карандашей», потрясающие новости. Они красноречиво свидетельствовали, что это будет Олимпиада столетия и участвовать в ней престижно, а успех сулит немалые моральные и материальные стимулы.
Вскоре после взлета принесли подносы с обедом. Саня вытащил припасенную именно для такого случая бутылку испанского коньяка «Ветерано», ароматного, согревающего вечным теплом Средиземноморья, где произрастают виноградники, дарящие столь прекрасный нектар.
Волнения последних дней отодвинулись на второй план, остались где-то там внизу, за государственными границами, пересекаемыми нами в этот час, и осознание того, что опасность миновала, а дело, ради коего мне пришлось претерпеть столько испытаний, забыть которые было не под силу даже спустя два с половиной года и суровым напоминанием которых был взрыв у Турецкого сада в Вене, получило продолжение, и можно было надеяться, что удастся-таки добраться до истоков – отравленных истоков мафии, делающей свой черный бизнес и теперь на здоровье спортсменов. Правда, до спокойствия еще ой как далеко, но, признаюсь честно, хоть в Вене я чувствовал себя в шкуре человека, заглянувшего в жерло клокочущего вулкана, не мог, не имел права отвернуться, отойти от края, не говоря уж о том, чтобы удалиться на безопасное расстояние…
– Как поживает наша славная пресса? – спросил подошедший Вадим Крюков. Он был слегка навеселе, как, впрочем, и большинство в нашем воздушном ковчеге. Не нужно было быть психологом, чтоб догадаться, что Крюков – на коне, он был не из тех, кто скрывает свое торжество.
– Вашими заботами, Вадим Васильевич, – почтительно поднимаясь из кресла, сказал Саня и добавил: – Садитесь, у нас свободно!
– Ну, если приглашает пресса, грех или даже не грех – опасно! – отказываться. – Крюков пробрался на кресло у окна.
Саня снова вытащил из сумки бутылку «Ветерано», в литровой емкости оставалось еще вполне достаточно, чтобы скоротать в приятной беседе путь до Москвы.
– За вас и за Федора, Вадим Васильевич! – провозгласил Лапченко.
– Спасибо, братья-борзописцы! – Крюков одним движением выплеснул в рот коньяк и причмокнул. – Отличная штука! Это чей?
– Испанский.
– Нужно запомнить, мы как раз в Барселоне через месячишко будем. Спасибо, ребята, за просветработу. А то, знаете, у тренера свет в окошке – стадион да отель, в Англии ли ты, или в Штатах, в Бразилии, или там, скажем, на Фаррерских островах…
– Насчет Фаррерских ты, правда, загнул – там нет пока ни единого стадиона, насколько мне известно, – сказал я. Крюков почему-то меня раздражал: мне никогда не нравилось, когда человек так явно, так специально работает на публику. А он работал! Причем объектом был выбран я, не Саня, нет, Саня был прикрытием для Крюкова, испытательным стендом, где проверялась моя реакция на слова. «Ну, чего тебе, Вадюня, не сидится, что ты мечешь икру? – мысленно обратился я к Крюкову. – Ведь весь ты сейчас изголяешься передо мной, чтоб доказать, как ты добр и порядочен. Не мельчи. Ну, забрал ты Федю, увел из-под носа у его законного хозяина, ну, согласен, не то слово – не хозяина, но человека, тоже имеющего законные права на этот потрясающий успех Нестеренко. Если ты считаешь, и Федор думает, что так для вас лучше, а значит, для нашего спорта на Олимпиаде в Сеуле, а я – истовый патриот, чтоб ты не сомневался! – я две руки подниму „за“. Удач вам, ребята! Но ведь что-то тебя грызет, Вадим, я ведь с тобой хоть пуд соли не съел, но пообщался ой-ой-ой сколько. Вижу: как на раскаленной сковородке крутишься. Боишься, что я напишу, что успехом-то Федя обязан Ивану Кравцу? Не напишу, можешь быть спокоен, мелко это и не для меня…»
– А как пресса оценивает Федин финиш? – не выдержал Крюков, прорвало-таки его.
– Вы такое сделали, Вадим Васильевич! Теперь и Бенсону стоит всерьез задуматься! – восхищенно изрек Саня.
Но Крюков глазом не повел – он меня пас, он моего слова ждал.
– Знаешь, какая мне мысль сейчас в голову пришла, а? – раздумчиво, глядя в упор на Крюкова, произнес я. Тот превратился в слух, он буквально поедал меня глазами. А я возьми и сморозь – кой черт меня дернул! – Вот только не пойму, кто на кого похож: Бенсон на Нестеренко или Нестеренко на Бенсона?
Крюкова словно кто-то толкнул в грудь – он отпрянул назад, кресло затрещало. Он чуть не задохнулся от гнева. Я, честно скажу, растерялся, ведь ничего худого не имел в виду. Хотел просто польстить, подыграть ему, потрафить его гордыне, что ли…
– Борзописцы, вам бы только в дерьме копаться! – взорвался Крюков.
– Ты чего это, Вадим? Я ведь не хотел ничего ска…
– Пошли вы все… – Он вскочил на ноги и, чуть не вытолкнув в проход Саню, вылетел из нашего ряда.
– Что это с ним? – растерялся Лапченко.
Я пожал плечами.
Пачка газет, купленных в аэропорту Шхеват, наконец-то дождалась своего часа. Я раскрывал газету за газетой, листал страницы. Кубок отодвинул другую информацию на другой план. И почти везде – портреты Бенсона: Джон завязывает шиповки, раздает автографы, рвет финишную ленточку, обнимает тренера Гарри Трамбла, а вот и Федя Нестеренко пожимает руку Джону – оба на седьмом небе от счастья, а чуть в отдалении, точно оберегая питомцев, рядышком, плечом к плечу, стоят Крюков и Гарри Трамбл, тренер Бенсона.
Из головы не выходила необъяснимая, дикая вспышка Крюкова. Не открою Америку, если скажу, что чаще всего мы начинаем вспоминать плохое о человеке, когда он нас чем-то заденет, обидит. Не лучший способ добиваться истины, но что поделаешь с неуправляемым процессом мышления: хочешь ты того или нет, а вдруг накатится на тебя нежданное, потаенное, часто давным-давно забытое, казалось бы, оцененное и засланное в самые дальние, космические тайники памяти.
Не люблю себя в такие минуты, когда логика и разум отступают под натиском эмоций, стыд и грусть охватывают после таких душевных «откровений»: стыдно от того, что сам уподобляешься тому, кто вызвал этот фонтан воспоминаний, грустно, что в такие минуты ты сам теряешь и теряет тот, кто стал объектом ответной реакции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37