И даже придумал условие, что через двадцать лет все они должны обратно вернуться в родные земли, потому что на чужбине, якобы, их волшебный дар постепенно сходит на нет.
Но Зерешь все равно была без ума от радости. Она окружила гадателей такой заботой и почетом, что они мечтали бы навеки остаться под крышей аманова дома, если бы это было возможно и поняли, что все же, несмотря ни на что, родились под счастливой звездой.
Каждый день Зерешь советовалась с ними по всем важным и вовсе мелким домашним делам, и они отвечали на её вопросы при помощи особых, магических костей, на гранях которых были начертаны цифры и знаки, означающие так много, что разобраться в них могли только мудрейшие.
Но Зерешь была женщиной хитрой, и зачастую спрашивала ответы у трех магов по-отдельности, а потом складывала их суждения в одно, которые потом и выдавала за свое собственное, за что и слыла мудрой женщиной среди многих знатных людей в Сузах.
Например, сразу же после злополучного пира, на который не пришла царица Астинь, Зерешь с пристрастием расспросила всех своих гадателей, нужно ли ей предпринимать усилия, чтобы каким-то образом попытаться снова соединить царя и царицу, или же оставить все, как есть.
Со слов мужа Зерешь лучше других знала, как тосковал Артаксеркс по Астинь и в каких выражениях проклинал потом Мемухана, надоумившего издать письменный царский указ, который теперь никак нельзя переступить. А ведь если бы Аман каким-то образом вернул царю Астинь, их дружба упрочилась бы ещё сильнее и была бы скреплена тайными, а значит, самыми крепкими узами.
Но все трое гадателей сказали одно и тоже: с Астинь навсегда покончено, нужно забыть её и никогда больше не вспоминать, потому что скоро над Персией взойдет новая звезда, другая персидская царица, придется только немного подождать. Один из них даже назвал точное время - подождать пять лет и примерно восемь месяцев, так сказали ему магические кости.
Тогда Зерешь успокоилась и сказала Аману: "Забудь про Астинь, как будто бы её никогда не было на свете, и даже не называй её имени при царе."
За вс эти годы через своих мудрецов, а иногда и от себя лично Зерешь дала своему мужу немало хороших советов, и один из них особенно пригодился, когда Артаксеркс только что назначил Аману своим везирем.
"Для того, чтобы царь Артаксеркс не отсек тебя слишком быстро от своих милости, ты должен стать для него таким же необходимым, как любая из частей его тела, - сказала однажды мужу Зерешь. - Погляди сам - ведь никому из людей не приходит в голову даже в минуты сильнейшего гнева вырывать у себя из живота печень или отсекать собственные пальцы - всякий старается старается выместить зло на других, чтобы самому больно не было."
"Что же я могу? Не пойму, к чему ты клонишь? - удивился Аман, который хоть и любил сам много говорить, но не умел слушал и плохо понимал с первого раза, что втолковывали ему другие.
"Ты не можешь стать рукой молодого царя, потому что у него и без тебя длинные руки, а правая рука даже длиннее левой, - спокойно принялась объяснять тогда Зерешь. - И глазами ты его не сумеешь стать, потому что Артаксеркс и без тебя зорко видит, ни тем более сердцем, так как по твоим словам царь и так слишком часто бывает слишком задумчивым и прислушивается к своим желаниям. Но ты сказал мне как-то, что наш царь молчалив, не любит много говорить - значит ты, Аман, должен стать его языком."
"Языком? Что ты снова болтаешь, Зерешь?" - засмеялся Аман и начал нарочно показывать жене язык, желая насмеяться над её глупой, женской болтовнюей.
"Да, ты должен стать его языком, научиться угадывать мысли царя и говорить их вслух, весело шутить, когда нужно, и вовремя давать ему хорошие советы. И совсем скоро царь не сможет обходиться без тебя ни на троне, ни за пиршественным столом, он неотступно будет держать тебя возле себя, а ты должен быть всегда наготове, как язык у него во рту", - пояснила Зерешь.
И ведь так все и получилось, по слову Зерешь - за четыре года Артаксеркс не только не поменял своего везиря на другого, как каждый год делал предыдущий владыка, но ещё больше возвеличил Амана и ни дня не мог обходиться без своего любимого советника и сотрапезника.
Правда, сам Аман тут же позабыл, что стремительное его возвышение началось с совета Зерешь, но она была не в обиде, потому что давно мечтала не о славе, а только о покое для себя и друзей дома, как называла она своих гадателей.
Зато сегодня опытным взглядом Зерешь определила, что её муж слишком много выпил вина за трапезой с царем, и, пожалуй, может наговорить много лишнего, поэтому устроилась выслушивать его наедине.
"Сердце глупого в его языке, а язык мудрого - в его сердце", - любила повторять она Аману, но сейчас он все равно не услышал бы её, потому что с порога начал громко рассказывать, сколько выпил с царем вина и сколько съели сладкой дичи, незаметно переходя совсем на другое.
- Род мой ещё более древний, чем даже род Артаксеркса, - говорил Аман, развалясь на ложе, громко икая и хватая ртом воздух - Ты ведь знаешь, что предки мои происходят из страны Агага, в самом центре Мидии, и каждому известно, что Кир Великий бы внуком последнего мидийского царя, Астиага, который тоже был агамитом, как и я. Ты хоть понимаешь, о чем я толкую тебе, Зерешь? Все остальные, кто называют себя Ахменидами, на самом деле, по древности крови - самозванцы, и не могут ни в какое сравнение идти с нами, агамитами.
- Да, да, все так и есть, правильно говоришь, - кивала Зерешь и крупная родинка на её щеке при этом шевелилась, как ночная бабочка, вот-вот готовая вспорхнуть с её спокойного лица.
- Всем известно, что Кир выступил против мидийского владычества, потому что больше всего боялся древней, сильной крови мидийцев, но она все равно по-прежнему течет в жилах лучших из лучших. Погляди сама: кто сделался первым при дворе? Разве не Аман агамит, сын Амадафа? А разве не великий князь Мемухан, князь Мидийский, клоторый тоже из агамитов, пользуется самым большим почетом по сравнению со всеми другими князьями? Нужно быть слепым, чтобы не видеть явного.
- Правильно говоришь, правильно, - твердила Зерешь, зорко поглядывая на дверь: как бы кто-нибудь не подслушал пьяного хвастовства Аман и не донес потом царю.
- Ха, а разве передо мной не падают ниц все служащие и стражники при царском дворце, как будто я тоже царь? Разве не ползают все они передо мной в пыли, целуя мои грязные сапоги?
- Да, да, все так и есть, правильно ты говоришь, - кивнула Зерешь.
Она приготовилась, что Аман ещё долго будет о чем-нибудь говорить, но он вдруг замер с открытым ртом, как будто бы вспомнил о чем-то важном и оборвал свою речь на полуслове.
- Правильно говоришь, все падают перед тобой ниц, ползают в пыли, осторожно напомнила мужу Зерешь, который сидел молча, выпучив глаза и на глазах наливаясь кровью.
- Нет, не все, - сказал Аман, сделавшись вдруг серьезным, и сразу же страшным. - Пока что не все.
Аман вдруг вспомнил, что сегодня, совсем недавно, только что, когда он выходил со слугами из дворца через дальние ворота, один высокий стражник, стоящий под деревом, не склонил перед ним головы и даже нарочно отвернулся. Аман отчетливо увидел перед собой его статную фигуру, темные волосы, гордый поворот головы и сразу же почувствовал, как у него начинается сильная изжога.
- Я прикажу затоптать его в пыль, а кишки размазать по траве, - сказал Аман, обращаясь теперь только к самому себе.
- Что? О ком ты? Куда собрался на ночь глядя? - воскликнула Зерешь, когда Аман вскочил на ноги, и приказал слугами срочно принести халат, в котором он обычно ходил во дворец. - За тобой вечером не приходили посыльные от царя.
Но Аман ничего ей не сказал и, сцепив зубы, выскочил за дверь. В такие минуты, когда он замолкал и начинал вынашивать в себе какие-то тайные намерения, он делался по-настоящему страшен, - даже Зерешь старалась тогда держаться подальше от него.
"Он сегодня замеременел злом, и неправду вынашивает утроба его," - вот что сказал один из гадателей, когда в встревоженная Зерешь рассказала обо всем с друзьями дома.
"Лучше бы не наступал для всех нас этот день", - сказал другой.
"Вся земля содрагнется от сегодняшнего его икания", - загадочно прибавил третий, так что Зерешь вовсе ничего не поняла.
Возможно, они просто имел в виду, что живот везиря в последнее время сделался чересчур толстым и упругим, потому что он чуть ли не каждый день веселился и трапезничал с царем, слушая его рассказы про Эсфирь. Или все же не только это?
...При виде Амана стражник, стоящий возле дальних садовых ворот, тут же упал лицом в землю, точно ему палкой перебили обе ноги, и забормотал неразборчивые слова приветствия.
- Встань, падаль, - сказал ему Аман. - Встань, я буду говорить.
Джафар вскочил и с тупым видом уставился на короткие, из мягкой разноцветной кожи, сапожки Амана, словно силился на всю оставшуюся жизнь запомнить их узор.
- Кто стоит там, под тем большим деревом? - спросил Аман, кивая за ворота. - Как зовут того высокого стражника?
- Мардохей, - пролепетал Джафар. - Мардохей его имя.
- Ты хорошо знаешь его?
- Нет, я ничего про него не знаю, - испугался Джафар, почувствовав в голосе везиря скрытую угрозу. - Совсем ничего не знаю. Нам, стражникам, не положено много разговаривать между собой, иначе мы можем не заметить врага и всякого, кто хочет украдкой пробраться в сад.
- Значит, ты совсем ничего не можешь сказать мне о нем? - спросил Аман, и теперь угроза в его голосе прозвучала более, чем явно. - Или все-таки хоть что-то скажешь? Может, мне приказать подвесить тебя за язык, чтобы он не валялся у тебя во рту без всякого дела?
- У него есть дети, а у жены его - рыжие волосы, она тоже очень приметная, я как-то один видел их вместе на базарной площади, - прошептал Джафар. - Мардохей ведь такой высокий, что его издалека видно и ни с кем не спутаешь.
- Это мне и самому известно! - взвизгнул Аман.
- Он - иудеянин, - тихо сказал стражник.
- Что ты сказал? Иудей? Откуда тебе это известно? На колени! Если ты мне лжешь, я прямо сейчас, своим мечом отрублю тебе голову!
- Он мне сам это сказал.
- Сам сказал? Значит, он этого даже не скрывает?
- Нет, нет, скрывает, очень скрывает, но я ведь все равно вижу, как три раза в день он опускается на землю и, неприметный среди кустов, разговаривает со своим невидимым богом. И по субботам его никогда не бывает на службе, поэтому я сам как-то спросил его, и он сказал - так, мол, и так, Джафар, мне нельзя ничего делать в субботы, кроме как молиться своему Богу и склонять перед ним свою голову...
- Завтра утром голова будет лежать отдельно от туловища, - пробормотал Аман. - Я разоблачу его перед лицом царя и получу награду...
"А заодно смогу избавиться от начальника стражи, Каркаса, который слишком много знает того, чего ему не следует знать, и заносится перед царем своей неподкупностью", - добавил Аман, но уже про себя.
- Как? Моя голова?!! - ужаснулся Джафар, мешком свалился на землю и принялся целовать Аману ноги.
- Мардохея! Голова Мардохея! Смотри, держи язык за зубами, но знай, что жизни для иудея осталась только...
2.
...одна последняя, темная ночь.
Больше всего Мардохей любил стоять на дворцовой службе именно по ночам, когда вокруг не было ни одной живой души, а над головой разворачивалась величественная картина звездного неба.
Именно по ночам Мардохей принимал наиболее важные свои решения и обдумывал мысли, которые днем терзали его душу - ночью он становился смиренным и спокойным.
Иногда Мардохей ложился среди кустов и подолгу, не отрываясь, смотрел на звездное небо, и никогда в его душе не было так безмятежно, как в такие минуты.
"Ты, Господи, щит передо мною, слава моя, и Ты один возносишь голову мою, - с умилением думал Мардохей. - Спокойно ложусь я спать, и сплю спокойно, ибо ты одни, Господи, даешь мне жить в безопасности."
Он и сейчас лежал на траве, подложив под голову руки, когда вдруг услышал неподалеку от себя осторожные шаги, шорох кустов и чей-то шепот. Мардохей насторожился. Такими сдавленными голосами не разговаривают те, кому нечего скрывать и прятаться. Поэтому стражник притаился, задержал в груди воздух и напряг слух.
Разговор двух мужчин был настолько тихим и вкрадчивым, что вначале Мардохей ничего не мог расслышать, но потом услышал имя царя Артаксеркса. Это было более, чем странно - он больше привык к тому, что подданные, наоборот, всегда нарочито громко славословили имя владыки, а между собой вовсе не вспоминали, как будто бы его и не существовало на свете.
- Вот что я хочу сказать, - зашептал один из них. - Ты ещё слишком молод и не умеешь отличить золотой пуговицы от медной. Пришел царь Артаксеркс и вместе с ним сразу пришли плохие времена, когда каждая дрянь лезет в передний угол. Скажи, разве было когда-нибудь во дворце и в Сузах столько египтян, чернокожих ливанцев, жирных индианок и прочей мерзости, которую я на дух не переношу? А ведь кто, как не царь должен понимать, что первыми и главными над всеми народами должны стоять персы и мидийцы, и нельзя засорять наши города всяким сбродом? Прежний наш царь, Ксеркс, вырывал иноверцам ноздри и провздевал им на всякий случай веревки через губы и сквозь челюсти, чтобы всегда держать на поводке, а теперь, они расхаживают по нашей земле, как у себя дома. А ведь это великий грех перед нашими богами, разве мы должны терпеть такое беззаконие?
- Но что мы можем сделать, Фарра? - помолчав, спросил кто-то тонким, дрожащим голосом, который, как догадался Мардохей, принадлежал более молодому по возрасту человеку. - Нет никого сильнее царя.
- Скажи, какое дерево легче срубить: молодое, когда у него тонкий и ещё неокрепший ствол или старое, укоренившееся глубоко в землю? - ответил Фарра вопросом на вопрос.
Но так как молодой спутник его молчал, Фарра сам сказал:
- Для молодого дерева хватит одного крепкого удара, зато потом на его место можно будет посадить другое, которое будет расти прямо и всем приносить только пользу. А ведь точно также и с людьми бывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49