Там на ивах повесили мы арфы наши,
Потому что те, кто нас пленил, просили от нас песен,
А те, кто над нами глумился, - требовали веселья..."
- Нет, нет, не надо больше песен, расскажи лучше про дорогу. Я люблю слушать про дороги. Она ведь была длинной, та дорога, да, дядя Абихаил?
- Да, очень длинной. Потому что прямой путь вел через непроходимую сирийскую пустыню, и сначала приходилось все время идти на север, чтобы потом, наоборот, свернуть на юг, к земле обетованной...
- А почему ты ничего не говоришь про реку? Ты снова слишком перескакиваешь, Абихаил, я так не играю, и вообще тогда не буду слушать. Ты должен был сначала рассказать про реку, это очень важно. Если бы не было реки, все бы сразу умерли от жажды.
- Конечно, приходилось сотни верст идти вдоль реки, а как же иначе? Ведь ни люди, ни лошади не выдержали бы такого долгого перехода без воды. О, это был поистине великий переход!
- Но почему ты только сейчас называешь его великим? Ты должен был сказать про это ещё в самом начале. Я хочу, чтобы ты все рассказывал по-порядку, дядя Абихаил, точно так же, как вчера, и чтобы ты не торопился так сильно!
- Конечно, великий переход, а как же! Ведь этот поход возглавлял потомок Давида - Зоровавель, а с ним шел верховный священник Иошуя и главы поколений Иудиных и Вениминовых. Они везли с собой указ, по которому Кир, персидский царь, предписывал восстановить храм на Сионской горе, и в отдельных повозках вместе с нимим ехала храмовая утварь, всевозможные золотые светильники, жертвенные чаши, которые грабитель Навуходоносор когда-то вывез из Иерусалима в Вавилон и раздал в храмы чужих богов. Но Кир, первый и лучший среди персидских царей, распорядился выдать назад все наши храмовые ценности, и даже пожертвовал свое золото для постройки на прежнем месте нового храма...
- Но ведь ты говорил, что Кир никогда не верил в нашего бога! Эй, Абихаил, ты снова закрыл глаза и начинаешь засыпать... Ты забыл рассказать про Кира.
- Что? Ах, да, он не верил, нет, не верил, конечно. Но Кир был самым умным из царей, и на всякий случай старался не гневить богов, и, в том числе, нашего, который охраняет Иерусалим. Ведь Кир поклонялся также и Мардуку, главному богу Вавилонскому...
И дядя Абихаил, изо всех сил борясь с одолевающим его сном, закатил глаза, ударил по струнам маленькой кифары, и пропел высоким, надрывным голосом, которого Мардохей почему-то всегда пугался:
"Ой-ой-ой! Они все кланяются раскрашенным деревяшкам,
У палкок просят ответа, воскуряют ладан перед истуканами,
Ой-ой-ой, кто же ввел несчастных в такое заблуждение?.."
Песня закончилась, но Абихаил по-прежнему не открывал глаза, и Мардохей испугался, что сейчас дядя совсем заснет, и снова не доскажет до конца его любимую историю про бесконечную дорогу и великий переход из Вавилона в Иерусалим, который был вовсе не сказкой, а потому - ещё лучше всякой сказки.
Ведь получается, что эта история была и про него, про Мардохея, сына Иаира из колена Вениаминова. Это он, он, Мардохей, тоже шел во главе огромного многотысячного каравана вместе с Зоровавелем и первосвященником, и точно также волновался, чтобы лошади, ослы, мулы и лошаки были вовремя отведены к водопою, женщины и дети накормлены, и чтобы костры ночью были разведены по всем правилам, и чтобы соли в котлах, где варилась простая похлебка из зерна, было положено в меру, а зябкие старики укрыты перед сном теплыми накидками.
Мардохей мог по несколько раз в день, снова и снова представлять в мельчайших подробностях это удивительное путешествие. С отчетливостью, на которую способны лишь маленькие дети и прозорливцы, в такие моменты он ясно видел перед собой густые столбы пыли из-под лошадиных копыт, чувствовал на зубах скрип песка и невыносимую жажду в пересохшем горле, а также слышал множество голосов, так что ему все время поневоле приходилось возвышать собственный голос, чтобы быть услышанным своим спутником, дядей Абихаилом, из-за ржания лошадей, блеяния овец, лая собак...
- Но ведь я ехал на коне? Скажи, я ведь был на коне, да? - спросил Мардохей.
Хотя он и так уже прекрасно знал ответ на свой вопрос, потому что как раз видел сейчас перед глазам круглую колючку, вцепившуюся в конскую гриву.
- Да, все старики, женщины и дети ехали верхом или на повозках, сонно пробормотал Абихаил. - Но только дети и старики, а мужчины шли пешком рядом с ними, даже потомок царя Давида...
- Значит, я тоже шел пешком! - возмущенно воскликнул Мардохей, так что дядя Абихаил на какое-то время даже очнулся и беспомощно заморгал глазами. - Потому что это я сейчас маленький, а тогда был взрослым мужчиной, разве ты забыл?
- Ох, да, да, это так, - послушно закивал головой Абихаил. - Просто я, похоже, немного задремал...
Он уже много раз рассказывал Мардохею историю про возвращение иудеев из вавилонского плена. Много тысяч людей составили тогда первый большой караван переселенцев, но некоторые имена из тех, кто на свой страх и риск пошел в земли отцов с Зоровавелем, передавались из уст в уста особенно часто: Иисус, Неемея, Сараим, Реелай, Билшан, Мисфар, Бигвай, Рехум, Ваан... И среди них - Мардохей. Должно быть, это был тот известный среди вавилонских иудеев книжник Мардохей, от которого и пошло не вполне иудейское, но быстро ставшее распространенным среди иудеев имя, доставшееся теперь в Сузах и одному из сыновей Иаира.
Но все же Абихаил всякий раз забывал, что его племянник слушал эту историю с таким чувством, как будто бы тот Мардохей - это он сам, и теперь уже трудно было разобраться, что особенно сильно подействовало на ребенка то ли сходство в имени, то ли врожденная тяга к дальним странствиям и приключениям.
- Разумеется, ты шел пешком, - улыбнулся Абихаил. - И впереди всего каравана. А теперь пойдем спать, а то я уже совсем засыпаю и сейчас упаду носом в подсвечник...
- Погоди! Погоди ещё немного! - чуть не заплакал от разочарования Мардохей. - Ты же только начал и не дошел даже до середины! И не рассказал самое смешное, как все другие народы сильно пугались и хватались за мечи, завидев издалека такую огромную толпу незнакомых людей...
-...А потом видели, что ни у кого в руках нет оружия, а только гусли, бубны и тимтамы, и многие люди из каравана пляшут, ликуют и поют радостные песни... Все, а теперь мы будем спать, больше я тебе не скажу ни слова.
- Но ведь завтра ты мне снова расскажешь про дорогу? Скажи, дядя Абихаил, хоть когда-нибудь ты мне расскажешь эту историю до самого-самого конца?
- А? Да, да, да, расскажу. Ой-ой, как же мне сегодня в огороде ухо, и сейчас словно кто-то тычет в него раскаленной палкой.
Пока Абихаил возился с больным ухом, закапывая в него льняное масло, Мардохей уже заснул.
"Только дети умеют засыпать так быстро, успокоенные и согретые дыхание Божим, - подумал Абихаил. - Дети и святые".
Он и сегодня нарочно не стал рассказывать, чем закончился великий переход, чтобы в воображении Мардохея этот путь все ещё продолжался, и он видел впереди - дорогу, одну только бесконечную, пыльную дорогу...
Абихаил знал, что вместо сказочной страны, где "течет молоко и мед", преселенцы, многие из которых представляли Иерусалим лишь по рассказам стариков и прекрасным псалмам, увидели сплошные руины. Здесь давно не было никакого города, а лишь возвышался пустой холм, по грудам камней на котором можно было приблизительно догадаться, на каком месте прежде стоял храм, а где возвышался царский дворец.
Вокруг холма не было ни стен, ни ворот, ни хоть какого-нибудь укрытия от врагов, а с его вершины на всем обозримом пространстве не замечалось плодородных пашней, виноградников или садов. Десятки лет никто не возделывал эти земли, десятки лет здесь никто ничего не строил, а те из иудеев, кому в свое время чудом удалось избежать плена, жили в постройках, больше напоминающих шалаши, и в лучшем случае разводили овец и коз.
В самом Иерусалиме со времен войны не осталось ни одного целого дома: нужно было все начинать заново, с первого обожженного кирпича, так как на земле предков ничего не осталось, кроме самой земли. И тогда переселенцы перстали петь песни и ликовать, поняв, что Господь приготовил им не награду, а новые испытания, неизмеримо большие, чем выдались во время многодневного похода.
И сказал Бог устами первосвященника: пока есть земля - подножие Его, то будут на этой земле пребывать избранники Ягве, которых Он нарочно снова собрал в одно место от востока, от севера и от моря, чтобы в очередной раз проверить крепость человеческого духа...
Абихаил почувствовал, что глаза его увлажнились.
Мардохей уже давно спал, и, скорее всего, снова видел во сне дорогу. А он, Абихаил, из-за своей слабости и многочисленных телесных хворей, так и не добрался до горы Сионской, послушался чересчур разумных братьев. Конечно, они правы, что в любом месте можно молиться Господу, и Он отовсюду слышит призывы от чистого сердца. К тому же, многие в Иерусалиме живы лишь той милостью, которая приходит из дальних городов от рассеянных по всей земле иудеев, в том числе кое-что и из домов Аминадава, Иаира и Абихаила. Зная такое положение, нет никакого смысла отправляться в путь. Все так, все так... Но что-то все равно не так.
Абихаил вздохнул и погасил свечу.
"Ночь спустилась на землю, и для всех детей Авраамовым наступило время для мирного сна", - с умилением подумал Абихаил, глядя на спящего Мардохея, которого он почему-то любил больше всех остальных детей Иаира.
Абихаил ещё хотел бы поразмыслить бы о чем-нибудь приятном, но ему мешало больное ухо. В последнее время он сильно мучился от постоянных нарывов в ушах, и все хуже различал далекие, загадочные голоса и призывы, как бывало в годы его юности.
"Мы - рабы, но и в рабстве не оставит нас Бог наш", - последнее, что пришло на ум Абихаилу, когда он поудобнее улегся на больное ухо и почти что заснул. - Потому что все равно каждый из нас для него..."
3.
...лучше десяти сыновей.
"Я один тебе лучше десяти сыновей", - так обычно говорил Абихаил своей бесплодной жене Анне, желая её утешить.
Абихаил вообще от природы был человеком незлобливым, и многие любили его в селении, где он жил, потому что не всякий давал взаймы столько ниток и тканей, а самым бедным нередко даже вовсе прощал долги, поясняя, что именно так велел поступать его невидимый Бог.
По праздникам Абихаил обычно вместе с женой приезжал в город к братьям, а иногда они сами являлись в селение на берегу реки, и привозили в своих повозках новые ткани, нитки и шнурки для лавки, где хозяйничала, в основном, Анна - причем, делала это с охотой и даже с радостью.
Абихаил же все больше сидел в своей комнате на маленьких подушках, скрестив ноги, и вслух рассуждал о самых невообразимых вещах, пел под кифару песни и почему-то все чаще говорил со всеми присказками и загадками. Как-то он признался братьям, что гораздо реже, чем прежде, слышит в воздухе незнакомые голоса, и споры, и призывы и потому сам пытается больше давать знать о себе.
- Все его силы уходят на пустую болтовню, - сказал однажды старшему брату Иаир, кивая на лежанку, где Абихаил сидел в своей любимой позе, скрестив ноги, снова что-то увлеченно рассказывал маленькому Мардохею и бренчал по струнам.
- Да, это так - у него все пошло в слово, - осторожно поправил брата мудрый Аминадав. - Он весь сделался - одни говорящие уста, и тут мы бессильны что-либо изменить.
- Бедная Анна! - вздохнул Иаир. - Только я один могу понять, каково ей за всех управляться в лавке. Кто бы мог подумать - она научилась торговать с неплохим прибытком и даже не спрашивая у меня никаких советов. Иногда я наблюдаю за ней потихоньку... Странная у Анны улыбка - как будто бы она вот-вот заплачет...
- Что и говорить, Господь нарочно послал нашему Абихаилу в утешение такую жену. Он - как младенец, примостившийся на теплом животе у нашей Анны, - улыбнулся Аминадав. - Ты заметил, каким наш брат в последнее время сделался кудрявым и круглым?
- Да, лепечет он и впрямь что-то младенческое, хорошо ещ, что не пускает ртом пузыри. Но вот что странно: рядом с Анной даже я, муж, так сказать, в преклонных летах, у которого на голове не осталось ни одной волосинки, чувствую себя неразумным дитятей и боюсь лишний раз пошуметь на братца, сдерживаю в себе гнев...А ведь ты сам говоришь - во мне все чаще по всякому поводу вскипает семеева желчь и гнев даже на собственных жену и детей. Но рядом с Анной я становлюсь безмолвным, как травинка. Нет, все же она не похожа ни на одну из женщин, которых я когда-то встречал.
- Ты точно это заметил, Иаир, - согласился Аминадав. - Я на двенадцать лет дольше тебя живу на свете, но могу сказать про Анну тоже самое, она и для меня как будто бы мать. Большое горе, что у неё нет собственных детей...
-.. А я думаю, только потому, что Абихаил плохо относится к своему супружескому долгу, как и ко всем остальным своим обязанностям, а Анна ему это прощает, потакает и его болтовне, и глупому безделью, как и во всем остальном, - тут же подхватил Иаир.
- Но я вот что ещё скажу тебе, Иаир: если бы не Анна, наш Абихаил давно мог бы сгинуть в пустыне, и его кости были бы развеяны по ветру смерчами, она сумела отвлечь брата от множества безумных затей. Пусть хотя бы твои дети, Иаир, будут для неё утешением...
- Но ты же видишь - Мардохей и так не отходит от Абихаила, и слушает его заунывный вой под кифару с раскрытым ртом. Не могу сказать, чтобы мне это нравилось, - но я молчу, Аминадав, и, как ты можешь догадаться, терплю все это из-за Анны, которая ласкает и балует моего мальчишку, как собственного сына.
Иаир и впрямь считал, что Анна оставалась бездетной только потому, что Абихаилу было лень познавать её, лучшую из женщин, а гораздо интереснее беседовать вслух с собаками и овцами, каждое утро, сидя на подушках, пересказывать им свои сновидения, подражать губами птичьим голосам за окном. К примеру, Иаира к этому времени родились уже двое сыновей и пять дочерей, и у Аминадава в доме подрастали три дочери - и жены старших братьев от души считали бесплодие злейшим из человеческих несчастий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49