.. никогда не было. Ничего не было, кроме желания выжить и увидетьтебя. Хотя бы однажды. Выжила. Увидела. А дальше - что? Там я знала,как жить: через силу. А - здесь?
- Почему обязательно надо искать вину? Твою ли, потому что тыблагополучен, мою ли, потому что моя жизнь жизнью не была? Как будтобы без чувства вины жить невозможно?
- Ты живешь в проблеме: природа! природа! Прекрасно! Что можетбыть правдивее? Ну а вся иная жизнь? Любовь? Что они для тебя -литература? беллетристика? что-то еще?
- Вернешься из древнего-древнего Египта и застанешь меня совсем-совсем другой. Такой, какая я есть на самом деле, - добрая, очень любящаятебя. А на эту, на сегодняшнюю, не смотри серьезно: взбалмошная бабенка.Возвращайся же скорее!
Так они пробивались к своему прошлому, оно и ничто другое было дляних самым настоящим. Не получилось.
Глава шестаяВ МИРЕ ЧИСТОЙ НАУКИ
Никита Хрущев? Он свел-таки счеты с Голубевым: Голубев перебежалНиките и Гамалю дорогу на подъеме из котлована Асуанской ГЭС, Никитатоже устроил Голубеву в Москве. В осенний сумрачный день, когда товарищи по партии освобождали Хрущева от почетных обязанностей генсека иПредседателя Совмина, в тот день у Голубева и произошел приступ - спазмысосудов сердца и головного мозга. Татьяна вызвала "скорую", но движениепо многим улицам было перекрыто, товарищи по партии опасались восстаниянарода в защиту своего вождя.
Народ безмолвствовал, но Голубева только на другой день смоглидоставить в больницу. Врачи сказали: "Положение сложное".
Голубев только-только, с 1 сентября, начал читать курс гидрологиистудентам-гидротехникам. Читал по трудам классиков: Крицкий и Менкель,Великанов, Чеботарев, - он полагал, что студенты должны твердо усвоитьосновы, а тогда и в новшествах, в последних достижениях науки ониразберутся. Однако этот принцип был осужден деканом: нельзя топтатьсяна месте! Особенное раздражение вызывали у декана Крицкий и Менкель, аон, декан, был влиятельным членом партбюро института.
"Такие дела... - размышлял Голубев. - Дела, дела, дела" - и, несмотряна советы врачей, выписался из больницы. Прочел еще три лекции, двухнедель не прошло - снова слег. С делами явно не получалось, и пока он ехалв неотложке, он думал. "Ася? Жива - не жива? Искать ее - не искать?Узнавать - не узнавать о сыне-калеке?" О том, что сначала надо бывыздороветь, в голову не приходило. Голова работала странно, воспоминаниями Египет - Ася, Ася - Египет.
Отвезли Голубева в Боткинскую, оказался он в двухместной, довольночистенькой палате, в корпусе No 7. Лежа в этой палате, Голубев еще и ещеубеждался, какой он глупый: зачем был около двух недель на воле, если толькои успел что поругаться с деканом (в присутствии студентов), кое-какпримириться с ним (в отсутствие студентов), а еще успел задержать своюстатью об Асуанской ГЭС - взял ее из редакции, чтобы внести уточнения,а вернуть не вернул, не успел. Вот и все результаты двухнедельного пребывания Голубева в качестве выздоровевшего человека.
Ну а теперь, в седьмом корпусе Боткинской, Голубев заметил: соседи-топо палате, они что делают? Оказывается, они умирают. Правда, не на егоглазах, их погружают на каталку и отвозят в другую, по всей вероятности ещеболее чистенькую, палату, по всей вероятности, в одиночную? Нужно все-таки создать условия финальные.
Это наблюдение Голубева ничуть не смутило. Проект-то Нижней Оби оностановил? Остановил! Любимую женщину потерял? Потерял. И не было уГолубева ни малейшего беспокойства за Голубева: всему свое время!
К тому же два соседа по палате - сперва один, через пять дней другой -подали ему пример, рассуждая здраво: когда мысли быть свободной, если неперед своим окончанием? Когда она не повязана будущим? Пользуйся и думай в исключительно благоприятных условиях! Пользуйся, не прозевай!
Первым его собеседником оказался литературовед и театровед Азовский цирроз печени. Печень Азовского увеличивалась не по дням, а почасам, он этим пользовался - прислонял к печени фанерную дощечку, надощечку лист бумаги и писал, писал, торопился, иногда отвлекаясь поговорить с Голубевым.
- Invitum qui serval idem facit оccident! - говорил Азовский. - Кто спасает человека против его воли, поступает не лучше убийцы!
- А сегодня я не хочу жить, и меня не спасут, а назавтра я жить захочу? - спрашивал Азовского Голубев.
- Сначала надо трижды получить от человека подтверждение, с промежутками не менее часа, трижды! - со знанием дела отвечал Азовский.
- Тоже из латыни?
- Это уже мое собственное. Мудрые изречения для того и нужны: дровишки для моего костерка. А я хочу человеку доверять: если он подтвердил трижды, значит, он прав. Без доверия не было бы искусства.
- И театра не было бы?
- Ни в коем случае! Можно ли представить себе артиста, которому неверят зрители?
И опять Азовский цитировал, теперь уже Мишеля Монтеня из труда отом, "как надо судить о поведении человека перед лицом смерти". Еще онсоветовал: смотрите театр Любимова. Обещаете?
- Мне обещать рискованно. Сам себе я уже ничего не обещаю, и этоочень приятно - без самообещаний, без риска самообмана. Я и не знал, чтоэто так приятно!
- Запомните: риск - благородное дело, а всякое обещание - это риск.Нет-нет, вам нужно обещать самому себе. Сужу по вашему виду, по глазам -нужно!
- Врачи...
- Наплюйте! Другим никому не обещайте, самому себе обязательно!Поняли? Обязательно! - И все тем же прерывистым голосом: Михоэлсаубили. Несчастный случай в Минске - это ерунда, не верьте. Разделались счеловеком. Знаете ли, на всякий случай у нас так много делается, так много убивается - представить невозможно! С Михоэлсом мы что теряем? ТеатрДревней Греции - раз, мистерию - два, театральную живопись три, всегоне перечислишь - четыре.
И Голубев неожиданно подключился к Азовскому, к его предумиранию,и вошел в его рассказ.
- Фантастический человек Михоэлс. Правда? Насколько я знаю.
- Ну какое там? Фантастических людей нет, не может быть: в жизнигораздо больше фантазий, чем в театре. Потому люди и не могут без театра, что хотят приблизиться к жизни. Извините, пожалуйста, мне нужноуспеть записать кое-что. К тому же и утомительно мне теперь долгоразговаривать.
Азовский приложил к собственной печени фанерку, на фанерку листбумаги, стал писать, а Голубев все-таки пожаловаться на Горького зачембыло Горькому прославлять Беломорско-Балтийский канал? Зачем прославлять товарища Сталина: вот он, товарищ Сталин, с красным карандашом в
руках бодрствует всю ночь над географический картой, исправляет природу - реки соединяет, осушает озера, сводит с земли лишние леса...А развеможно? Разве можно жить в природе, а заботиться о себе, а не о природе -глупо же? Одним словом, Горький и Сталин - необыкновенный альянс,причем антиприродный, и вот Горький вдохновляет Сталина...
Голубев не сомневался в том, что Азовскому было бы интересно кое-чтои о Пятьсот первой узнать, но - что поделаешь? нет у человека времениузнавать, ему бы успеть записать кое-что, что он уже знает, вот он и шептал, записывая: "Если и в пещерах мы находим наскальные изображения,значит, нам..."
"Значит, нам", - тоже прошептывал Голубев, потом стал отдыхать - унего было время отдохнуть, он-то ничего не записывал...
Вскоре медсестра и санитарка переложили кости, кожу и печень Азовского с кровати на каталку, в ногах приспособили фанерную дощечку и стопочку бумаг, укатили все это в другую, должно быть, одноместную палату.
Голубев подумал: Азовский очень легонький, две женщины с ним, можно сказать, шутя управились, а вот с ним, Голубевым, возни будет побольше.А еще, посмотрев на опустевшую кровать Азовского, он подумал: "Святоместо не должно быть пусто. Кого-то Бог пошлет?" И верно: эти же двеженщины перестелили кровать и прикатили на нее другого, тощего, но всеравно каким-то образом солидного человека, - и тот медленным голосомпредставился:
- Поляков... Поляков Владимир Дмитриевич.
Голубев тоже назвался. Поляков освоился на новом месте, и началасьбеседа.
Поляков Владимир Дмитриевич, под семьдесят лет, до недавнего временибыл начальником финансового управления крупного машиностроительногоминистерства, бюджет был крупный, непосредственное начальство надним - очень крупное, Голубев приуныл: наверное, Поляков тоже не ктоиной, как Большой Начальник.
В действительности же Поляков оказался очень большим эрудитом,Голубев, кажется, и не встречал таких.
Он спросил:
- Так вы были в Египте? Недавно?
- Недавно.
- Я в Египте не был. Никогда. Но рассказать об этом государстве, оего искусстве, истории я могу.
- О пирамидах?
- Почему бы нет? Эпоха Рамзеса Второго. Занятная личность РамзесВторой... И прожил-то тридцать четыре года, а успел, успел...
И началась беседа, и Голубев все больше убеждался, что он мало что там,в Египте, увидел. Поляков, который там не был, тот увидел.
Голубев восхитился:
- Какие университеты кончали?
- Две школы: высшее коммерческое училище и духовную академию.Плюс еще один университет. Краткий. Трехмесячный.
- Какой-какой?
- Э-э-э, голубчик, нет у вас исторического чутья: тюрьма, вот какой!Лубянка, вот какой! Год восемнадцатый, вот какой! Соввласть! Соввластьдала мне лубянское образование. Озаботилась, спасибо ей. Помираю, а заботупомню. И благодарю.
Оказалось: в восемнадцатом году Поляков сидел в огромной переполненной камере, человек пятьдесят заключенных - профессора, генералы,политические деятели, министры, коммерсанты, священники, и восемнадцать часов в сутки они внимательно слушали лекции друг друга.
- Так много?
- Есть очень хотелось. Очень. Тюремный паек был даже побольше, чемна воле, все равно голодно, поэтому задачей лекторов было отвлечь слушателей от размышлений о еде. Кстати, вы - о чем бы вы хотели послушать? На что хотите отвлечься? Кроме Египта?
Поляков не только говорил, он прекрасно слушал Голубева, слушал ореках, о роли рек в истории, о нынешней их трагедии. Трагедия нынешняя,но неизбежная, как бы даже предусмотренная самой природой... Дело в том,что реки - продукт климата, но, возникая в одном климате, они эмигрируют в совершенно другие климатические зоны, а это счастье для людей инесчастье для рек... Родится река в горах, ей бы там и оставаться, но она течетв равнину, а тут и начинает терзать ее человек: разбирает сток на орошение,на водоснабжение городов, сбрасывает в нее все свои экскременты, бытовыеи производственные, и в океан уже не река впадает, а сточная канава.
- Вы согласны с этим?
Поляков был согласен. Поляков, поговорив три дня об истории (насчетсовременности не очень-то распространялся), предпочел роль слушателя, истоило Голубеву помолчать с полчаса, он делал жест рукой:
- Ну? Чего же вы молчите? Или уже?..
Мечтать о том, что и третий собеседник будет таким же интересным, какпервые два, Голубев не решился. И верно: следующим соседом Голубеваоказался боксер. Он, как только его вкатили в палату, принялся кого-тонецензурно ругать, какого-то судью первой категории, и ругал до тех пор, пока его не выкатили. Когда стали выкатывать, он замолчал.
И дальше было... Голубев после вечернего укола уснул, ночью проснулся - на соседней койке женщина. Без памяти. Стонет громко. Судорожнодвигает руками. Голубеву стало страшно: а если Ася - так же?! Чего проще,но смерть Аси Голубев не мог себе представить, ему казалось, что Ася еслии умрет, то без смерти.
Голубев нажал кнопку, вызвал сестру. Сестра сказала:
- Чем недовольны-то? Это же ненадолго.
- Все-таки я прошу.
- Все чего-нибудь просят, и вы туда же... Не все ли вам равно?
- Все-таки...
- А ее? - показала сестра на умирающую. - Ее нынче некуда, все койки везде заняты. В коридор? Да?
Сестра сделала Голубеву еще один укол, он тотчас уснул, а когдапроснулся - на соседней койке уже лежал мужчина. Не разговаривающий.Кто такой, Голубев так и не узнал.
В общем, столь же интересных соседей, как первые двое - Азовский иПоляков, - больше не было. Но - нечего Бога гневить - все-таки Голубевуповезло.
Голубева навещали родные. Конечно, Татьяна прорывалась через больничные заставы чуть ли не каждый день, изредка - сын и дочка.
Из разговоров во время свиданий, отрывочных и не толковых, с расспросами о самочувствии, но без слез (плакать в семье Голубевых не любили), -из этих разговоров стало ясно, что сын Алешка налаживается в США. Впоследние годы в Штаты выезжали всего-то несколько студентов, но Алешкане унывал: "На то и конкурсы, чтобы их проходить".
У Голубева был бзик: ему хотелось попросить сына подсчитать продолжительность времени, за которое частица воды от истока Волги достигаетКаспия, достигает, когда свободного течения уже нет, когда сток полностьюзарегулирован водохранилищами. Для Алешки с его вычислительной техникой это дело было простым, вот только исходные данные собрать, но Голубевсына стеснялся. Нельзя было ему мешать, если уж он готовился к такомутрудному конкурсу.
Удочери своя мечта: стать конструктором женской одежды. Дочь сдавалаэкзамены и посещала отца редко.
Татьяна, умница, с первого взгляда поняла, что это за палата такаяпривилегированная - двухместная, бывший советский посол в Австралиилежит в соседней общей, а ее муж - в двухместной! Но чтобы хоть словом,хоть намеком о своей догадке - ни-ни! Конечно, она плакала по ночам, ноднем при детях - ни-ни! Пусть дети учатся на хорошо и отлично! Быт всемье устроен, дети чистенькие, вежливые, без скандальных происшествий,если бы и все молодое поколение было таким же.
О прошлых встречах Голубева с Асей Татьяна тоже догадывалась, а вотчто Ася исчезла так же неожиданно, как появилась, не знала.
Человечество не может быть истолковано с точки зрения естествознания.Если изучить досконально одного слона или одну мышь, тем более еслипровести эксперимент над десятком особей - можно составить представление о всех на свете о слонах и мышах. Но разве можно по десятку представителей рода человеческого понять человечество? Анатомия - общая, физиология - более или менее, но цвет кожи уже разный, способы общения никак не совпадают (разные языки), развитие разное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26