О чем думал? Постарайся, вспомни.
Голубев не помнил. И 2 февраля сорок девятого, и 17 апреля сорокседьмого - нет и нет.
- Мне эти дни запомнились...
- Чем?
- О тебе думала. Думала, а в это время случилось... Что случилось, Ася не говорила, снова спрашивала:
- Девятого мая сорок пятого года? Представь, в нашем бараке этакаяпартийность началась - страсть! Одни ликуют, песни поют, советскуювласть и Сталина благодарят, благодарят и плачут, другие ликуют молча, врастерянности и без песен, еще другие молчат, думают свое: вот если бынемцы советскую власть победили, если бы, если бы!
- Ты?
- Я снова поверила, что ты жив! Поверила, что еще не поздно молитьсяза тебя, чтобы ты был жив. Где ты был девятого мая?
9 мая 1945 года, рассказывал Голубев Асе, он был в Ленинграде -слушатель курсов по переподготовке военных гидрологов на гражданскийлад (говорилось, "переход на мирные рельсы"). Краткосрочные были курсы,полтора месяца, но лекции читали крупные гидрологи и гидротехники. Идомашние задания нужно было выполнять, ни дать ни взять студенческиевремена.
Ленинград от крыш до цоколей в шрамах. Малолюдный, а люди на егоулицах казались Голубеву невероятными - они были ленинградцами. Онвсматривался в лица: может быть, иконные лики?
Замечая среди них себя, Голубев недоумевал: вот он ездит с ними втрамвае, так же, как они, по карточке покупает хлебушко в магазинах, нохлеб имел такой разный смысл для него и для ленинградцев! Голубев всю жизнь прожил на этом свете, те - и на этом и на том.
Ася никогда не была в Ленинграде, но ленинградкой тоже была, теперьуже до конца жизни. Голубев так и говорил:
- Много-много раз ленинградка!Ася соглашалась:
- Все мы - оттуда...
- Откуда?
- Из блокады. Оттуда, где бывает только так, как не может быть.
Но "не может быть" - это позже, а тогда все возникло в двухкомнатноймосковской квартире Гореловых, затерявшейся в длинном-длинном и непомерно густо заселенном коридоре. Тайна приоткрылась Голубеву, когда онузнал, что весь этот коридор и еще что-то этажом выше некогда былособственностью инженера Горелова. Сказала ему об этом, поведала секретАся, Асин же секрет сам по себе не мог не быть для мальчика Голубевапрекрасным.
Впрочем, секреты открывались Голубеву один за другим.
Мать Аси, Елизавета Семеновна, происходила из очень богатой помещичьей семьи, девочкой вместе с родителями она побывала в Европе, одингод училась во Франции, другой - в Англии, окончила Высшие женскиепедагогические курсы в Петербурге, учительствовала в Сибири, в Змеиногорском округе Томской губернии - поехала туда на крестьянской телеге собозом переселенцев из губернии Курской, в дороге учила ребятишек,помогала взрослым читать-писать переселенческие бумаги.
Горелов-отец, инженер, имел предприятие строительных материалов иконструкций, был учредителем "Товарищества по устройству и улучшениюжилищ для нуждающегося трудящегося населения" и состоял в дружбе, былсподвижником знаменитого на весь мир инженера Владимира ГригорьевичаШухова. Шухов был крестным отцом Аси.
В той комнате, которая называлась Асиной, столовой и библиотекой,Голубев и Ася учили уроки и рассматривали семейные альбомы трибольших, два поменьше, все с золочеными застежками, все с фотографиямитаких людей, таких пейзажей, таких кораблей и лошадей, которых, казалось мальчику Голубеву, на свете быть не могло, но они все-таки были.Хочешь верь, хочешь нет - они были на этом свете.
И Шухова тоже видел мальчик Голубев, он бывал здесь, и на письменном столе Горелова-отца стояла модель башни Шухова - на всех обжитыхлюдьми континентах эта башня была признана выдающимся произведениеминженерного искусства (когда-то так и говорилось и учебники так назывались "Инженерное искусство") - металлические стержни, расположенныепод углом к горизонтали и строго параллельно друг другу, создавали множество ромбов идеальной формы, два ряда стержней соединялись в однуконструкцию металлическими же обручами. Прозрачность, легкость, простота и уверенность: только так, как есть, никак больше не может и не должнобыть. Наверху водонапорный бак - купол с усеченной луковицей, что-то отцерковной архитектуры.
Разглядывая модель, мальчик Голубев чувствовал себя взрослее, умнее илучше, чем он был на самом деле, к нему начинали приходить такие слова,как "архитектура", "гармония", "разум", "творчество"... Конечно, и слово"любовь", а все это и было тем созерцанием и тем чувством, которое человекможет искать и не находить всю жизнь. Голубеву же выпало - он и не искал,а нашел. Ася нашла.
Живой Шухов, с бородкой и усами, в блузе и с галстуком, всегда что-товнимательно разглядывающий, инженер Горелов с усиками, но без бороды,живая Елизавета Семеновна с медальончиком на груди - все они были живыне вообще, но по особому и очень счастливому случаю, они, много позжепонял Голубев, обладали экологической чистотой существования, а ихмеханика была согласована с той географией, в которой они явились.
В 1937 году, поздней осенью, инженер Горелов был арестован и высланв Вологодскую область. Асе советская власть позволила окончить школу вМоскве и сразу сослала ее в Сибирь. Елизавета Семеновна тогда же умерла.Ася никак не хотела скомпроментировать Голубева, поэтому она не писалаему, и ему ничего не оставалось как только поверить, что Аси нет в живых. Он поверил.
Когда в марте 1964 года они встретились, Ася словно в каком-топреступлении призналась:
- А я в заключении на Пятьсот первой была! - Она знала Голубевуизвестно, что такое Пятьсот первая.
- В бараке? Вблизи Лабытнанг?
- В бараке. Сорок километров от Лабытнанг. Ася была живой из мертвых, но и это не все - она была в бараках Пятьсот первой...
Что там было? Вокруг ее барака?
- Горы...
- Речка? Какая?
- Речка? Собь. .
Так и есть: он бывал в Асином бараке, промерзшем, сыром, с узкими окошечками у самой земли. В 1954 году, летом, когда ехал из Лабытнанг в Сейду.
Пятьсот первую расформировали, но Асю и тогда не пустили в Москву,в европейскую часть СССР не пустили, и она несколько лет жила в Березове,в поселке при впадении Северной Сосьвы в Обь, там когда-то был в ссылкеМеншиков (суриковский "Меншиков в Березове"), и Голубев коротко надень-два - в те же годы тоже бывал в Березове с инспекторским барометром. Но они не встретились.
Голубев пытался объяснить Асе эпопею Пятьсот первой, чудовищныйзамысел и против людей и против природы, два совмещенных зла, но Асясказала:
- Года через два, будем живы, я тебя выслушаю, я пойму. Сейчас ненадо, не могу!
Голубев заговорил об Ангальском гидростворе, Ангальском мысе Асявидела мыс не один раз - он, вспоминая, произнес слово "красиво".
- Красиво?.. - вздрогнула Ася. - Отложим и этот разговор. На год... Голубев - о проекте Нижне-Обской ГЭС, Ася слушала вся внимание,он кончил, она спросила:
- Если бы эту ГЭС начали строить? Сколько бы на стройке погиблолюдей?
- Много... Но меньше, чем это было бы при Сталине. Ася сказала:
- И об этом - в другой раз. Об этом достижении. Голубев, смущенный и растерянный, замолкал. Воспоминания тоже оборачивались коварством.
Ася могла на полуслове его прервать, могла задать ему какой угодно вопрос, он ей - далеко не всякий; она могла сказать: "Тебе, мой милый, пора домой", и он уходил; могла позвать: "Завтра в половине восьмого" онприезжал минута в минуту; в течение часа он мог десять раз сказать ей, какон любит ее, она - ни разу, и ни разу могла не улыбнуться на его признания.Но если Голубев хотел вдруг высказать Асе свое недоумение, он обращалсяне к ней, а к природе.
- В природе ищу законность своего существования, - говорил Голубев, но она, кажется, сомневается и сомневается во мне.
- Значит, мучаешься?
- Недоволен собой: не могу вписаться в природу. А ведь люблю ее!
- А может быть, все, что ты говоришь, - утопия? Если ты утопист, прими религию - единственная утопия, которая не обещает Царства Божия наземле, только на небе!
Когда они прощались перед отъездом Голубева в Египет, Ася погладилаГолубева по голове, поцеловала.
- Ты и в самом деле хороший! Я убеждаюсь в этом больше и больше.Съезди, милый мой, в Египет, пообщайся со священным Нилом, тебе этоочень нужно, вернешься, а тогда... Не задержевайся долго... Долго этоневозможно. Считать дни на воле хуже, чем в заключении! Там это тебезадано, а здесь задаешь самой себе!
Голубев хотел Асю обнять, она в испуге отстранилась.
- Что ты, что ты! Разве можно?
- Почему же нельзя?
- Множество причин.
- Хотя бы одна?
- Я с одним получеловеком, я с лагерным начальником жила. Асязаплакала, впервые за все время их встреч.
- Оставь! Ну оставь! Какое это имеет значение?
- Что ты говоришь! Подумай - какой ты мужчина, какой человек, еслиэто не имеет для тебя значения? - Ася заплакала навзрыд. И вдругулыбнулась: Поезжай в свой Египет!
В дверь позвонили, Ася пошла открыть. Просунулись головы двухстарушек-соседок, в один голос они спросили:
- А наша Мурочка не у вас?
Они были очень бдительны, эти старушки, очень одиноки и несчастны ипо какому-нибудь поводу обязательно заглядывали к Асе всякий раз, когдаподозревали, что Ася не одна.
Вернувшись из Египта, Голубев звонил и звонил Асе, телефон молчал имолчал. Телефон в детской больнице, где работала Ася, был занят или тожемолчал. Тогда Голубев поехал в Мытищи, в Асин дом - что-нибудь узнать утех старушек, которые ко всему прочему вечно ссорились друг с другом,однако выйдя на лестничную площадку, были как одна, кричали в дваодинаковых визгливых голоса.
Голубев звонил в Асину дверь - ни звука. Он стал звонить непрерывнов надежде, что надоест соседкам и они выйдут. И они вышли.
- Чего звоните-то? С ума сошли? Или как?
- Не знаете, где Ася? - спросил Голубев.
- А вы? Будто не знаете?!
- Придуривается! Много вас таких найдется - придурков!
- Не знаете, где Ася? - спрашивал Голубев.
- Они всегда вот так, которые ходют: когда не надо - здесь, когданадо - их на пушку нет!
- Где Ася?
- Где да где! Не базлай! Спроси по-человечески! Девятый день прошел,он, видишь ли, не знает!
На площадку вышла Мурка, большая, глазастая, зеленая с черным,хвост трубой. Потерлась о ноги Голубева.
- Ты что ластишься-то к кажному? - закричала одна из старушек.
- Пошла домой, дрянь такая! - закричала другая еще громче, и все троеони ушли, сильно хлопнув дверью.
В убогой комнатке Аси на тумбочке стояла модель башни Шухова.Голубев, навещая Асю, недоумевал:
- Сохранила? Чудом?
- У знакомых в Москве оставила, когда поехала в первую, в вологодскую, ссылку.
- Почему не у меня?
- Подумала: у родственников Шухова будет лучше...Где теперь башенка? Изящная? Снова у родственников Шухова? Или все еще на тумбочке в Асиной комнатушке? Или в руках совсем постороннего человека? В кухне соседок-старушек?
Аси не стало, Голубев понял: она из тех женщин, которые матери!
Когда ученица четвертого класса Ася Горелова страстно полюбиласвоего соученика Колю Голубева, это была материнская любовь с заботами оздоровье любимого, о его отметках по арифметике и родному языку, сготовностью на каждом шагу жертвовать собою ради него.
В течение всей последующей жизни Голубев готов был подтвердить, чтотогда-то оно и случилось - реальное, безо всяких выдумок счастье на этомсвете, а семья Гореловых - он это понимал - приобретала все болееявственные черты высшей школы всей его жизни.
Когда же этой семьи не стало, единственно чему он мог посвятитьсебя это гидрологии, той гидрографической карте, которую учительПорфиша вывешивал когда-то рядом с классной доской и которую сПарфишиного разрешения они иногда уносили домой. Уносили, и всубботние вечера инженер Горелов за главного, Елизавета Семеновна, Ася иГолубев за рядовых участников на самом высоком уровне продолжали игру -игру в реки, озера, моря и океаны, в проливы и заливы. Ася очень переживала,если в этой игре Голубев не показывал блестящих успехов.
Звонок Голубеву:
- Сможете приехать?
Конечно, Голубев должен был первым позвонить главврачу детскойбольницы, но он все откладывал: завтра и опять завтра.
Детская была захудалой, переполнена ароматами, кроватки в коридорах,в одних лежат дети мертвенные, с закрытыми глазами, другие рядом хулиганят.
Кабинетик главврача крохотный, тоже с запахами, главврач - высокийи нервный, руки трясутся. Похож на экс-чемпиона "кВч" по шахматам, наРудольфа Васильева.
Первый вопрос Голубева:
- Она просила вас встретиться со мной? Главврач кивнул, подвинул стул:
- Пожалуйста...
Встал, повернул в дверях ключ, снова сел за обшарпанный стол. Помолчав, сказал:
- Я знаю... знаю ваши отношения... Я советовал ей подождать вас. Несогласилась, сказала: "Нет... Надо сделать так, как я делаю!"
Голубев не понял, закружилось в голове, с закрытыми глазами онспросил:
- Скажите, где она похоронена?
Тогда отпрянул врач, руки его подпрыгнули на столе, губы скривились,он передохнул раз и другой.
- Уже? Так скоро? Откуда вам известно?
- Кто? Откуда? Куда? Когда? - выговаривал Голубев бессвязно. - Явас не понимаю! Ни на йоту.
- Но я тоже не понимаю... Что-то не так, не так и не так... Ася уже умерла? Не может быть!
В этой горячке, в этой бессвязности Голубев уяснил: Ася не умерла, но,больная безнадежно (рак), уехала умирать в Сибирь.
В какую Сибирь, Восточную или Западную, Северную или Южную,главврач не знал и не хотел знать - Ася умоляла не разыскивать ее, а где-тотам, далеко-далеко, Асю ждал ее сын-калека.
- Калека? Может быть, можно помочь?
- Господи! Откуда же я могу знать? Если не знаете вы!
- Асины соседки, две старушки, в один голос сказали мне: "Девятыйдень!"
- Две старушки и кошка? Они мечтают расселиться, занять Асинукомнату и хотят, чтобы Ася умерла. Нет и нет - я квартиру не отдам! Ни зачто! У меня две сестры и один врач без жилья! И вот что: Ася просила передать вам вот это... - Врач встал, открыл стеклянную дверцу аптечного шкафа,взял с нижней полки продолговатую коробку. - Вот это...
Открыли коробку, там была башня Шухова, модель.Удивительно мало узнал Голубев об Асе при встречах в Мытищах.
- Там, - говорила она Голубеву, - у меня не было желания самопознавать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26