Вот это - жизнь! - испугался он. - Не
жизнь, а что-то невозможное. И даже - невероятное! Еще посидел около,
погладил прохладную поверхность ладонью, подумал: А впрочем, когда
это жизнь у меня была возможной? И - вероятной? Никогда не была!
И он снова распахнул холодильник. Шкалик с водкой его особенно растрогал: давно
уже ликеро-водочная промышленность подобного разлива не производит, народ
перешагнул через этакие емкости, но вот нате вам - шкалик в натуре! До
чего трогательная посудинка! Ну прямо-таки детсадовский разлив! Слезу вышибает!

Что же со всем с этим делать-то? Неужели все
съесть? Все выпить? Что о Костеньке думать? Неужели - ничего? Бахметьев К.
Н. именно так и решил в этот момент: ни-че-го! Вернулся, посидел на кровати,
посидев, лег и уснул. Бахметьев К. Н. спал теперь без разбора, ночь ли,
день ли - ему все равно. Время идет к своему концу, и ладно. Стосерийный фильм
и тот кончается, а Бахметьев К. Н. чувствовал: он со своей жизнью в десять серий
уложится запросто.

Память не
хранила все то, что было с ним когда-то, но сознание - не так, оно прорабатывало разные
продолжения бывшего, продолжения, которые, слава Богу, так и не состоялись.

Когда бы они состоялись в действительности, это
было бы хуже всего плохого, с ним когда-то случившегося.

Так вот, нынче видел он сон: развалины без
конца, без края - город разрушен огромный, при такой огромности бывшего
города обязательно должна быть какая-нибудь река, и ее берега должны быть гранитными, какое-нибудь озеро
или море должны быть? Но ничего, никакой воды здесь почему-то не было.
Кирпич, бетон, песок, железо, неопределенный стройматериал, а в недрах
развалин, в каждой груде, - камеры и даже бараки. В бараках заключенные, само
собою, голодные, но послушные необыкновенно, - входит начальник, а они
уже стоят в шеренгу и по ранжиру: с правого фланга метра по три росту,
с левого - вовсе лилипутики. Стоят неподвижно, и никто не чешется.
Будто вшей на них ни одной. Начальник волосатый, зубы наружу, на кого пальцем укажет
- тот в тот же миг из строя исчезает. Так же мгновенно, как умеет это Костенька. Но
все это не самое удивительное, но вот при начальнике писарь, карандаш на
веревочке через шею, он что-то быстро-быстро записывает не на бумагу, а
на ржавую железку, и кажется Бахметьеву К. Н. - знакомая ему фигура. Кто
такой? Не может быть, но все равно так и есть: писарь этот он - Бахметьев К.
Н.
Еще не проснувшись, Бахметьев К.
Н. плюется: тьфу! - а проснувшись, не понимает: что за сон? откуда и как явился?
Он лежит неподвижно, шевелением легко спугнуть догадку, и вот в чем, оказывается, дело:
дело в том, что и в немецких лагерях, и в подземной Воркуте появлялась бы
у него возможность прилепиться к начальству, чуть-чуть, а понравиться ему.
Он крепкий был парень, выносливый, быстрый, толковый, хоть пленный, хоть
заключенный, а все равно начальники его примечали, бросали на него свой взгляд.
Однако он встречал этот взгляд без дружелюбия и готовности. После даже и
ругал себя последними словами - надо было какую-никакую, а сделать улыбку, а
тогда вблизи начальства какая-никакая корочка обязательно перепала бы.

А еще было так: в лагерь военнопленных приезжает кухн
с похлебкой и с кашей - дают желающим, но сперва запишись в армию генерала Власова,
чтобы воевать с Советами.
Кто
записывался, тех уводили из лагерей прямиком к Власову.

Новоявленные вояки того и ждали: в первом же
бою перебежать к своим. А что было в действительности? Перебежчиков свои
тут же расстреливали, до одного.
А
Бахметьев? Вес 29,5 килограмма - но он на похлебку не покусился, на перебежку к
своим не понадеялся. Своих-то он знал, он сам был свой.

Бахметьев К. Н. просыпался, делал освободительный вдох-выдох на
манер физкультурного вдоха-выдоха и снова засыпал, уже в успокоенном отношении к
самому себе. Ко всей окружающей действительности прошлой и настоящей он
в своем сне тоже относился благосклоннее.
Особенно не
любил Бахметьев К. Н. сны политические, но они все равно случались: така
она привязчивая к человеку - политика. И видит он парламент не парламент, митинг
не митинг, заседание фракции или шабаш какой-то, но людей порядочно, и
все доказывают и убеждают друг друга в чем-то, чего они сами толком не
знают. Все они тут вдвое толще и в полтора раза ниже, чем люди натуральные, все
такие же, как в его собственном телевизоре, который время от времени начинает показывать не
на весь экран, а только на узкой полоске, так что часы и те видятся не
круглыми, но в виде эллипса.
Теперь догадайся, чем
они, какой проблемой заняты, эллиптические фигуры, - мужики в плечах -
во! - бабы в задницах и вовсе невообразимые? Оказывается, это коммунисты
изо всех сил рвутся обратно к власти, потому что без власти не могут, они без
нее никто. Вот она, товарищ Кротких, с красным флагом-полотнищем от кра
до края всего события, и еще одна по телевизору знакомая женщина, та неизменно в
первом ряду, будь это первый ряд президиума, митинга или демонстрации.

А с кем же на пару коммунисты бушуют в борьбе за
власть? А это для них не так важно. К тому же в борьбе за власть пара всегда найдетс
- только кликни.
Опять же
во сне: большой зал, большой президиум, большой и лысый председатель собрани
ставит вопросы на голосование: кто за? кто против?
кто воздержался? Принято единогласно! Переходим к следующему вопросу!

Бахметьев К. Н. неизменно за и
удивляется: почему все-то голосуют точно как он? Или он самый умный? Не
может быть! Впрочем, это же сон!
Впрочем, и
во сне, и наяву к демократам он опять же относился критически: им положено быть
самыми умными и умелыми, а на самом деле они только и умеют, что за умников, за
умельцев себя выдавать.
Опять Бахметьев К.
Н. просыпается, не верующий ни во власть, ни во что на свете, осеняет себ
крестным знамением, начинает сон обдумывать. Вывод: вовремя он помирает, когда
не надо разбираться, кто там прав, кто не прав, - все равно правых не найдешь.

А вот когда увлекался чтением, возникло подозрение: не
завидуют ли ему классики? Поди-кась хочется пережить столько же, сколько пережил
Бахметьев К. Н., но жизнь поскупилась, выдала им судьбу полегче, и теперь, когда
Бахметьев К. Н. их читает, они ему завидуют: подумать, сколько этот человек пережил?!

Мое бы знатье, - соображает Бахметьев К.
Н. (во сне или наяву, значения не имеет), - мое бы знатье плюс умение какого-нибудь Толстого
либо около того - вот получился бы результат! В поэзии, пожалуй, и нет,
с поэзией ему не состыковаться, но что касается прозы...


С первого же взгляда он понял: человек его
мечты, его знаменитый однофамилец, был этот биолог и физик Бахметьев Порфирий
Иванович.
- Здравствуйте, здравствуйте, батенька! -
бархатистым и тихим голосом заговорил однофамилец, но и вытянув руки далеко вперед
целоваться не полез.
Бахметьев К.
Н. тоже не полез, он представился:
-
Бахметьев Константин Николаевич. Улица имени композитора Гудкова, одиннадцать, квартира
двести одиннадцать. Год рождения - тысяча девятьсот тринадцатый.

- Совпадение! А я в тринадцатом скоропостижно скончался. То
есть прямая эстафета! Мы - ровесники! Как это прекрасно, как воодушевляет! Ах
да - забыл: перед вами Бахметьев Порфирий Иванович - профессор Софийского и
Московского имени Шанявского университетов.
-
Как же, знаю! По Словарю и знаю!

Бахметьев К. Н., не в пример своему однофамильцу, волновался, и
ему хотелось волноваться еще сильнее, глубже в собеседника вглядываясь.

Тот был бородат, густая борода его возникала повыше
ушей. Глаза - голубое небо - Богом предназначены принадлежать человеку
ученому, даже когда этот ученый и не очень в Бога веровал бы. Для профессора профессор
был несколько молод - лет сорок с небольшим, но путь в науке был перед
Бахметьевым Порфирием Ивановичем распахнут уже давно.

Он этим путем следовал, следовал, и вот встреча! Волнующая! Между
прочим, о существовании столь положительных людей, как Бахметьев П. И., Бахметьев К.
Н. всегда подозревал. Более того: он не любил тех, кто утверждал, будто
таких людей нет, быть не может.
Одно сомнение: пристало
ли ему со своим средним образованием (индустриальный техникум, выпуск 1934
года) общаться с мировой величиной?
Тотчас заметив
смущение Бахметьева К. Н., Бахметьев П. И. проговорил:

- Надеюсь, беседа произойдет на равных. Я давно
мертвый, вы - все еще живой, ну и что? Ну и ничего!

- Слишком вы знамениты! Когда случилось-то? В
первый раз?
- Что именно? Что
- в первый?
- Когда вы узнали, что
вы - знамениты? Припомните?
-
Родился в году тысяча восемьсот шестьдесят первом, уже счастливый знак
- освобождение крестьян от крепостной зависимости. Мой батюшка был крепостным. Он
еще раньше выкупился на волю, открыл в городе Сызрани винокуренный завод,
а мне дал хорошее по тому времени образование - городское реальное училище. По
окончании реального он послал меня в Швейцарию, в Цюрих, там я закончил университет, при
университете же был оставлен... А когда приезжал из Цюриха в уездную Сызрань на
каникулы, то становился большой знаменитостью - все городские газеты, их в
Сызрани множество было, все писали: сын крепостного пребывает при Цюрихском университете! А
что в том было особенного? Вот если бы подобных случаев не бывало, вот тогда
это был бы прискорбный факт. Свобода должна в ком-то более или менее разумно
воплощаться, в каких-то личностях.
-
А ваше научное открытие? Ваше собственное, Порфирий Иванович?!

- Анабиоз! - воскликнул Бахметьев П. И. с восторгом
и объяснил Бахметьеву К. Н., что анабиоз уже в начальной стадии находит применение:

первое: при лечении туберкулеза;

второе: в холодильном деле.

Объясняя, Бахметьев П. И. улыбался невиданной Бахметьевым К.
Н. улыбкой - опустив обе губы вниз, к подбородку. Удивительно... Однако
надо было учесть специфичность встречи, Бахметьев К. Н. учел, и сомнений
не осталось: улыбка была не только оптимистичной, но и приятной.

- Поверьте, дорогой Константин Николаевич, это
первые, ну самые первые практические шаги, а дело - в перспективах! Кака
же это наука, какое научное открытие, если оно тут же, сразу же открыто
от начала до конца?
Еще
Бахметьев П. И. объяснил, что при анабиозе жизненные процессы настолько замедляются (искусственно -
при температуре до -160 градусов С), что обычная жизнедеятельность организма исключается, и
только при возвращении прежних условий существования она, жизнедеятельность, снова
тут как тут.
- Что же касаетс
анабиоза в перспективе... Догадываетесь?
-
Знаю-знаю! - с неожиданным восторгом первооткрывателя воскликнул Бахметьев К.
Н. - Анабиоз в перспективе - это свобода человека во времени! Правильно говорю?!

Тут удивился Бахметьев П. И.:

- Когда я ставил свои опыты над летучими мышами,
я не думал о свободах. Мыши, они и без меня совершенно свободны, они что
умеют, то и делают, а чего не умеют, о том не мечтают. Но вы-то, дорогой Константин Николаевич, какую
видите вы связь между свободой личности и анабиозом?

- Ну как же, как же! Очень просто: не понравилось мне
жить в двадцатом веке, я взял и впал в анабиоз, законсервировался лет на
двадцать. Снова прожил пять лет - и снова даешь консервацию еще на двадцать. Без
анабиоза - как? Без него мама меня родила, я и живу от этого дня всю свою
жизнь, а с анабиозом? С консервацией? Извините-подвиньтесь - я при
маме до совершеннолетия, а после - живу тогда, когда хочу. Как хочу, так
и распределяю свою жизнь по грядущим векам и эпохам! В пространстве люди
уже свободны, мотаемся куда хотим, летим, плывем, едем на чьих-нибудь колесах,
а во времени - мы все еще рабы! Ваше открытие, дорогой Порфирий Иванович,
дает человеку свободу не только в пространстве, но и во времени. Все! Отныне
плюю на день своего рождения! Ну ладно, ладно, не плюю, не буду, если это
нехорошо, если безнравственно, но все равно я освобожден от календарного крепостного права!
Ур-ра! Теперь только и дел, что преобразить теорию в практику. Принцип
- в действительность! Можете?
В
ответ, по-прежнему улыбаясь губами вниз, Бахметьев П. И. облобызал Бахметьева К.
Н., повернув его и в профиль, и анфас. Губы оказались ледышками. Бахметьев П.
И. спросил:
- А как думаете,
дорогой Константин Николаевич, каково значение анабиоза в медицине?

- В медицине? Тут и думать нечего, тут само
собой все разумеется, тут дело ясное: предположим, у человека рак.

- Рак?
-
Он самый! А тогда этот человек - он что? Он консервируется лет на пятьдесят, за
пятьдесят лет метастазы сами собою отомрут. Организм расконсервировался, он
теперь о метастазах и думать забыл. Кому-то они нужны? Кто по ним страдает? Давайте-ка сделаем
опыт сейчас же! Сию же минуту?! Затруднительно? Ну, тогда представьте себе,
что я - летучая мышь, представьте и действуйте!

- Шансов нет. Ни одного.

- Почему это? Вы очень правильно сделали, когда начали
свой опыт с летучих мышей, - не с людей же было начинать?! Но и человеческому организму мышиный
опыт бывает необходим! Сколько угодно бывает, и наша встреча - счастливейший дл
вас случай. Кстати, и для меня тоже. Упустить такой случай - великий, учтите, грех.
И - непорядочность! Так что - действуйте! Я - к вашим услугам.

Бахметьев П. И. подумал, почти согласился, но
еще спросил:
- А что нынче
наш русский народ говорит об отечественной науке?

Что и как русский народ говорит о науке, Бахметьев К.
Н. хорошо знал с тех пор, когда гонял козла во дворе многоэтажек А, Б,
В по улице композитора Гудкова, 11. Народ уже тогда говорил: Что
она без нас, без народа, наука? Мы ее кормим, обуваем, одеваем, снабжаем лабораторным оборудованием, служебными Волгами -
а она? Кто мы для нее? Мы для нее то ли экс-кремент, то ли экс-перимент -
невозможно понять!
1 2 3 4 5 6 7 8 9