Всех ваших часовых? Не сменили? Они все еще там? Тысяча чертей, будьте вы все трижды прокляты! Со вчерашнего вечера?… А-а-а-а!.. О!.. О-о-о-о! О-о-о-о!
От такого удара, от такого страшного открытия Ранкотт снова начал завывать.
Сбитый с толку, с выпученными глазами, он уже не находил слов…
– А!.. Вы!.. Десять часов!.. A!.. Ma… М-а-а-а… Уф!..
У него даже прекратилась отрыжка… Он снова пошел к столу… Снова направился за загородку… Он расчищал себе дорогу, пиная сапогами все на своем пути… Проход был освобожден… Он шагал с такой яростью, что под ударами каблуков крошился каменный пол… Каменная крошка летела во все стороны… Настоящий ураган в караулке… Он проходит мимо меня… Задевает меня на ходу… Останавливается.
– А ты, салага, ты это понимаешь? Дошло до тебя, что тут происходит? Бестолочь! Это тебе не высшая школа! Ну, говори, усек? я тебя спрашиваю! Ничего не знаешь? Ты тут ни при чем? Сплошной разврат, я говорю! Где же мне его искать, дамы и господа? Этот чертов пароль! Я вам его тысячу раз называл! Смирно, лицемеры! Смирно! Я с вами со всеми еще разберусь!..
Продолжая сыпать угрозами, он двинулся дальше.
– А! Ле Мейо, безобразник вы мой! Вы мне поплатитесь за эту шутку! За всю эту комедию! Вам не отвертеться! Представьте себе! Под трибунал! Я верну вам память, душа моя! Нажраться как свинья! Вот вам бригадир, которого мне приходится терпеть! Объясняться будете перед Дисциплинарным советом! Они вас сразу же поймут! Ах! У него помутнение рассудка! Ах! У него потеря памяти! Я вам сейчас другую вставлю! С супергарантией до конца ваших дней! Чертовски сильную память, вы меня слышите? Нечувствительную к сквознякам! Преступная сволочь! Вот такую большую память! Ну да!
Он показывал ему размеры этой будущей памяти, фантастические, впечатляющие, необъятные.
В караулке больше никто не разговаривал. Все столпились за загородкой, навалившись друг на друга, готовые рухнуть от усталости, с затуманенным дремотой сознанием. Не хотелось спать только метавшему громы и молнии Ранкотту.
– Ну так ищите же его, черт побери! Где он, ваш пароль, бандит вы этакий?
Ни на секунду не умолкая, он продолжал вопить уже какую-то полную бессмыслицу. Он весь дрожал от гнева, у него даже ноги тряслись. Я не мог отвести взгляда от его сапог тонкой выделки, сверкающих, подогнанных точно по ноге. Все вокруг с трудом удерживали равновесие, неповоротливые, неподвижные, как слоны.
– Ну, так ты ничего не знаешь, недоумок?
Он еще раз обратился ко мне.
– У вас хватает наглости так вонять, – говорит он мне, – мой милый…
Он действительно был шутником, этот Ранкотт. Я бы тоже очень хотел посмеяться, но мне слишком хотелось спать, казалось, что голова у меня была деревянная, свинцовая, раскаленная, наполненная всяким дерьмом. И вот именно в этот момент Ле Мейо, находящийся в состоянии прострации, сообщает ему потрясающую новость. Воспрянув духом, он вопит:
– Серьжан! Серьжан! Есть! Я вспомнил! Это цветок!
– Цветок?
Мейо имеет успех. Они не могут удержаться на подстилке, таким забавным им это кажется, они буквально корчатся от смеха, до полного изнеможения.
– Цветок! Цветок! Да он совсем окосел! Этого не может быть! Это не пароль!
– Да! Да! – сопротивляется Мейо, – именно! Да! Это цветок! Есть! Я вспомнил!
– Что ты вспомнил?
– Это нурцисс! Я уверен! Это нурцисс!
– Нурцисс? Нурцисс?… Это ничего не значит!..
– Да нет, это очень даже много значит! Нурцисс! Нурцисс!..
– Эй, это не название битвы, нурцисс!
– Это не название битвы? Блин! Заткнитесь!
– Мейо! Вы можете только чепуху нести. Он не трезвеет, этот гад! Хуже вас, бригадир, ничего быть не может! Давайте теперь я вам расскажу какую-нибудь историю! Погодите минутку! олух!
Все снова развалились на соломе. Но было еще рановато.
Мейо все еще упорствовал, он продолжал приставать ко всем со своим «Нарциссом». Он был уверен, что это был пароль… настоящий, забытый пароль.
– Когда рассветет, я пойду сменю его! – объявил упрямый Мейо, недовольно пыхтя.
– Когда рассветет, я отправлю вас на гауптвахту… – сухо и сдержанно ответил Ранкотт.
Он снова взялся за реестр, еще раз пролистал все страницы… Он снял и отложил в сторону свое кепи… Помассировал череп… Волос у него на голове оставалось немного… Две пряди нависали над левым глазом. Снова порылся в ящике. Он продолжал запугивать Мейо…
– Мерзкий развратник! Сколько вам влепят! А! Мой милый! Вот я же не пьян! Вы позорите свои нашивки, бригадир! Скоро вы сообщите мне о них нечто новенькое! Вы скоро увидите результат своих фокусов! Чего ради мне быть козлом отпущения? Нет уж! Вы будете разжалованы, бригадир! Я вам гарантирую! И чтобы вы этому не удивлялись!
Мейо, притихший и скорчившийся на краю дощатого настила, тер закисшие уголки глаз, выковыривая гной. Казалось, что эта печальная перспектива его не трогает. Он был слишком поглощен своими находками, которые тут же обсасывал с ногтей.
Но вот унтер-офицер вскакивает. Его тоже настигает приступ жажды.
– Моя бутылка! Моя бутылка! Чтоб вам всем в аду гореть! Мою бутылку сюда!
Никто не может ее найти.
– Где моя бутылка, ворюги?
Все ее ищут.
– Дневальный! Дневальный! Мою бутылку! Скотина!
Дневальный валялся в глубине караулки, он громко храпел, лежа на спине. Он не шевелился. Несмотря на дикие крики, он оставался в прежнем положении, со скрещенными на груди руками. Невозможно было заставить его даже пошевелиться.
– Дневальный, живо! Козел! Ты собираешься подниматься, бездельник? Блин! Куда ты засунул мою бутылку?
Никакого ответа.
– Клянусь, он пьяный в дым, этот недотепа! Еще пьянее, чем остальные!
Тот так и не потрудился встать. Он устроился поспать очень удобно, этот дневальный, ни каски, ни сабли, ни карабина, ничто его не стесняло. Такая омерзительная поза повергла начальство в транс.
– Это выше моего понимания, дневальный исчез! Ей-богу! Он в отключке! А! Представьте себе! Теперь у меня полный набор! Послушайте эту музыку! Он храпит почище паровоза! Растолкай его! Ты там, Жером!
Все принялись расталкивать, бить, пинать сапогами дневального. В конце концов он слегка пошевелился под градом ударов. Перестал храпеть. Но вот он сворачивается клубком и р-раз! Резко выпрямляется! Чуть не пробивая стену! Всем уже не до шуток.
Руки у него вертятся, как крылья мельницы. Он судорожно вырывает пучки соломы из подстилки, они разлетаются по всей комнате. Он пытается ухватиться за что-нибудь, дрыгает ногами, кричит как резаный. У него на губах пузырится пена, лицо становится фиолетовым. Дело плохо. Он лежит навзничь, выпучив глаза, высунув язык.
Ранкотта раздражает такое его поведение.
– Скажите же, черт возьми, бригадир, что все это значит? Что он пил, этот дневальный?
Никто не ответил.
– Кто командир звена?
– Я, серьжан! Я, Блемак Франсуа из третьего! Я его таким не видел. Он два года в моем звене… третий эскадрон, второй взвод, четвертое звено. Никогда его таким не видел.
– Очень хорошо! Очень хороший ответ, Блемак.
В этот момент дневальный выпрямляется, собравшись с силами, приподнимается, еще больше таращит глаза, уставившись на нас, и испускает вопль, ужасный, душераздирающий. Кажется, что это никогда не кончится. Затем снова падает, заваливается на бок, опять начинает стонать и дергаться.
Вся караулка стоит вокруг него, обсуждая происходящее.
Ранкотт устанавливает тишину.
– Посмотрите на эту гримасу! Но чего же он нализался, это мерзкое мурло? Конечно, не водки, это невозможно! Должно быть, уксуса! Или краски! Или яда! Да он сейчас подохнет, этот выродок!
Дневальный так страшно бился в судорогах и давился собственной слюной, что вид у него и правда был весьма неприглядный, вызывающий опасения. На него и смотреть противно.
Никто больше не осмеливался к нему прикоснуться. Ранкотту это надоело.
– Комедию ломает! Блин! Ладно! Моя бутылка! Свинья! Что ты с ней сделал? Ты меня слышишь, проходимец?
Он задавал ему вопросы. Но тот продолжал биться в конвульсиях и хрипеть все страшней и страшней.
– У него, случаем, не эпилепсия? – предположил Ламбеллюш. И он принялся вспоминать, излагая подробности… – Бастьен, который был портным в третьем… Артюр… он был в нестроевом взводе после… так он давился собственным языком… его уже должны были демобилизовать… когда его прихватило… он кусал себе язык… прямо впивался в него зубами… я видел, как он выплевывал куски… «Нужно мне его вытащить! – говорил он мне… – Когда у меня приступ, нужно мне его вытащить!..» Я и вытаскивал, вилкой… Артюр Бастьен… Он делался весь черный… Этот, он втягивает язык… он его не высовывает, внутрь убирает.
– Я вас сейчас тоже уберу! Заткнитесь сейчас же, Ламбеллюш! Не морочьте мне голову своей эпилепсией! Убирайтесь! Наберите-ка мне ведро воды! кружку! Сейчас я вам его приведу в чувство, этого пройдоху! Я вас сейчас научу этим хитростям! Бегом! Ну!
Ламбеллюш вернулся с полным ведром.
Сказано – сделано. Несколько кружек воды в лицо. Это привело его в чувство! Еще кружка! Это заставило его сесть! сразу же, с открытым ртом! Он уже не мог кричать. Его глаза округлились. Он съежился от страха. Он дрожал, холодная вода струйками стекала по лицу и одежде.
Он смог что-то простонать… Похоже он звал свою мать.
– Мам-ма… ма… ма… ма…
Из фиолетового он сделался желтым, потом зеленым – до кончиков ушей.
Он смотрел на нас… но он нас не видел… Он снова принялся нести какой-то бред:
– Да… дай… мне… моро… женого.
Он притворялся ребенком, этот кретин. Вот что он просил: мороженого…
– Мама… ма… ма… моро… женое…
– Я тебе сейчас дам мороженого! Мейо! Кувшин! Дайте мне кувшин!
Полный кувшин прямо в рожу!.. с размаха… Брызги во все стороны!..
– Ма… ма! Ма… ма! – вопит он. – Ма… ма… Map… га… ритка…
Это уже что-то новенькое. Мейо подскакивает, он не может утерпеть, он вне себя от радости, внезапно он принимается бить чечетку, он словно обезумел…
– Пароль! – в восторге кричит он! – Пароль!
– Что пароль?
– Пароль!
– Вот это?
– Пароль. Пароль! Это он!
– Пароль?
Ранкотт не согласен. «Маргаритка» для него ничего не значит.
– Мейо, вы пьяны! Замолчите! Это ничего не значит, «Маргаритка»! Не было такой битвы, «Маргаритка»! Я-то не пьян, бригадир! А вы совсем окосели! Вы несете чепуху! Вы что, сейчас, издеваетесь надо мной? Что вы выдумываете?
Дневальный не унимался, приступ продолжался, он подпрыгивал, как лягушка, выпитая дешевая бормотуха подступала ему к горлу, он булькал и рыгал пеной… и еще какой-то мерзостью… «Маргаритка»… продолжал настойчиво повторять он…
– Маргаритка!.. – стонал он.
Это способствовало возобновлению дискуссии о том, действительно ли «Маргаритка» – это пароль.
Это он? Или это что-то другое?
Они никак не могли решить…
Ранкотт стоял на своем… «Маргаритка», такого не могло быть… Точно так же, как «Нарцисс»… Это было еще одно вранье… пьяный бред…
– А! Вы просто морочите мне голову! А! Ну, везуха! Ничего другого вы не придумали?
Тем не менее все остальные упорствовали, они стояли на своем, утверждая, что это был именно их пароль: «Маргаритка».
– Да еще и имя шлюхи! Они думают только о задницах, эти проходимцы! И это называется служба?
«Маргаритка» явно не устраивала Ранкотта в качестве пароля, так же, как и «Нарцисс»…
В углу дневальный снова принимался за свое, он опять начинал стонать, судорожно цепляться за все, что попадалось под руку, исходя слюной, заливая все вокруг своей блевотиной. Ламбеллюш не отходил от него, сидел, склонившись над его головой.
– Эпилепсия! ребята! – неожиданно прыскает он со смеху, – эпилепсия! Так и есть! Он его кусает!
Действительно, это так и было, он его кусал! и довольно сильно… его зубы так сильно вонзились в язык, что он уже был похож на фарш! кровь текла ручьем… Нужно было ему его вытащить. Это было нелегкое дело…
Время шло.
Ранкотта утомила вся эта неразбериха, эта болтовня, эта эпилепсия…
– Блин! Живо шевелитесь! Мейо! Вон отсюда! Сейчас разберемся! «Маргаритка»! «Нарцисс»! Мне наплевать! Вы меня слышите, чихать я на это хотел! Блин! Надоело! Достаточно! Если он выстрелит, сами будете виноваты! Убирайтесь! И поживее! Ну! Вперед! Быстро! На пороховые! Одна нога здесь, другая там! Я не хочу вас больше слышать! Блин! Я не хочу вас больше видеть! Смените вашего часового! Дерьмо собачье! Если он вас укокошит, вот тогда вы поймете как следует! Что вам тогда будет с вашего «Нарцисса»! Вашей «Маргаритки»! Сестренки вашей! Проваливайте! Поворачивайтесь! Я не желаю больше ждать! Посмотрим, какая у вас память! После вашей дурацкой гибели!
Мейо уже устремился вперед, но унтер внезапно остановил его.
– Стой! Стой! Стой! Вы будете проходить мимо лазарета! на обратном пути! Если живы останетесь! Пусть они придут и заберут отсюда этого беднягу дневального! С носилками! Ясно? Ваше чудо эпилепсии! Вот уж поперло, так поперло! Я в восторге! Пароль! Дневальный! Пьянчуги! Все у меня! Все для меня! Летите, мой милый! Пулей! Удачи! Счастливого пути!
Ле Мейо в нерешительности. Он уже не торопится уходить.
– Живей! Вы сами этого хотели. Быстро! Шевелитесь! Бегом!
В конце концов он решился, нам было слышно, как Мейо, уже где-то там, вдалеке, мчится, несется вдоль конюшен, в сопровождении двух человек, рубак с палашами на боку, как их палаши со стуком задевают стены.
Наша дверь осталась открытой, Ранкотт хотел, чтобы холодный воздух проник в помещение.
– Свежий воздух полезен для больных! – Он повторял это, весьма довольный собой. – Вода ему не нравится! Пусть подышит воздухом!
Он склонился над дневальным.
– Ты, дикарь! Бездельник! Если ты у меня не придешь в себя! свинья неблагодарная! я тебя кровью блевать заставлю! Ты у меня ею всю жизнь будешь блевать! Ишь, ловкач! – Это было вежливое предупреждение. – Ну, я жду!
В караулке все начали приводить себя в чувство Сильнейшими оплеухами. Наступало время, когда нужно было взбодриться, прогнать сон. Мое пальто было мокрым насквозь от дождя и навозной жижи, ткань так села, что оно уже не застегивалось.
Ранкотт снова поднимает шум, он не может устоять на одном месте, снова мечет громы и молнии, смотрит на часы, от этого у него глаза лезут на лоб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11